От этого она пузырится. Ее надо либо плоско положить на стол, - он легко шмякнул папаху на стол, так, что она плоско легла, - либо на особый крючок повесить Вот как по-кавказски!
Старый Ржонд гордился знанием кавказских обычаев и своею прикосновенностью к кубанским казакам.
В нарядном кимоно с широким бантом "оби" на спине, в котором Валентина Петровна провожала сотню мужа, - она вышла к гостю.
Старый Ржонд со вкусом поцеловал ее свежую, надушенную руку.
- Ну, как, милая барынька?.. Напугались этою ночью… Ничего не попишешь!..
Такова наша служба. Скачи враже, як пан каже. Что Настенька?
- Пожалуйте к ней. Она кушает.
Диди прыгала на Старого Ржонда и коготками царапала его черкеску.
- Что там случилось?
- На Шадринскую заимку напали хунхузы… Прибежал оттуда тяжело раненый манза-рабочий.
Толком ничего не сказал, и умер… Руки у него отпилены.
- Руки отпилены? - с ужасом повторила Валентина Петровна.
- Да… Так как бежал, кровью истек. Толка добиться нельзя было. Да Шадрин скоро не сдастся. Темный человек, однако.
Настенька мирно кушала манную кашку. Жестянка молока Нестле стояла на столе.
Детская была залита солнечными лучами. Чао-ли в своем китайском наряде что-то ворковала по-английски Насте. Такой мир был в этой комнате, подле ребенка, что странно было слушать, что где-то, и не так далеко, отпилили руку живому манзе и какой-то Шадрин, "едва ли не беглый варнак", отбивался он напавших на него хунхузов.
- В общем, странное дело, - сказал Старый Ржонд. - Вот уж никогда бы не допустил и мысли, что кто-нибудь тронет старика Шадрина. Он сам любого тронет.
- Вы всех здесь знаете, - сказала Валентина Петровна.
- Да, более или менее. С 1896-го года, с самого учреждения здесь стражи и по сей день безсменно. И в отпуску-то был только раз. Жену повидал, да дочь в гимназию сдал.
- Я люблю слушать, как вы рассказываете о былой жизни в здешнем краю, - сказала Валентина Петровна, приглашая Старого Ржонда к завтраку.
- Да, есть что и порассказать. Тут, барынька, жизнь была!.. Теперь настроили вам каменные хоромы, водопроводы провели, все грозятся и электричество дать, а, ей-Богу, как посмотрю: жизнь хуже стала. Скучнее. Нет прежних ее красок.
Они сели за стол, накрытый на два прибора.
- Это, барынька, все пережить было надо. Эту Российскую властную поступь в новые края! Ермак, Дежнев, Колгуев, Полушкин - ну и мы - охранная стража Восточно-Китайской дороги! С металлическими драконами на желтым обшитых петлицах и в коричневых мундирах, что твои Ахтырские гусары, или в черкесках. Приезжаю…
Моя сотня недалеко от станции Джелантунь тогда стояла, это в Северной Манчжурии… огляделся. С визитами по соседям поехал. Все, барыня, верхом. Железную дорогу только прокладывали. Инженеры Бочаров и Рыжев Хинганские горы долбили, а временно тупиками взбирались - так о вагонах-то еще и не мечтали. Рядом со мною - "женатый" пост. Ротмистр Кошлаков стоит с оренбургскою сотней. Жена петербургская. Да чуть ли еще не графиня какая, или княгиня! Вижу - степь кругом. А уже зима надвигалась. Гололедка была. Снежком пурга припорашивала..
Камыши серые сухо, по-зимнему, шумели. Кучи землянок и, как водится, часовой у денежного ящика. - "Гей, хлопцы, где сотенный?" - Показывают. Землянка - на полтора аршина под землей. У крыльца земляные ступени вглубь, под землю - ступеней десять, циновкой рисовой покрыты. Из трубы дымок вьется. Соломенной, кизечной гарью пахнет. На крыльце денщик в расстегнутом полушубке голенищем серебряный самовар раздувает. - "Командир дома? барыня дома?" - "Однако, пожалуйте". - У них все - "однако".. - "Пойди, доложи"… Карточку послал.
Просят. Спустился - ну… и… чисто арабские сказки какие! Вся землянка - и пол и стены - коврами восточными убрана. Лампы висят и стоят на столах. Тахты… стулики… Многогранные этакие столики перламутром выложенные и пианино. От него ко мне поднялась этакая… персидская, что ли, княжна… какая! Модное черное платье. Камни в броши блестят. В браслетах. - "Очень рада, - говорит, - познакомиться. Муж сейчас выйдет. У него вахмистр. Мы, кажется, с вами соседи"…
Понимаете, барынька, контрасты-то эти манчжурские! Землянка… Степь под гололедкой. Пурга задувает. Хмурые, низкие, безотрадные, голые сопки вдали.
Денщик с голенищем и… барыня, да какая… Пришел муж. Появилось шампанское. Мы его, как воду, тогда лакали. Два с полтиной бутылка - без пошлины. Истинный Бог!..
А потом из-под тонких пальчиков, вот, как ваши, брызнуло пианино, рассыпалось звуками. Она запела. И Глинка, и Чайковский, и Даргомыжский, и Бородин, и Гречанинов - это на глухом-то посту, под городом Цицикаром! Да, жизнь была!
Барыня мне рассказывала - как в Цицикар ехать - казачью черкеску надевала.
Нельзя иначе. В дамском поехала - китайцы прохода не дали. Затолкали, затрогали.
Едва пограничники нагайками разогнали…
Старый Ржонд со вкусом обсасывал косточки домашней утки. У себя, на холостом положении, он так не едал.
- А славно стал готовить бойка у вас. Кто его учит?
- Да я же. По Молоховцу… Скажите, Максим Станиславович, еще кого семейных тогда вы видели, и как они жили?
- Много видал… Южнее меня, это уже за Фулярдами будет, донская стояла сотня - и там есаул Рожнев. Так казаки его себе целый хутор поставили, а у сотенного домик - изба с мезонином. Чинно так. На обрыве над речкою домик. Окошки на запад. Когда солнышко садится - ну, чистый пожар! И кругом степь, степь - без конца и края. Жена есаула - из Новочеркасска, красивая и такая, знаете… уютная. Детей двое. Весною пойдут, по степи тюльпаны собирают, Дон вспоминают.
Муж охотничал. Борзых собачек держал. Вот и жили - одно жаль - кое-кто соблазнился. Понаехали инженеры, подрядчики. Тому карьер песку для дороги надо, этому мулов - гужевой транспорт устраивать, другому кули - рабочих - проценты хорошие, все золотом… Ну и захватило… Гони монету! Стали мало-мало и офицеры "конхойден" - работать… Нехорошо! Он и сотней командует, он и подряды ставит.
Все достанет… Где добром, где и нагайкой погрозит… А тут еще пришла к нам игра азартная. Да - какая! Сотнями тысяч швырялись… Сутками из-за стола не вставали… Новый край… Дикий… и шумный… И как очищающая воздух гроза налетело боксерское восстание. "Большими кулаками" их тогда называли. Началось оно далеко в Китае и грозой-бурей понеслось по железной дороге. Паровозы сбивали под откос, жгли станции, разметывали едва проложенный путь. Нас - горсть. Сюда прискачем, расправу учиним - за спиною все пожгли. Молодцами показали себя казаки! Что за войско! Десяток - сотни боксеров в шашки брал. А рубили! От плеча до бедра! А там пошли нам на помощь войска. С налета, чисто как в сказке тигр-генерал - "ламайза дзянь-дзюнь" Ренненкампф и с ним Павлов захватили Гирин.
Навели порядок. Орлов шел к Мукдену. Мищенко работал на южной ветке, генералы Линевич и Анисимов со стрелками из Уссурийского края пошли к Пекину. Помните, международный тогда отряд был составлен. Немецкий генерал граф Вальдерзее им командовал. Прямо как в оперетке - итальянцы, немцы, испанцы и англичане, словом, весь мир!.. Испанцев, кажется, впрочем, там не было. Вот когда сравнить себя могли, цену себе поставить… Лучше всех оказались японцы и мы.
- Японцы и мы, - повторила Валентина Петровна.
- Что ж, барынька, правду надо сказать, - хороши были солдаты. Особенно пехота!
Вот когда мы защитный цвет в первый раз увидали!.. Они в хаки, так эта материя прозывалась, а наши стрелки в белых рубахах - по-скобелевски! Однако в Пекинские ворота - первыми… Линевич с Анисимовым - 1-й Его Величества Восточно-Сибирский стрелковый полк!.. А потом пошло по-старому. Только нас за громкие наши подвиги приказали заменить Пограничною стражею, на общих основаниях.
Стало без казаков скучновато. Песни не те - и не та жизнь. Размаху не стало…
- Разрешите, - вынув портсигар, спросил Старый Ржонд. - Знаю, благоверный ваш не курит, так вам, может быть, неприятно.
- Ах, пожалуйста… А вы, Максим Станиславович, не соблазнились… подрядами?.. деньгами?
- Я? - Старый Ржонд не удивился и не обиделся на этот вопрос. Он был естествен.
- Я? - нет. Правда, я пошел сюда служить за деньгами. Родилась дочь - надо воспитывать - тут сотенному пятьсот монет в месяц платили - ну, ради жены да Анельки и продался… А, деньги - я не люблю деньги. Так играть… игрывал.
Зачем обижать людей?!
- Вы, как мой муж. Он говорит, что деньги не власть человеку дают, а делают человека своим рабом.
- Что ж?.. Может быть, и верно. Я не философ… Счастья, во всяком случае, деньги не дают… Но, признаюсь, и меня завлекла эта могучая поступь России.
Что англичане? Какие они колонисты по сравнению с нами? Мальчишки… Щенки…
Посмотрели бы на нас тогда. Шире дорогу! - Россия идет!..
VIII
По приглашению Валентины Петровны Старый Ржонд перешел в гостинную. Туда Таня подала кофе и коньяк. У Старого Ржонда глаза блестели от воспоминаний.
- Послушайте, милая барынька… Я вам не надоел?
- Помилуйте… Я с таким наслаждением вас слушаю.
- Да… я люблю это золотое прошлое, не затемненное поражениями Японской войны…
Минувшее проходит предо мною… Откуда это?.. Из "Бориса Годунова" Пушкина, что ли?… Давно ль оно неслось, событий полно, волнуяся, как море-океан… Теперь оно безмолвно и спокойно… Если не переврал, кадетиком еще учил. Давно это было…
Возьмите - Харбин. Какой город теперь!.. От Харбина до Сунгари - сплошные дома, четырех-пятиэтажные, электричество, трамвай, мостовые, водопровод, театр, собор, какие магазины. Все - Русский гений!.. Американский размах… А каких-нибудь пятнадцать лет тому назад - полуземлянка станция - это Харбин. Четыре версты пустыни до Сунгари - и там горсть хижин! На пароход по жердочкам взбирались…
Помню: стояло в Харбине длинное низкое здание - сарай с большими казенного образца окнами. Как перед глазами вижу - гостиница Гамартели. В ней узкие номеришки на манер арестантских камер. Некрашеные, щелявые полы, низкие железные постели и вонючие умывальники. Там и праздники справляли, там и женились и свиданья назначали и по начальству являлись. Низкий зал… бывало, когда там трубачи играть начнут - так уши потом болят. Против станции - леса поставлены - возводится громадное здание Управления дороги. Приличный - но в один этаж - был дом, где поместился Чурин со своими бакалейными товарами. Вот вам и весь Харбин! Конечно, - Японская война, когда он стал тылом армии, засыпала его золотом… Но все-таки… разве это не гений? Такое строительство? Такой - повторяю - американский размах. Ведь, барынька, мы прямо-таки перли к Великому Океану, мы шли в объятия Америки… Вот когда - и это уже само собою вышло - о штатах заговорили, о Сибирской автономии.
- А как вы думаете, - медленно, слово за словом, в каком-то раздумьи, устремив прекрасные серо-зеленые глаза вдаль, сказала Валентина Петровна. - Вот этим-то…
Размахом американским… Не выпахивали мы тогда народное поле… Не форсировали того, что народ может дать? Не истощали народные силы?
- Возможно, что и да… Две войны - Русско-Китайская и Русско - Японская, революция 1905-го года… Да… это… знаете. Не всякий народ безнаказанно снесет. Ну, теперь отдохнем… Оправимся. Все лучше и лучше у нас идет.
- Да… А эта игра?… азартная?… Я слыхала…
- Вот кстати… Я к вам, между прочим, из-за нее… вернее - по поводу ее и приехал.
- Хотите, чтобы я играла? - улыбнулась Валентина Петровна.
- Ну, нет… Зачем? Предоставьте это Викуленской - осе на задних лапках… Но… видите, - Старый Ржонд смутился, - видите… Я передаю вам приглашение Замятиных на обед и вечер 19-го июля… Вы два раза отказали. Люди обижаются.
- Я была больна.
- Милая барынька… Вы на другой день были у Банановой.
Валентина Петровна смутилась. Это была правда. Она не была больна, но Петрик отказался ехать к богатому инженеру, у которого - он знал - шла большая игра.
- Здесь, барынька, насчет сплетен - первое место. Гран-при. Все известно. И то, что было, и то, чего не было. Матильда Германовна и Борис Николаевич очень хотят вас видеть. Отказывать нельзя. Они нужные люди.
- Для Петрика это ничто. У него люди не разделяются на нужных и не нужных, но на хороших и худых.
- Тэ-экс… Допустим, что у него есть к тому и опыт и знание.
- Не сердитесь, Максим Станиславович. - Валентина Петровна рукою коснулась рукава черкески Старого Ржонда. - У моего мужа есть свои слабости. Его надо принимать таким, каков он есть.
- У кого нет слабостей, барынька… Но - Замятины не только нужные люди - они прекрасные, отзывчивые люди. И почему ваш блоговерный так чурается их?
- Извольте. Отвечу с полною откровенностью. Вы меня только не выдавайте. Муж говорит - когда я был холост - меня не звали.
- Это так естественно.
- Постойте… Он говорит - Банановых не зовут.
- Ну уж!.. Бананов прекрасный сотенный командир… но, вы понимаете… Вера Сергеевна…
- Нет… ни я, ни особенно мой муж этого не понимаем. Для него, раз такой же ротмистр, как и он - значит - права одинаковы.
- Но, милая барынька…
- Послушайте, Максим Станиславович, - щеки Валентины Петровны горели, глаза блистали, - мой муж не хочет играть.
- А ему надо пойти и поиграть. "Белая ворона" говорят про него. "Гордый". Эх, милая барынька, у нас - пошлость простят, подлость простят, глупости - прямо рады, но гордости не простят. Жить особняком, от всех отгородившись, нельзя.
Касты военной теперь нет. То и дело у нас и офицеров выбирают: то в гласные городской думы, то еще куда по благотворительности. Идет слияние - и это так хорошо. Замятины люди, много раз вам помогавшие - вспомните: - то служебный вагон вам дадут, когда вы больная ехали в Харбин, - то поезд на станции для вас остановят, то посылку перешлют - отказать им в пустяке неблагодарно и нехорошо.
Вы так и скажите вашему блоговерному. Вы должны поехать! Мало того - пусть и играть сядет Петр Сергеевич. Все люди, все человеки. Все играют - вот и я такой, как все. Играю… У всякого свои слабости. Ну и пусть и благоверный ваш - вот так возьмет и сядет, и карту спросит. Не маленький. Этим он покажет, что не зазнается. Люди, барынька, злы. Два раза сошло, а потом мстить начнут - житья не станет. Что хорошего?
Валентина Петровна сдавалась. По существу - она ничего не имела против обязательного, румяного в русой бородке - совсем купчик-голубчик - инженера Замятина, ни против его всегда нарядной, богато одетой, очень видной жены, едва ли не еврейки.
- Но, говорят… они не венчаны, - робко сказала она, выставляя последний довод.
- Ах, милая барынька! Кто тут на это смотрит? Сюда многие затем и ехали, чтобы жить с невенчанными женами…
Валентина Петровна поняла, что этот довод был не совсем удачен. Она смутилась.
- Ну, хорошо, - сказала она. - Я уговорю моего мужа. И мы поедем… Что ж…
Если нельзя быть белой вороной!.. А, как хорошо бы это было!
- Нельзя и нельзя, милая барынька… Белую ворону заклюют черные вороны. Надо с людьми жить - и жить, как все люди… Не согрешивши, не проживешь… Святым на земле не место. Так я передам о вашем согласии.
- Нет, вы погодите…
- Что думать, да годить. Я на вас полагаюсь. Что вы скажете, то и будет. Ночная кукушка всех перекукует.
- Вы думаете…, - протянула Валентина Петровна. Много грусти было в ее голосе.
Но она не хотела признаться чужому человеку, не могла рассказать ему о том, что пережила она, и что передумала сегодняшнею ночью. Как скажет она Старому Ржонду, что между нею и ее Петром Сергеевичем стоит каменная стена и за этой каменной стеной - ее соперница - служба? И если Петр Сергеевич скажет, что для службы знакомство с Замятиными вредно, - никогда она его не переубедит.
"Ночная кукушка"…, подумала она. "Пошлая и неправильная поговорка по отношению к жене. Кукушка гнезда не вьет - кукушка пользуется чужим гнездом, а она так хочет свить свое прочное, теплое гнездышко. И, если Замятины этому мешают, - Бог с ними и с Замятиными".
Но она все-таки обещала "сделать все возможное и невозможное", чтобы уговорить Петрика поехать к Замятиным.
IХ
Когда Валентина Петровна провожала Старого Ржонда, она заметила, как вдруг потемнел ясный летний день.
"А ведь гроза будет", - подумала она. Ее сердце сжалось тоскою за мужа. Она знала, что такое неистовые, тропические манчжурские грозы.
Из раскрытого настежь окна шла знойная, душная теплота. Мухи, этот бич Валентины Петровны, толклись в комнате. Они целыми роями врывались в нее, и не было от них спасения. Нечто страшное, темно-бурою стеною встало за горами и быстро затягивало небо. Горы казались тяжелыми и мрачными. От них и от туч по полям бежала черная тень. Еще солнце не было закрыто тучами, но какая-то хмарь носилась в воздухе и от того точно не светило солнце, но лишь висело кровяным шаром. На него можно было смотреть.
Безгромные, таинственные молнии вспыхивали и играли за горами. Кругом казарм напряженнейшая стала тишина. Ни один лист не шелестел на деревьях. Прямо стояли травы, и стебли гаоляна не колебались здесь. А за недальнею рекою какие-то вихри налетали полосами, вдруг нагибали хлеба - и поля волновались, как море. Зеленая чумиза никла в земле… Большая, корявая развесистая груша трепетала там всеми своими листами.
Было жутко это приближение несущейся от гор грозы. Внизу, на квартире Ферфаксова, выл Бердан.
Ди-ди, лежавшая на кресле подле окна, с ворчаньем положила голову на ручку и испуганно ширила свои глаза. Собака чуяла непорядок в природе.
В такие дни, в часы этих ужасных гроз и ливней, Валентина Петровна чувствовала себя подавленной и одинокой. Таня, Настя, ама, Ди-ди? Разве поймут они ее тонкие переживания, ее безпокойство о муже, ее муки совести за прошлое?.. В такие часы она чувствовала себя усталой, и только музыка могла ее успокоить.
Тучи подошли к солнцу и закрыли его. Будто совсем похитили его с неба. Где-то далеко - точно кипело там что-то в громадном котле - непрерывно перекатывались громы. Молнии огневыми реками спускались с неба. Исчезали здесь и появлялись рядом. Какие-то огневые жилы, казалось, бороздили там небо. От их света все там стало призрачно, неясно и точно сама земля там дрожала в страхе.
И там был Петрик!
Валентина Петровна все не отходила от окна. Она не чувствовала усталости ног.
Она ждала, когда подойдет к ней, когда их дом захватит эта величественная, неизбежная, непостижимая поступь грозы.