- Это не легко! - заметила Елена Ильинишна.
- Вот и вторая капелька яда… уведите ее, m-r Присыпкин!
Лука Иванович предложил руку госпоже Гущевой.
- Куда прикажете? - спросил он обеих дам.
- В столовую! - скомандовала m-me Патера и почти выпроводила их из салона.
Елена Ильинишна продолжала смеяться с оттенком нервности до той минуты, когда ее кавалер усадил ее в столовой на диван, занимавший одну из стен комнаты. Он и сам поместился рядом с ней.
Ее лицо было, как всегда, красновато и возбуждено. Тревожные глаза глядели на него насмешливо.
- Лука Иванович! - вздохнула она.
- Что прикажете?
- Пари готова держать, что вы не заметили одной вещи.
- Какой?
- А того, что вы были здесь вчера и, если б вспомнили, что это было именно вчера, то наверное не пришли бы сегодня.
- Не знаю.
Он должен был внутренно сознаться, что она права: получая сегодня ее записку, он не подумал, что не прошло суток с его вчерашнего визита в Сергиевскую.
- Вы увлечены! - с новым вздохом прошептала Елена Ильинишна.
- Вы думаете? - отсмеивался Лука Иванович.
- Что ж!.. это понятно… Только, пожалуйста, не относитесь слишком искренно к тому, что вы видели… и что еще увидите.
- Для вас это занимательнее, чем для меня, - продолжал отыгрываться Лука Иванович: - вы ведь - беллетрист, а я - простой чернорабочий.
- Нет, уж избавьте меня от таких типов! - воскликнула Елена Ильинишна, - я несколько выше ставлю призвание романиста.
- И напрасно-с, - оттянул Лука Иванович, - это - по книжке вот то, что вы изволили сейчас высказать. Лучше бы вы сидели у вашей кузины в салоне да собирали все в свой писательский ридикюльчик, а потом, придя к себе в комнату, в тетрадочку бы все и вносили… богатейшая бы вышла коллекция!
- Постыдно и заниматься таким народом!
- А лучше разве сочинять разных, вы извините меня… ванек-встанек да награждать их добродетелями и цивическими чувствами?
- Ах, полноте, - чуть не со слезами на глазах вскричала Елена Ильинишна, - это недостойно вас, Лука Иванович!.. Если и можно наблюдать в салоне моей кузины, то разве затем, чтобы бичевать…
- Да оставьте вы, Елена Ильинишна, высокий слог! Бичевать!..
- Да, бичевать!..
- Так что ж вы кузину вашу не бичуете?
- Не думайте, что я скрываю от нее мой взгляд… мои принципы! Я ни перед кем не умею и не желаю унижаться. Она очень хорошо знает, как я смотрю на ее жизнь.
- Только ваша проповедь, должно быть, как об стену горох?
- Разумеется!
- А кто в этом виноват?
- Кто?
- Видимо дело - вы!
- Я? это прекрасно!..
- Пермете, вы действуете натиском жалких слов и возвышенных начал, ведь да?
- А как же вы сами…
- Ведь да? И ваши речи, кроме раздражения или тоски, ничего вызвать не могут в такой женщине, как ваша кузина. С такими малыми детьми нужна другая метода, уж коли действительно желаешь направить их как следует, или, лучше сказать, как гувернеру хочется.
- Предоставляю это вам, Лука Иваныч!
- Да полноте нервничать, Елена Ильинишна, - остановил ее Лука Иванович добродушным звуком и протянул руку, - из-за чего нам с вами пикироваться!.. Дело простое: если вы любите хоть немножко вашу кузину и считаете ее способной на что-нибудь порядочное, так и сумеете повлиять на нее в хорошую сторону.
Выражение лица Елены Ильинишны стало иное; она опустила глаза и заметно успокоилась, ответив на рукопожатие своего собеседника.
- Может быть, вы правы, - начала она гораздо проще и искреннее, - у Юлии, в сущности, есть и доброта, и даже честность в натуре… может быть, мои проповеди были действительно бестактны, неумелы. Я не хотела бы считать ее совершенно безнадежной. Ну, что ж! Вот вы - такой свежий человек, с широкими взглядами… наконец, вы мужчина, у вас и манера будет мужская, а это много значит. Возьмите в руки Юлию.
- Я? - вскрикнул Лука Иванович и рассмеялся.
- Ну да, вы, Лука Иваныч! Только не увлекайтесь очень… тогда все пропало. Быть может, уже поздно? - спросила она с ударением.
- Вы опять начинаете язвить?
- Нет; но ведь мужчине, даже самому серьезному, трудно отдать себе отчет в том, - очень он увлечен в известную минуту или нет. Разве это не правда?
- Вам лучше знать, вы романы сочиняете.
- Не сочиняю ничего, ничего, а только пишу. Хотите, заключим такой договор: как только я замечу, что вы теряете самообладание, я должна вас предупредить - хотите?
- Нет, уж избавьте от такой миссии! - живо заговорил Лука Иванович. - Где нам брать на себя перерождать женщин вроде вашей кузины! Мы ведь замухрышки!
- Как?
- Замухрышки!
- Унижение паче гордости!
- Нисколько. Такая личность, как ваша кузина, коли захочет, разом проглотит нашего брата.
- Если он ею увлечется - пожалуй.
- А станет он сохранять свою независимость, так и отойдет, не солоно хлебнувши, поверьте мне.
- Но вы себе противоречите, Лука Иванович. Вы сейчас же говорили, что возможно хорошо повлиять на Юлию, если взяться за это с уменьем. Ведь вы это говорили?
- Тоже повторю я и теперь. Вероятность есть, особливо, коли натура у ней и добрая, и честная; но опять-таки надо действовать не с преднамерением, не считая себя гувернером, а так, исподволь, при всяком удобном случае. А для этого надо съесть вместе куль соли, жить в одной квартире, вот как вы с кузиной, видаться по целым дням.
- Нет, я не согласна с этим взглядом! Напротив, надо появляться только в известные минуты, всего чаще неожиданно, стоять в стороне и приносить с собой другой воздух, действовать контрастами.
- Батюшки, да мы с вами точно в педагогическом обществе рефераты читаем!
- Дайте мне докончить, Лука Иванович. Мы с вами не светские марионетки, мы умеем говорить серьезноnи искренно… а то иначе это выходило бы одно злоязычие. Если мы заговорили о кузине с участием, надо же прийти к какому-нибудь выводу.
- Вывод один; не бросайте ее, толцыте и отверзится вам!
- Хорошо; но я одна не могу, я беру вас в помощники.
- Увольте!
- Значит, вы боитесь; значит, увлечение началось!..
И Елена Ильинишна вся передернулась, захихикав маленьким нервным смехом.
- Не знаю! - все еще шутливо ответил Лука Иванович.
- Но тогда вам надо бежать из этой квартиры. А то вы меня же будете потом проклинать за мое приглашение.
- Какие страхи, Елена Ильинишна! Зачем вдаваться в такую трагедию? Просто будем жить, пока живется; я вот нахожу, что очень уже засиделся в своей конуре - надо и промяться немного, поглядеть на живых людей.
- Это - не жизнь, это - мертвечина!
- Вот вы как сильно! до мертвечины еще далеко; а знаете ли… курьезно!
- Вы, стало быть, не боитесь, и я хоть и мельком, но часто буду видеть вас здесь?
- Как случится; труса праздновать - зачем же, Елена Ильинишна. Вы будете последовательны: приглашали меня сейчас в специальные воспитатели, а теперь пугаете, да еще как!.. Уж если будет для меня смертельная опасность, схватите меня тогда за руку: у вас душа добрая, я знаю.
- Смотрите, Лука Иваныч! - искренней нотой вздохнула она и смолкла.
- Я уж на вас полагаюсь! - со смехом вскричал Лука Иванович, но смех его тотчас же оборвался.
XX
- Барыня просит вас пожаловать в гостиную.
Эти слова горничной прервали их беседу.
- Кого? - спросила с прежней тревогой Елена Ильинишна.
- Их-с, - указала горничная головой на Луку Ивановича.
- Идите, идите! - шутливым шепотом проговорила Елена Ильинишна.
- А вы? - точно струсив, откликнулся он.
- Я пойду к себе. Если вы обо мне вспомните уходя - зайдите; вы еще не заглядывали в мою каморку.
- Так до свидания, Елена Ильинишна; только, право, вы меня очень напугали.
- Смейтесь, смейтесь! - раздалось ему вслед.
Он был как-то особенно возбужден неожиданным оборотом разговора с "собратом по литературе". Ему не за что было внутренне подсмеиваться над девицей Гущевой. Напротив, она повела разговор с такой смесью искренности и легкой насмешки, что впечатление осталось, и почему-то такое, которое заставило Луку Ивановича при входе в гостиную немного подобраться, точно будто он хотел решить тут же вопрос, как вести ему себя: "с преднамерением", как он говорил Елене Ильинишне, или так, отдаваясь течению, ничего не боясь и ничего не добиваясь по вопросу "исправления" m-me Патера.
Он остановился в дверях. Фигуру хозяйки заслоняла другая широкая фигура военного, даже сзади очень знакомая ему. "Кто же бы это такой?" - тотчас же спросил он себя.
Гость в эту минуту наклонился и целовал руку, собираясь уходить.
- Только не ускользайте, как в последнюю среду, - говорил он голосом, заставившим Луку Ивановича покраснеть.
Говорил генерал Крафт.
- Да вы меня узнаете всегда, генерал. Хотите, я совсем без маски явлюсь; я уже раз так была, просто с двойным кружевным вуалем - гораздо лучше дышится.
- Я все всегда узнаю с первого взгляда, - произносил генерал с солидной сладостью; - но вы исчезаете… порхнете по зале - и вас больше нет, и надо долго-долго ходить, пока найдешь вас в каком-нибудь tкte-à-tкte, в амбразуре окна.
Все это он выговорил, стоя задом к двери.
- До свидания, до свидания! - повторила m-me Патера своим игривым звуком, который уже начинал слегка раздражать Луку Ивановича. - Ах, ваша беседа кончилась? - крикнула она ему, немного привставая.
Генерал круто повернулся на каблуке и не только удивленно поглядел на Луку Ивановича, но даже попятился.
- Хоть и немного поздно, но позвольте вас познакомить, - начала m-me Патера.
- Этого не нужно, - брезгливо отозвался генерал, - я давно имею удовольствие знать господина Присыпкина.
- И я также, - весело ответил ему Лука Иванович, с каким-то особым удальством во взгляде и положении всего корпуса.
- Да? - удивленно переспросила m-me Патера и совсем приподнялась.
- Имею удовольствие, - повторил генерал, не подавая руки Луке Ивановичу, - он лишь слегка нагнул свое туловище.
Лука Иванович отвернул от него голову и тут только заметил, что на том месте, которое он занимал до ухода в столовую, помещалась новая мужская фигура, но уже не военная. Это был еще очень молодой человек, русый, с круглой бородкой французской формы, волнистыми, густыми волосами, несколько унылым обликом лица и темными, красивыми, глубокими глазами. Блеск их резко противоречил общей сонливости выражения этого гостя. Его туалет говорил о непринужденности вкусов: вместо визитного сюртука на нем мешковато сидел бархатный пиджак темно-пепельного цвета. В руках держал он меховую кунью шапку.
Генерал уже давно скрылся за портьерой, а все трое еще молчали.
- Вы знаете Крафта? - первая начала m-me Патера. - Вот чего я не ожидала.
- Даже работал на него чуть не три года, - ответил Лука Иванович, не зная, куда ему примоститься.
- Работали? Как работали?
- Как обыкновенно работают: он делал заказы, а я поставлял исписанную бумагу.
- И, кажется, не особенно вы с ним…
- Ладите, хотите вы сказать? Я как раз сегодня попросил расчета.
- Вы это сказали, точно прислуга… да я и понять не могу: каким это образом Крафт мог быть вашим…
Она не находила слова.
- Патроном?
- Ну да, он - просто генерал.
- Да вы его как знаете? - игривее спросил Лука Иванович.
- По маскарадам только; он - преуморительный… одни русские немцы бывают такие смешные, когда они желают нравиться.
- Стало, вы не воображали, что он, в некотором роде - письменный генерал?
- Нисколько!..
Лука Иванович все еще не садился. Глаза его опять обратились в сторону молодого человека в бархатном пиджаке. M-me Патера обернулась в том же направлении.
- M-r Пахоменко! - крикнула она молчаливому гостю. - Вы взяли место m-r Присыпкина.
- Помилуйте, - стыдливо перебил ее Лука Иванович, - кресел здесь довольно.
- Вот вас, господа, можно перезнакомить не потому только, что так делается… Один - писатель, другой - художник.
Художник, не меняя своего унылого выражения, поклонился Луке Ивановичу, но ничего при этом не сказал.
- Живописец? - полюбопытствовал Лука Иванович.
- Скульптор, - ответила за художника хозяйка, - у нас это - редкость. Да оно и удобнее для малороссийской натуры: можно ведь двадцать лет стукать по одному куску мрамора… не правда ли, Виктор Павлыч?
Виктор Павлыч хмуро, но добродушно улыбнулся и опять-таки промолчал. Луке Ивановичу не трудно было тотчас же сообразить, что m-me Патера гораздо ближе с ним, чем с своими военными посетителями, что она с ним даже совсем не церемонится.
- Надеюсь, - продолжала она, - что теперь никого уж не будет сегодня, и у меня есть час свободного времени.
- А потом? - спросил Лука Иванович.
- Потом я еду кататься.
- Так не прикажете ли сейчас же удалиться?
- Зачем это? Мы с вами двух слов еще не сказали, я никакого особенного туалета делать не буду. Виктор Павлыч!
Глубокие глаза малоросса уставились на нее.
- А ваша академия?
- Ничего, стоит, - ответил он грудным, тоже хмурым тенором.
- Знаю, что стоит на Васильевском острову. А кто мне обещал третьего дня сидеть в мастерской с десяти до четырех?
- Вероятно, я обещал.
- А здесь - разве мастерская? Вы ни на что не похожи с вашей ленью! Ей-богу, это постыдно!.. Я не хочу быть вашей сообщницей, - слышите! - не хочу иметь на совести то, что вы, сидя у меня, теряете драгоценное время.
- Слушаю.
- И не двигаетесь с места!
- Позвольте хоть папироску выкурить.
- И папироски не позволяю! Отправляйтесь, отправляйтесь и знайте, что по утрам вас принимать не будут!
- А когда же вечером? - нерешительно и даже застенчиво выговорил скульптор.
- Когда застанете меня.
Гость на этот раз повиновался, встал, не разгибая понурой головы, и медленно, как провинившийся школьник, подошел к m-me Патера.
- Сердитесь на меня сколько вам угодно, - утешала его она ласковой улыбкой и подала руку.
Он ее только пожал, но поцеловать, как другие посетители, не решился. Также медленно выходил он из салона. На пороге обернулся, поклонился Луке Ивановичу и сказал чуть слышно:
- Прощайте!..
Его провожал громкий и раскатистый смех хозяйки.
XXI
- Уф! - звучно вздохнула она и жестом руки пригласила Луку Ивановича сесть поближе.
Он сел и ждал, что она скажет.
- Насилу-то! - выговорила она также выразительно.
- Очень уж диктаторски поступили, - заметил Лука Иванович.
- Он - еще мальчик.
- Ну, не очень-то.
- Пускай учится.
- А те уж учены… как князь?
- С тех ничего больше и не спросится!.. Но забудемте всех их: что нам до них за дело, m-r Присыпкин!.. Я все вас зову так, по-светски; но мне это не нравится: вас ведь зовут по-русски - Лука Иваныч?
- Совершенно верно, - ответил он, чувствуя, что какое-то приятное щекотание начинает обволакивать все его существо.
- И вы меня не зовите m-me Патера.
- А как же прикажете?
- Юлия Федоровна.
- Так, разумеется, будет приятнее.
- Какая досада, что так мало остается у нас времени!
- На Невском уже ждут всадники? - смело подшутил Лука Иванович.
- Вон вы какой, - не лучше Елены. Не мне одной, и вам нельзя у нас по целым дням засиживаться; ведь вы - трудовой человек.
Она так выговорила последнюю фразу, точно хотела сказать: "вы думали, я не умею выражаться по-вашему - и ошиблись".
- Я уже вам сказал, Юлия Федоровна, что попросил расчета или, вот как рабочие говорят на фабриках: зашабашил.
- Вы совсем прекращаете всякую работу, не будете больше писать?
- Буду, когда мне захочется, но из литературных поденщиков хочу выйти!
Игривая улыбка внезапно сошла с ярких губ Юлии Федоровны.
- Растолкуйте мне, пожалуйста, я не совсем понимаю… у вас это вырвалось с такой горечью…
- Извините, я не хотел вам изливаться, а так вышло. Дело, впрочем, самое немудрое: мне вот уже чуть не под сорок лет, больше десяти лет я печатаюсь, имею право желать какой-нибудь прочности, какой-нибудь гарантии своему труду, готов всегда сделать что-нибудь порядочное, если не крупное и не талантливое - а дошел до того, что мне моя поденщина стала… омерзительна!..
Все это Лука Иванович выговорил довольно стремительно, но как будто против своей воли, точно кто толкал из него слова. В лице он старался удержать свое обыденное выражение юмора, а тон выходил горячий и действительно с оттенком душевной горечи.
- За что же вы возьметесь? - спросила точно испуганно Юлия Федоровна.
- Все равно; в рассыльные пойду, если не повезет на чем-нибудь другом!
- Лука Иванович, - выговорила с падением голоса Юлия Федоровна, - я просто точно с неба свалилась… так это неожиданно.
- Что же-с? - резко спросил он, подняв на нее глаза.
- А вот то, что я от вас слышу. Я до сих пор думала, что быть писателем - самое высокое призвание… Елена беспрестанно мне повторяет, что нет ничего выше. Она, например, совершенно довольна. Правда, она и вообще восторженная, легко обманывается; но все-таки… Выходит, что писатель, после такой долгой карьеры, тяготится… своей, как вы говорите, поденщиной.
- Извините еще раз, это - мои личные делишки…
- Вот это уж и нехорошо: вы точно испугались того, что были откровенны с такой пустой личностью, как я. Впрочем, я знаю, что не имею права обижаться.
Она смолкла и отвела голову от своего собеседника. Ему сделалось очень совестно.
- Вовсе нет, Юлия Федоровна! - вскричал он. - Вовсе нет! Ничего подобного мне и в голову не приходило; но к чему такие излияния, скажите на милость? Вы чужды всему этому; а я - не проситель, не капитан Копейкин, и генеральского места вы мне дать не можете!..
- Если хотелось излиться, значит - нужно было. Не нервы же мои вы будете щадить!.. А вот видите, это меня поразило, даже как-то обновило; вы мне расскажите, не теперь, а позднее, когда перестанете деликатничать, чрез какие испытания вы прошли? Я, право, не от скуки это говорю. Уж я вам сказала, что мне такого человека, как вы, нужно…
- Для души спасенья? - перебил Лука Иванович.
- Ну да, для души спасенья… Мне даже ваш возглас очень понравился… насчет поденщины. Это - не то, чтобы вы были вялый, кислый, совсем разбитый человек, знаете, какие вон в старых повестях. Нет, вам просто противно сделалось, вы возмущены, вы, может, и в посыльные способны пойти. Я это понимаю, это мне нравится. Когда работаешь десять лет и ничего не добьешься, кроме зависимости… тратишь свой талант на то, чтобы кусочек хлеба иметь, лучше же на это одни руки употреблять или просто сидеть где-нибудь в конторе от десяти до трех.
Щеки ее разгорелись, яркими точками блистали глаза, даже грудь заметно взволновалась; Лука Иванович не мог не взглянуть на нее, так ее голос показался ему тепел, а ее лицо заставило его с нескрываемым волнением податься немного вперед.