- Я сидела на баркасе,
На коленочках у Васи.
Ела жамки и конфетки
Из Васяткиной жилетки…
И хором все:
- Десять я любила
Девять позабыла,
Ах одного я забыть не могу.
Сквозь удалое пение прорывались слова. Тигрина насела на Бреханова.
- Не согласна я… Не согласна и все… Я не хочу кацапкой быть… Хай живе вильна Украина!
- Извольте, и на это подладим, - сказал Портос и, издав стонущий звук, сразу заиграл "Гречаники".
- Пишла баба на базар,
Грешной муки покупаты
Гречаники учиняты.
Все подхватили:
- Гоп мои гречаники,
Гоп мои яшны
Чего-ж мои гречаники
Сегодня не смачны.
Портоса точно несло куда-то. Лукаво подмигивая Агнесе Васильевне на Тигрину, лицом оставаясь серьезным, он продолжал:
- С помыйныцы воду брала,
Украину учиняла.
И разошедшийся хор вопил в каком-то диком первобытном восторге:
- Гоп мои гречаники,
Гоп мои яшны…
Агнеса Васильевна пальцем грозила Портосу.
- Стыдно, стыдно, вам, Портос, смеяться над Божьими людьми! - говорила она ему.
Портос глушил ее слова воплями гармоники.
Петрик пересел в угол за буфет и ничего, ничего уже не понимал.
XXXVII
Расходились за полночь. "Социалистиков" совсем развезло. Видно, не были они привычны к такому угощению. Недачин и Глоренц выходили в уборную. Их рвало. Они возвращались со всклокоченными потными волосами, с отстегнутыми воротничками и сбитыми на бок, неряшливо висящими галстуками.
- Что, товарищи, - весело встречал их Портос, - по славному римскому обычаю два пальца в рот, и качай сначала. Водки, или пива?
Но те жалобно мычали и пучили безсмысленно глаза.
- Эх вы! Российскую революцию учинять хотите, а с водки размякли. Ведь народ-то, чтобы поднять, море водки с ним выпить придется, а самому, а ни-ни, ни в едином глазу не быть. Вот он где Российский-то Карл Маркс сидит! - потрясал он пустою бутылкою над головою.
Уходили опять партиями - три, три и два. Недачина и Глоренца разделили и взяли под покровительство, первого Фигуров, второго Бреханов. Кетаев ушел, обнимая совсем размякшую Тигрину.
- А ведь он ее того, - подмигнул на Кетаева Портос Агнесе Васильевне.
Она погрозила ему пальцем.
Портос задержался. Петрик ожидал его. Ему непременно надо было переговорить с Портосом.
- Ну что, - спросила Агнеса Васильевна, - как мои безбожные люди?
Она стояла за столом с запачканной скатертью, грязными тарелками, недопитыми стаканами, колбасной шелухой и селедочными головами и хвостами. Вся комната была в полосах сизого табачного дыма. Терпко и противно несло из коридора спиртною рвотою.
Портос застегивал свой китель и безстыдным движением поддевал под него поясную портупею.
- Да… не хуже наших… Только у нас это чище как-то… И эти люди будут революцию поднимать?
- А что же?
- Ведь это, Агнеса Васильевна, не вверх к хрустальным дворцам и общему солнышку, а вниз в помойную яму… Это променять порося на карася.
- Что делать! Pеr aspеra ad astra!..
- Как бы с такими-то вождями мы не застряли в пропастях… Ну спасибо за показ… вашего зверинца.
Он подал руку Aгнесе Васильевне и как-то фамильярно и брезгливо пожал ее.
Петрик церемонно распрощался, и оба, молча, стали спускаться по лестнице. Следы невоздержанности "социалистиков" лежали на каждой площадке.
- Вот, - сам себе говорил Портос, - если офицер загуляет и напьется, да напачкает, вся литература готова изображать его пьяные подвиги. И к девкам-то ездят, и пьяные скачут, ну, а напиши кто про "социалистиков" - никто не напечатает. Тут цензура построже царской. "Социалистики" не люди, - ангелы, а умны! Из Каспийского моря броненосцы в Японию шлют! Атлантический океан, как Харьковский ров, засыпают! Н-да! Нет… писать про такое нельзя. Это мы, царские слуги, - хамы и пьяницы… Это мы, Русский народ, - пьяницы, черная пьяная сотня, а они - хмельного в рот не берут… Бреханов пристал ко мне, чтобы я подписал какое-то воззвание к русским людям… К русским людям… Презрение-то какое!.. К немцам, французам, англичанам, а тут к русским людям… не ошибитесь… тоже… - люди!.. По поводу кровавого навета на евреев!.. Где-то мальчика евреи убили, так не может того быть… Евреи!.. А Русская богородица сладострастница может быть? С красной петлею-удавкой на шее… Насладись… Возьми мою ночку, а потом и высовывай под петлею язык!.. Русское изуверство - сколько хотите! Тут никакого кровавого навета. А тронь еврея - весь мир зашумит!..
Петрик шел молча рядом.
На перевозе они взяли ялик. Сидели рядом, но были как чужие.
Ялик мягко покачивался на волнах. Шелестел упругою влагою, раздвигая ее носом. Луна отражалась в реке. Свежа была ночь и приятен после дымной и душной комнаты, полной пьяными людьми - простор Невы и ее нежное, ароматное дыхание.
У Дворцового моста вышли и пошли по широким и жестким гранитным плитам. За низким каменным парапетом плескалась Нева. Волнышки набегали и с легким звоном разбивались о камень. У Царской пристани на оттяжках стоял большой катер. Матрос-гвардеец в черном бушлате застыл подле него.
Зимний Дворец в громадных окнах тускло отражал луну. Кое-где светились огни. У будок стояли неподвижно, с ружьем у ноги, рослые часовые гвардейцы в высоких киверах с блистающей медью гербов. Четко цокая подковами проехали два молодцеватых казака, на легких степных лошадях. Похаживали по панели околодочные в офицерских плащах, городовые стояли посреди улицы между ярко горящих фонарей.
Суровая и красивая подтянутость была кругом.
Точно и самый воздух хранил почтительную тишину.
- Нет, куда им! - проворчал Портос, - "социалистикам!.."
Когда поравнялся с Эрмитажем, едва слышно сказал:
- А впрочем: - еt la gardе qui vеillе aux barriеrеs du Louvrе, n'еn dеfеnd pas nos rois…
Они поднялись на горбатый мост и шли мимо высоких казарм 1-го батальона Лейб-Гвардии Преображенского полка.
- Портос! - вдруг останавливаясь, сказал Петрик. - Скажи мне… - мольба и тревога были в его голосе. - Ты, правда, у них… в партии?..
Портос ничего не ответил. Он увидал вдали порожнего извозчика, махнул ему рукою и быстро зашагал к нему. Петрик побежал за ним.
- Портос!.. Это мне очень важно знать… Слышишь… Скажи… Правда ты в партии, стремящейся к ниспровержению Престола?
Портос садился на извозчика. Он не предложил подвезти Петрика.
- Ерунда!.. Какая ерунда! - сказал он. И, не прощаясь с Петриком, дал знак извозчику, чтобы он трогал.
Петрик глубоко засунул руки в карманы. Точно боялся, что протянет руку по привычке Портосу. Убрал голову в плечи, и глядя под ноги, тихо пошел наискось по Марсову полю.
XXXVIII
Для Петрика было очень важно знать - в партии Портос, или нет?
Петрик не разбирался в партиях. Он не только не занимался политикой - он ею не интересовался. Партия - "partiе". - Петрик переводил буквально, это была - часть. Часть, не слагавшаяся в целое, но противоборствующая целому и это целое и стройное разрушавшая на части. Сословия: - дворянство, крестьяне, мещане, торговые люди, духовенство, казаки, инородцы - это целое составляли, крепили и берегли. Для Петрика Россия была едина. В ней все были - Русскими. Он в своем взводе, в команде разведчиков имел и великороссов, и татар, и малороссов и поляков, были в нем и жид и латыш - для Петрика они все были - Русскими… Русскими солдатами. И что радовало Петрика - что они все тоже считали себя Русскими, и этим гордились. Он знал, что кто бы и где бы ни спросил их, - кто они? - они никогда не скажут: - "я - еврей" или "я латыш"… но всегда: - "я Русский". Это было то великое целое - Россия, что покрывало все части.
Партия стремилась это разрушить. Все равно какая… Даже - монархическая. Для Петрика в монархии не могло быть монархической партии - она была ненужной… просто - лишней, ибо вся Россия - монархия. Быть членом партии - по понятиям Петрика, - значило перестать служить Государю и повиноваться его законам, но служить партии, по ее законам и приказам. Это было двоевластие - это разрушало целость его России, той России, какую себе представлял Петрик.
Партия была враждебна России и быть в ней - значило идти против России.
Если Портос в партии - он враг России. И Петрик не может дружить больше с Портосом. Он не может на него донести. Офицер не доносчик, не фискал, не ябедник. Они же были кадетами в одном корпусе!! Петрик отойдет от Портоса: - холодным невниманием он покажет, что он его понял и не с ним. Он будет наблюдать за ним… и, если Портос… шагнет в бездну?.. Петрик исполнит свой долг.
Родина выше дружбы.
"Божьи люди" показали Петрику, что Валентина Петровна была права: - "нигилисточка" - это не шутка, не милая, веселая игра. Это партия… Петрик перестал бывать у нигилисточки. Он не считал ни ее, ни ее "божьих людей" опасными для государства, - слишком глупы и ничтожны все они были, да, наверно, за ними следила полиция. Но - Портос!
Петрик сразу увидел, что Портос - вожак. Портос в партии - делал партию страшной. Портос в партии - офицер-изменник. И как не мог представить себе Петрик офицера-масона, так не мог он представить его и партийным.
В простой и несложной душе Петрика шла большая работа. Он сознавал, что как-то выяснить все это было надо. Он понимал, что вызвать Портоса на объяснение ему не удастся. Портос ему ничего не скажет, или обманет его, ибо партия допускает ложь, а Портос - человек скользкий.
С этого дня он избегал встреч с Портосом. И это было тем более легко, что Петрик проходил занятия в школе с полным усердием, Портос относился к ним "спустя рукава" и, пользуясь Страстной и Святой неделями, экзаменами, сборами в лагерь, совсем не бывал в школе.
Петрик чувствовал, как маленькая трещина, образовавшаяся в их отношениях в день знакомства с "божьими людьми" у нигилисточки, разросталась в глубокую страшную пропасть.
Петрик боялся, что будет тот день, когда он, знающий, кто такой Портос, будет вынужден сделать что-то ужасное и противное, во имя офицерского долга. Из друга Портос становился - "врагом внутренним".
Петрик боялся об этом думать.
Как?.. где?.. когда?.. Но когда-то это должно разрешиться. И это было ужасно.
Но Петрик был занят. Ему некогда было об этом много думать.
XXXIX
На второй день праздника Валентина Петровна в фетровой черной шляпе - треух, в теплом суконном рединготе и амазонке, в сером манто, на извозчике ехала через Троицкий мост.
Был десятый час утра.
Столица гудела колокольным Пасхальным звоном. Отдельные удары тяжелых соборных колоколов сливались в общий гул и от того казалось, что какой-то незримый, несказанно прекрасный, торжественный оркестр играл высоко в синем небе. От этой игры в небе - празднично было на сердце у Валентины Петровны.
По небу - как нежные страусовые перышки разбросались белые и розовые облачка и стояли на месте.
На земле все блистало под солнцем. Больно было смотреть на Неву, отражавшую в мелкой зыби яркие солнечные блистания - тысячи маленьких солнц! Весело сновали по ней пароходики и белые ялики с задранной кверху кормой, точно чайки, косили к Мытному и обратно.
Деревья Александровского парка, еще черные и голые, набухли весенними соками и стали гуще. Мокрые шоссе манили под густой переплет их ветвей. На мосту и вдоль парка - везде был празднично одетый народ. У самого съезда с моста - ярославец мужик, в розовой рубахе и черной жилетке, устроился с большим лотком красных и лиловых яиц и бойко ими торговал.
На паперти Троицкой церкви пестрою толпою собирались богомольцы. Оглушали звоны ее колоколов.
Валентина Петровна увидала темно-малиновую большую машину Портоса, верховых лошадей под попонами и кучку любопытных на углу Кронверкского проспекта.
И ее там увидали.
Солдаты стали снимать попоны и подтягивать подпруги. Портос скинул пальто и в длинном сюртуке с пришпиленными полами пошел навстречу Валентине Петровне.
Немного жутко было садиться на рослого "Фортинбраса" в толпе народа, и сильно забилось сердце у Валентины Петровны, когда становила она маленькую ножку на руку Портоса и он бережно оправлял складки и застегивал резинку на правой ноге.
Лошадь тронула легко и плавно, и Валентина Петровна сейчас же оценила пружинистую гибкость ее просторного широкого шага.
Портос на большом вороном хентере, одолженном ему его приятелем Бражниковым, был великолепен.
В этот утренний час Каменноостровский проспект был пустынен. Они ехали по сырым от росы торцам, мимо высоких нарядных домов и далеко впереди в сером кружевном мареве виднелись сады Аптекарского острова.
Вся красота Петербурга раскрывалась перед Валентиной Петровной. Они ехали шагом, и ей xoтелось говорить, сказать все то, что наболело в ее сердце. С Яковом Кронидовичем она боялась поднимать серьезные вопросы. Яков Кронидович смотрел на нее, как на девочку, снисходил до нее, и это оскорбляло Валентину Петровну и заставляло ее скрывать свои мысли, жить внутри себя. То дамское общество, что ее окружало, никогда ни о чем серьезном не говорило.
- Как красив наш Петербург, - сказал Портос, глядя вдаль. - Какие в нем всегда прозрачные, точно акварельные тона.
- Я бы сказала - с гуашью, - промолвила Валентина Петровна. Ее замечание показалось ей значительными Она почувствовала, что этим она начнет свой серьезный разговор.
- Да… с гуашью… Вы правы. Особенно зимою. Великий человек был Петр!
- Неправда-ли, - быстро отозвалась Валентина Петровна. Она почувствовала, что он ее понял и подхватил брошенный ею мяч разговора. - И какой нехороший Владимир Васильевич.
- Стасский?
- Да.
Она вспомнила вчерашний разговор у нее в столовой за разговенным столом. Стасский, ковыряя вилкой в заливном поросенке, говорил о новой пьесе Мережковского и о Петре Великом. Он называл Петра развратником, при дамах, брыжжа слюнями и выпячивая с отвращением нижнюю губу сказал: - "корону на уличную девку надел! Подарил России царицу!"
- Он говорил, - торопясь и волнуясь, рассказывала Портосу Валентина Петровна, - что Петр кровью упился…
- Может быть, - спокойно сказал Портос. - Есть времена, когда это невредный напиток. Посмотрите, как взошла и расцвела от человеческой-то крови Россия! А Петербург! Какая красота!
- Стасский еще говорил - торопилась все сказать Валентина Петровна, - что Петр православную веру унизил и надругался над нею.
- Все не могут примириться со святейшим Cинодом, - усмехнулся Портос. - Все им Победоносцев снится. Умнейшая и образованнейшая, между прочим, Валентина Петровна, личность была. - И, меняя тон на очень серьезный, Портос добавил: - что поделаешь, милая Валентина Петровна, когда иеpapхи наши готовы разодраться между собою из-за брошенной кости. Ну и пришлось поставить над ними штаб-офицера Преображенского полка для послушания. Ведь и владыки, Валентина Петровна, не из святых набираются. Святые-то больше по кельям в "старцах" сидят.
- И будто Петр Венусу, из Италии привезенной статуе, поклоняться велел… Головы сам стрельцам рубил… Сына пытал… По словам Владимира Васильевича, Петр Россию от тихого поступательного движения, начатого мудрейшим царем Алексеем Михайловичем, толкнул в бездну… И повторял он с такой ужасной, злобной усмешкой фразу из новой пьесы: "а Петербургу быть пусту!.. быть пусту!.." А меня, знаете Портос, от его слов, таких злобных, мороз подирал по коже…
- Это новая мода и, как всякая мода, она имеет успех у толпы.
- Какая?
- Ругать старое. Подрывать свиным рылом основы, заложенные отцами и дедами… Чем дальше мы удаляемся от исторического лица, чем меньше можем слышать личных воспоминаний о нем, чем меньше сохраняется писем, записок и дневников, чем меньше предметов их обихода сохраняет нам время - тем шире становится поле для догадок, инсинуаций и клеветы и тем наглее становятся исследователи. Это у нас называется:- "исторической перспективой". История уже не зеркало былой жизни народов, но орудие для достижения определенной цели. Свои и иностранные историки - исследователи, большею частью братья масонского ордена, по каким-то особо раскопанным документам, якобы никому, кроме них, не известным, преподносят свои выводы и разоблачения… Гадкие по большей части выводы и мерзкие разоблачения. Толпа это любит. Толпа награждает за это рукоплесканиями. Толпа платит за это. Она любит, когда развенчивают тех, кому отцы ставили памятники. Да и меценат, из масонской ложи, найдется, чтобы существенно поблагодарить за это… На их мельницу вода - убить национальную гордость, подавить любовь к Отечеству!.. И - ярлыки, Валентина Петровна, ярлыки на липкой смоле, клейкие, гадкие и жгучие! Россия - татары!.. Азия!.. - Петр - развратник, сифилитик и микроцефал!.. Екатерина - распутная бабенка!.. Их государственные дела замалчивают, а вот в их альковах копаются, под кровать засматривают. Александр - отцеубийца, всю жизнь мучившийся этим и ставший ненормальным… Николай I - грубый солдат - никого не пощадили… Ведь это, Валентина Петровна, все равно, как если бы, описывая, скажем, Зимний Дворец и Эрмитаж, - мы описали бы только помойные, да выгребные ямы, не коснувшись ни зал, ни картин, ни мрамора, ни бронзы, ни вечной гармонии красоты … Это новый подход к истории. Подход - патологический. И это нужно для того, чтобы уничтожить Россию руками самого Русского народа… Вали ее - гнилую!..
Валентина Петровна слушала Портоса и точно пила из светлого источника вкусную прозрачную влагу. Она то смотрела на его оживившееся красивое лицо с блестящими глазами, то опускала свои глаза и любовалась бархатистыми тонкими ушами Фортинбраса, бывшими в постоянном движении. То настремит он их и смотрит вдаль в разворачивающуюся ширь островов, то прижмет к темени, точно сердится на соседа, то будто слушает, что так горячо говорит его хозяин.
XL
По деревянному мосту переехали на Каменный остров. Был прозрачен стук копыт по новым доскам моста.
На острове, по одну сторону шоссе, стояли дачи, еще слепые заставленными ставнями окнами, с черными, не посыпанными песком дорожками садов, по другую, за широкими ветлами, росшими по обрывистому берегу, Малая Невка несла блестящие глубокие воды.
Из Крестовки в нее вылетала узкая, длинная белая шлюпка. Три гимназиста, совсем уже по-летнему, в коломянковых блузах, гребли на ней в три пары весел, девушка в желтом соломенном канотье с белыми лентами, в синей кофточке нараспашку, сидела на корме, держась за веревки руля, и в такт гребцам нагибалась вперед, точно стараясь движением гибкого тела подогнать лодку. Они круто свернули вниз по течению и, оставляя серебряный след, понеслись вдоль Крестовского острова. Гимназисты весело смеялись. Они что-то сказали барышне на корме и та обернулась и маленькой ручкой помахала Валентине Петровне.
- Как хорошо! - сказала Валентина Петровна.
Портос свернул вправо на грунтовую дорогу с мокрой красноватой глиной. По бокам уже показалась молодая трава.
- Можно? - спросила Валентина Петровна, и Фортинбрас точно понял ее, потянул повод, колыхнул черным навесом гривы и, упруго подставив заднюю ногу, легко и просторно побежал широкою рысью, радуясь мягкому грунту, свежему весеннему воздуху и легкой и ловкой наезднице.