XXXIV
Гости пришли тремя партиями - три, три и два - почти все одновременно. Офицеры, хотя было видно, что они были предупреждены о них, стесняли и они расселись по комнате, по углам, на тахте и разговор не вязался.
- Какая весна-то, - сказал Бреханов. - И в Швейцарии такой не увидишь. Я Неву переезжал - так такой привольный воздух. Прямо с моря ветер.
- На Байкальском озере так вот пахнет, - сказал Кетаев.
- Да… Каждому из нас есть, что вспомянуть, - значительно сказал Глоренц. - И как подумаю, прихожу к убеждению… Весна, что-ли, на меня так действует… Пора начинать строительство. - Он пугливо покосился на Портоса.
- Какое строительство? - спросил Портос.
- Строительство новой, лучшей жизни.
- Это очень интересно… Как же вы представляете себе эту новую жизнь?
Глоренц, белобрысый человек с безцветным, плоским, рыбьим лицом, с светлыми бровями, бледными щеками, с не то седой, не то белокурой бородкой и большими узловатыми руками, в поношенном просторном пиджаке с мягким не первой свежести воротничком, весь завозился, заерзал, как ученик на экзамене, и заговорил, волнуясь и путаясь.
- Видите-с… Нужно вам сказать… я лингвист… Я одиннадцать языков знаю… И теперь говорю только на эсперанто… Дивное изобретение-с для создания человеческого братства и всемирных соединенных штатов-с. У меня на сей предмет два плана-с… Так сказать, большая программа, максимум… то есть для начала максимум, потом-то все больше… больше захватит.
- Так как же - большая программа? - спросил Портос, всем своим видом показывая чрезвычайное внимание.
- А вот-с… Представьте город-с…Очень современный… Последнее слово науки… Ну, натурально, в Америке. Пусть американцы и деньги на это дадут.
- Капиталисты?… миллиардеры?…
Глоренц поморщился. В разговор вступил Маев.
- Ну и что же?.. Отчего не взять?.. Они дадут.
- Сомневаюсь, - сказал Портос, - не такие они дураки и вахлаки, как наши Московские купцы-толстосумы. Ну, хорошо, положим - дали. Так как же город?
- Все, представьте, последнее слово науки. Канализация, электрофикация, всюду механизмы… Никакой прислуги. Ну и сады, натурально. Дома - термитники, - без окон. Искусственный свет, химически чистый воздух… И тут братская жизнь… Все, знаете, равны. У каждого одинаковая квартира и все распределено поровну. Солнечные этакие ванны на крышах… Славненько так…
- Ему солнышка на час и другому на час… А вдруг-таки другому-то солнышко облаком застит?
- Это все можно предусмотреть, - сказал, напирая по-семинарски на "о" Долгопольский. - Наука, она все может.
- Да можно искусственные солнца в случае чего поставить, - сказала Тигрина, дама или девица, обликом напомнившая Портосу скопца из меняльной лавки.
- Конечно… Очень даже можно, - сказал Недачин. - Ультрафиолетовые лучи лучше настоящего солнца.
- Так - город… Только город, - сказал Портос. - Но это так немного для программы-максимум?
- Для начала… Потом, значит, это всем ужасно как даже понравится и по всему миpy станут такие города.
- Да это прекрасно… Хотя вот, Петр Робертович, что меня смущает… Это… все-таки капиталисты? Ну их в болото! Просить… нам, социалистам!.. Я бы даже эксы предпочел… А что такое ваша программа-минимум?
- Кооператив-с, - разводя руками, сказал Глоренц.
- То-есть лавочка, где торгуют во славу третьего интернационала селедкой и гвоздями, керосином и мылом, мятными пряниками и луком.
- Это разовьется-с, - сказал Глоренц. - С этого начать.
Фигуров, товарищ Максим, поспешил ему на помощь.
- Видите, товарищ Портос, вы смутили товарища Глоренца. Вы заговорили сразу о будущем, об отдаленном будущем. Все это, все наше дело, надо начинать с настоящего момента, с сегодняшнего дня. Я спрошу вас, офицера, можно ли быть довольным теперешним порядком, настоящим строем, настоящим, скажем, режимом?
Портос не ответил. В наступившей тишине Петрик отчетливо услышал, как Бреханов шепотом спросил Агнесу Васильевну:
- Вы уверены в офицере?
- Да… да… - быстро ответила Агнеса Васильевна. - Он уже давно в партии.
Петрик почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. У него обмякли ноги. Он хотел встать и не мог. Так и просидел он в углу, не проронив ни слова, точно пришибленный, и слушал, как смело и резко возражал Портос. Ему хотелось проверить себя. Может быть, он и ослышался. Но Бреханов удовлетворился ответом Агнесы Васильевны, а Фигуров, наседая на Портоса, говорил:
- Здание Российской Империи разваливается. Финляндия спит и во cне видит, как ей отделиться от России, то же и Польша. На Кавказе не прекращаются волнения. Партия Дашнакцутюн на Кавказе, польские социалисты в Польше, украинские самостийники в Малороссии, Сибирские автономисты в Сибири - все это мечтает разодрать Российскую Империю на части, и не о федерации мечтает… а насовсем…
- И вы думаете - республика? - сказал прищуриваясь Портос.
- Республика!? - но я вам ручаюсь, - повышая голос, сказал Фигуров, что все это из-за теперешнего режима, и я голову даю на отсечение, что, если будет революция, Финляндия и Польша должны в результате ее прочнейшим образом припаяться к телу свободной России.
- Позвольте, - возразил Портос, - мне, как офицеру генерального штаба, изучавшему международные отношения и не раз бывшему заграницей, сказать вам, что Германия проявляет волчий аппетит на весь Прибалтийский край, что Польша, - я говорил со многими польскими магнатами, - не рассталась с историческою мечтою о владычестве "от можа до можа", что Румыны только из страха молчат о своих "исторических правах" на Бессарабию, что турецкие эмиссары ежегодно отправляются десятками для пан-тюркской пропаганды в Казань… Все держится, товарищи, пока именем Русского царя…
Петрик слушал Портоса и ничего не понимал. Он - в партии, он офицер-социалист, а как говорит! Он сам не сказал бы лучше.
Кругом загоготали.
- Как?.. Что вы сказали, товарищ, - истерично, захлебываясь вскрикивал, икая, Кетаев, - Казань?.. А ну повторите, что вы сказали?.. Так, по-вашему, и Казань отпадет!.. Го-го-го… Хи-хи-хи!.. Вот уклеили-то!
Фигуров, презрительно щурясь, обратился при общем смехе к Портосу:
- Может быть, ваша разведка, вашего гениального штаба, донесла вам, что и Рижские латыши намеpеваются создать совершенно самостоятельную латышскую республику? А что скажете о сепаратистских намерениях молочниц-чухонок из окрестностей Петербурга?
Глоренц выставился вперед.
- Позвольте вам сказать, товарищ, я сам родом из Тифлиса и по-грузински даже говорю свободно, так я утверждаю, что когда в России произойдет революция - весь Кавказ, начиная с Грузии, сделается раз и навсегда Русским! Понимаете меня? Через десять лет на Кавказе разучатся говорить по-грузински, по-армянски, по-татарски и будут знать только Русский язык!
Фигуров авторитетно добавил:
- Когда в России произойдет революция - пробьет последний час существования Турции, ибо находящиеся под турецким игом племена оторвутся от Турции, чтобы присоединиться к революционной России!
Аркашка Долгопольский встал с тахты, подошел к Портосу и, ударяя себя в грудь кулаками, почти кричал:
- Я вам клянусь, Портос, что через год после настоящей революции в России, батенька, образуется г-р-р-рандиознейшая федерация из всех славянских государств!.. Primo - чехи… Пойдут, как пить дать, с нами! Вопрос решенный… Секундо… Терцио… болгары, сербы, хорваты, словаки, словенцы, румыны… даже, черт возьми… венгры… Да… да… даже венгры… Bсе примкнут к нам! Такая выйдет пан-европа… только держись!..
Портос казался ошеломленным таким дружным натиском. Он раздельно и внятно сказал:
- Остается только пожелать, чтобы настоящая революция поскорее наступила!
- Это уже наше общее дело, - сказал Бреханов.
XXXV
Вдруг, и как это часто бывает в большом мужском обществе, во время общего разговора и споров отклонились от темы и заговорили о декабристах и Герцене.
Фигуров восхвалял Мережковского за его роман.
- Наконец-то Русское общество, - говорил он, - увидит в настоящем свете декабристов и императора Николая I. Я несколько даже удивлен, что цензура пропустила такой роман. Теперь я с нетерпением ожидаю выхода в свет творений Герцена… Вот человек! Вот кому во всех городах надо памятники ставить.
- А вы знаете, кто такое Герцен? - спросил Портос.
- То-есть?
- То-есть, читали-ли и изучали-ли вы его, так сказать, до самого дна его мыслей?
- Я то!.. Хмы!..
- Если изучали, то вы должны были понять, как он далек был от ваших идеальных городов в Америке, где говорят на эсперанто, от кооперативных лавочек, где сидельцы читают Чернышевского и Добролюбова, от мира всего мира.
- Вы так говорите, - сказал Бреханов, - точно вы больше нас знаете о великом революционере.
- Пожалуй, что и больше вас.
- Интересно послушать, - сказал Маев.
- Фигура вашего великого революционера весьма зловещая, - начал Портос.
- Хмы, - хмыкнул Фигуров.
- По крови полуеврей, мать его была дочерью еврея-трактирщика в Германии, стала наложницею архимиллионера сенатора Яковлева, а Яковлев в дальнем родстве с Романовыми.
- Императорская кровь, - прищелкнул пальцами Маев, - вот откуда размах-то!
- В Герцене, - спокойно продолжал Портос, - проявились черты еврея-трактирщика и ростовщика, и русского, скорее даже московского, дикого барина-самодура и строптивца.
- Сказали, товарищ! - вставил Фигуров, но Портос не смутился и говорил громко и с силою:
- Еврейская егозливость, вздорная страстность, слезливая обидчивость и… барская строптивость. Еврейская жадность к земным благам, цеплянье за деньги, неразборчивость в средствах для достижения цели и русское барское самомнение и самовлюбленность.
- Нарисовали, - сказал Бреханов. - "С кого они портреты пишут?"
- Герцен всегда окружен отчаянными проходимцами. Он знает, что они проходимцы и жулики, но не может без них. Еврейская кровь! А барство толкало его в другую сторону: - нужна свита, "окружение" из льстецов и паразитов, чтобы фигурировать перед ними. Это Герцен и создал в России, да и заграницей, культ декабристов.
- Но, позвольте, - сказал Бреханов, - а "Русские женщины" Некрасова?
- Поэтическая вольность… Какой же подвиг в том, что жены поехали за мужьями в Сибирь? Это их долг. Да и так ли им уже плохо жилось там? Они - аристократки из Петербурга. Губернаторы и капитан-исправники ухаживали за ними… Сибирь?.. Вы все более или менее знаете, что такое Сибирь. Так ли уж плохо в ней живется? И солнышко светит… А еда-то какая!.. И письма имели, и журналы получали. Если подвиг в том, чтобы от Петербургской конфетки отказаться, так что же настоящий-то подвиг!.. Когда Николай I умер и весть о том дошла до Лондона - Герцен предался буйному ликованью, чуть не пустился в пляс от радости. Устроил банкет, созвал друзей и на банкете купались в шампанском. Буржуй еврейской крови!.. А когда та же весть о смерти государя дошла до Полунина в Сибирь, этот чисто русский декабрист разрыдался и стал твердить: - "умер великий государь! Какое горе для Poccии!" Вот вам два мировоззрения тех же декабристов!
- Это уже зоологическими понятиями пахнет, - сказал Маев.
- Герцен… Герцен носился с мыслью использовать староверов для свержения Самодержавия, виделся с ними в Лондоне и пытался через них сманить в революцию казачество! И это в дни Крымской войны!!.. Герцен и его кружок возлагали особые надежды на некрасовцев, сговаривались с поляками об организации помощи союзникам, о посылке отрядов казачьей кавалерии для операции в Крыму! В Константинополе в 1853–1854 годах существовало даже вербовочное бюро, которым заведывали польские агенты. Навербовать удалось несколько десятков разношерстных проходимцев. Волонтеры брали деньги на обмундирование, пропивали их, скандаля в трущобах, и исчезали. Герцен и его кружок брали деньги от британского и французского правительств, o6ещая вызвать в России во время Крымской войны революционное движение - восстание на Волге и Дону. Все средства хороши! Предательство… подкуп… Нет, какие уже тут хрустальные дворцы, где всем равное место под солнышком!
- Откуда вы черпаете такие сведения? - спросил Фигуров.
- Читаю, товарищ, не одного Карла Маркса и не одни брошюры, составленные, чтобы забивать паморки простому народу, но и самого Герцена проштудировал насквозь. И не только "Былое и Думы"… Культ декабристов!.. Ну хорошо… А удайся он?.. Не разгроми его на Сенатской площади Император Николай I, перекинься он в армию, в народ, что же было бы тогда? Залив столицу кровью, декабристы овладели бы аппаратом власти. Они - правительство!.. Надолго-ли? Единственная их опора - армия, - но армии уже нет, - говорю вам, как специалист, ибо армия, нарушившая присягу, убившая Государя и перебившая своих офицеров - уже не армия. Высокие идейные программные цели декабристов ей чужды. Парламентский строй Николаевскому солдату непонятен. Они и конституцию принимали за жену Константина Павловича. Федерация, вольности, реформы - мертвые слова для темной массы. Ей понятно одно. Закона больше нет. Нет наказания. Есть: - наша воля… Так почему же солдаты, изменившие императору Николаю I, должны повиноваться и быть верными каким-то Пестелю, Рылееву, Муравьевым и так далее? Все это: - "баре! Князья да грахвы, полковники, да енаралы. А мы их на своем хребте опять вези! Не жалам! Пущай Хведор Кирпатый заседает! Сажай Кирюшку! Ен человек верный. А енералов по боку… Не желам"… Ну и сядет Кирпатый, а не декабристы.
- Беды от того большой не вижу, - сказал Долгопольский. - Кирпатый и есть народ.
- Вот это мне и страшно, товарищ, - понижая голос и поеживаясь всем телом, проговорил Портос. - И, когда думаю о революции, - содрогаюсь. Ибо боюсь, что революция-то эта будет сопровождаться зверскими расправами темной массы с интеллигенцией. "А! воротничек, сукин сын, носишь!?.. Руки без мозолей - бей буржуя!..".
Бреханов рукою остановил Портоса и с тихой и благостной, елейной улыбкой на бородатом лице спросил его:
- Не думаете ли вы, многоуважаемый, что наши товарищи, фабрично-заводские рабочие, нами обработанные, уже не толпа… нет… а организованное общество, знакомое с марксистскою литературою, в дни революции примутся разбивать черепа нашим инженерам, или, чего доброго, будут совать директоров горных предприятий головою в доменные печи?
Маев вскочил с тахты и весь задергался, как картонный дергунчик, задрыгал ногами, замахал руками и завизжал:
- Один мой знакомый исправник, тот, знаете, шел дальше господина Портоса, и самым наисерьезным образом предсказывал, что, если только да революция разразится, еврейские молодые папиросники, пальтошники и пуговишники немедленно организуют великую революционную инквизицию и примутся повсеместно устраивать вжасные революционные застенки, где Русским офицерам будут выкалывать глаза и забивать спичкэ под ногти! Х-ха! Вжасно мрачно настроен господин офицер.
Долгопольский подошел к Портосу и остановившись в шаге от него и нагнув голову, как дятел стал говорить, напирая на о.
- Это народ богоносец-то?.. Это православные-то люди? Да что вы, батюшка! Да помилуйте батюшка! Богоносец-то!..
- Ну, что говорить… Баста! - крикнул, совсем хозяином распоряжаясь у Агнесы Васильевны, Портос, - идемте водку пить… Хозяйка давно мне знаки подает, что пора и к ужину…
XXXVI
Пили здорово.
- Как слеза, чистая, - говорил Глоренц. - Бувайте здоровеньки, товарищи.
- Высочайше утвержденная, - чокаясь с Кетаевым, сказал Портос.
- Народная влага-с.
- Вы народную-то пили?.. Самогон?
- Пивал в Сибири.
- И что же?
- Денатуратом отзывает.
- Вот то-то и оно… Как без ненавистного-то правительства? Революция, поди, и слезу сметет с белою печатью, - сказал Портос.
- Народ не хуже поставит, - ответил Долгопольский.
- Дал бы Бог…
- А хороша водка.
Пили, наливали, разливали, расплескивали дрожащими руками по скатерти. Видно - дорвались до водки. Наголодались и жаждали ее.
Закусывали небрежно. Кетаев руками с блюда брал ломти колбасы и жадно хрустел ею, дыша чесноком. Глоренц мешал водку с пивом.
- Медвежий напиток… Ссыльные так пивали. Водки-то, знаете, мало было.
Петрик сидел подле Агнесы Васильевны. Она ничего не пила. Пригубила водку в рюмке привязавшегося к ней Глоренца, налила себе пива и не притронулась к нему. Она иногда под столом пожимала руку Петрику и шептала ему:
- Будьте умником… Скажите что-нибудь… Что вы все молчите. Смотрите, какой молодец Портос… Так и бреет…
Но Петрик молчал. Что мог он сказать? Он чувствовал себя совсем чужим и далеким от всех этих людей.
По другую сторону стола рыхлая и неопрятная Тигрина совсем напилась и стала похожа на пьяную старую бабу. Она через стол кричала Портосу, брызгая слюнями.
- На запад… На запад, нечего нам на запад-то смотреть, батюшка! Что они там застыли в своем чистоплюйстве. До сей поры не собрались построить желзную дорогу из Англии в Нью-Йорк.
- Bеpa Матвеевна! через океан-то, - остановил ее Бреханов.
- И что, батюшка, за беда - окиян! У нас в Харькове, в саду Коммерческого Клуба, ка-к-кой овражище был и тот засыпали. Народом собрались и засыпали! Эка невесть беда какая - окиян. Народом-то!.. Навалиться только…
На углу стола Недачин, сельский учитель, вспоминал про Японскую войну и говорил, нагнувшись к Портосу:
- У нас все так! Вы знаете, в Каспийском моpе какие броненосцы стояли, все пошли во Владивосток и, конечно, были потоплены японцами. Я вас спрашиваю - кому они мешали в Каспийском-то море!..
- Это вы, Павел Сергевич, - спросил его Портос, - в 1905 году были руководителем матросского бунта в Архангельске?
- Я-с.
- И матросы ничего? Не смеялись над вами?
- С чего же им смеяться-то, - удивился и слегка как бы обиделся Недачин.
- Да так. Уже очень глубоки ваши познания в морях и морском деле…
В маленькой столовой было душно, шумно и гамно. Давно выпили водку и только пиво еще горело янтарями по стаканам. Тарелки были опустошены. Но никому в голову не приходило перейти в другую комнату. Сизые волны табачного дыма стыли пластами над головами гостей.
Глоренц взял гармонику и заиграл на ней какую-то частушку. Он запел и его поддержала Агнеса Васильевна.
- Десять я любила,
Девять позабыла,
Ах, одного я забыть не могу.
Все пристали нескладным хором и повторили нехитрый мотив:
- Десять я любила,
Девять позабыла,
Ах, одного я забыть не могу.
Пальцы пьяного Глоренца не могли держать ладов. Он откинулся на спину стула и, опуская голову, сказал:
- Играйте кто-нибудь, товарищи, я не могу что-то. Голова дурная стала совсем!
Портос взял у него из рук гармонику. Петрик дивился на него, не узнавал корректного, снобирующего в школе Портоса. Портос расстегнул китель и за ним была видна голубая рубашка. Расставив ноги, он с ухарским жестом раздвинул гармонику и сразу заставил ее запеть ладно и дружно все тот же немудреный, назойливый мотив. Он сочинял свои куплетцы и пел их к великой радости гостей.