Это было одно из тех лиц, которые не бросаются в глаза, но чем больше на него смотреть, тем труднее от него оторваться.
Девушка была печальна и озабочена, а тусклый взгляд ее с беспокойством блуждал по полутемной комнате. Губы ее были крепко сжаты. Время от времени она тяжело вздыхала.
Старушка заботливо оправляла подушки больной. При виде докторши лицо девушки вспыхнуло и осветилось радостной улыбкой.
- Как вы себя чувствуете? - взяла за руку больную Зиновия Николаевна. - Нынче у вас опять лихорадочный день.
- Нет, мне лучше, гораздо лучше… - сказала больная.
- Этого я не вижу, - возразила Ястребова. - Но скоро вы будете молодцом… Я говорила вам, что вам нужен покой, вы все волнуетесь…
Анна Александровна пододвинула Зиновии Николаевне кресло. Та села, держа обе руки больной и с улыбкой глядя ей в лицо.
- Но я чувствую себя хорошо, совсем хорошо…
Больной, однако, не удалось скрыть охватившего ее припадка слабости.
Она закрыла глаза и откинулась на подушки.
- Ах, дорогая Зиновия Николаевна, - заговорила через несколько времени больная, - вы не можете себе представить, как я рвусь на воздух, чтобы отделаться от мыслей, которые меня мучат нестерпимо. Мне часто кажется, что я не вынесу этих воспоминаний, особенно сознание, что этот человек остался безнаказанным.
- Если он виновен, Господь покарает его.
- О, в этом я убеждена… Но мне хочется сегодня рассказать вам все…
- Вы слишком слабы, это вас снова взволнует…
- Напротив, мне станет легче, когда я поделюсь с вами моими страданиями. Вы такая добрая, сердечная… Позвольте…
- Я вас слушаю…
- Я дочь помещика… У нас было имение под Петербургом… Я была очень счастлива, потому что у меня была мать, которую я обожала. Как сейчас вижу ее кроткую улыбку, с которою она наклонялась, чтобы поцеловать меня и сказать, что я ее единственная радость, единственное утешение. Я редко видела моего отца, особенно последние года. Дела вынуждали его - так, по крайней мере, говорили мне - часто ездить в Петербург. Мы жили очень уединенно, тогда как раньше мои родители виделись, хотя изредка, с соседним помещиком графом Вельским.
- Граф Вельский?.. Это отец того молодого человека, который живет здесь?
- Да, да… Петр Васильевич его сын… Он ведет дурную жизнь. Года три тому назад он, Неелов и граф Стоцкий часто бывали у моего отца.
- Великолепная троица!.. Рассказывайте дальше.
- Мать моя часто плакала… Бывало, все улягутся в доме, она я примется плакать… да так горько, навзрыд! А когда я стану спрашивать, о чем она горюет, она мне ничего не отвечает, а только обнимет меня крепче и рыдает еще горше. Один раз отец вернулся из города и подал матери какую-то бумагу.
- Прочти… - говорит. А голос у него был такой, что он и теперь звучит в моих ушах. Мать так вся и задрожала, однако бумагу взяла. Не прочла она и десяти строк, как вскрикнула и замертво упала на пол.
- Вероятно, отец ваш проигрался?
- Да, я узнала об этом гораздо позднее. Дело было в том, что мы должны были жить только на доходы с имения. Отец стал бывать дома еще реже, а когда приезжал, был мрачен и рассеян и скоро уезжал опять. Мать моя с каждым днем становилась бледнее и плоше. Она старалась скрыть от меня свое горе. Но наконец ей стало не под силу. Она делалась все слабее и слабее. У нее открылась чахотка, и когда мне исполнилось девятнадцать лет, она умерла, а, умирая, все звала меня, называя всевозможными ласковыми именами.
Последнее слово больная произнесла шепотом. Чтобы продолжить свой рассказ, она принуждена была перевести дух.
- В день похорон неожиданно вернулся из Петербурга отец. Должно быть, он был потрясен глубоко. Он опустился перед гробом на колени и со слезами целовал холодную руку покойницы. С этой минуты мы не разлучались. Казалось, он хотел вознаградить меня за все зло, которое сделал моей матери.
- Значит, он бросил играть? - спросила Ястребова.
Дубянская покачала головой.
- Слушайте дальше. Он был со мною в высшей степени нежен и исполнял мои малейшие желания, мне так хотелось любви и заботы. Мое осиротелое сердце ответило на его ласку всеми своими нетронутыми силами, и он никогда не оставлял меня в деревне одну. Наши доходы все еще были довольно значительны, так что ему не приходилось ни в чем себе отказывать, и наш дом был одним из богатейших в уезде. Гостеприимство отца и всегда во всем полная чаша привлекали массу так называемых друзей, которые под маской дружбы старались обойти моего отца.
- А вы, имея на него влияние, разве не могли заставить его не принимать их?
- Я умоляла его об этом, но все напрасно! Между его друзьями был один человек, который имел на него громадное влияние. Его фамилия была Алферов. Его познакомил с отцом, кажется, граф Стоцкий. Он старался так обойти отца, что тот был совершенно в его власти. С первой же встречи я возненавидела этого человека, хотя он очень старался сблизиться со мной.
- Какой негодяй!
- Он постоянно вертелся около меня. И чем больше я его презирала и ненавидела, тем больше отец запутывался в его сетях, - продолжала она.
- Вероятно, он был тоже игрок!
- Он был настоящий мошенник, и мой бедный отец погиб безвозвратно. Он прожил у нас несколько недель. Отец проводил целые ночи с ним вдвоем и с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее. В один из вечеров, это было тринадцатого мая, - никогда не забуду я того дня, - случилось то, что я давно ожидала. Было поздно, я давно уже ушла спать, как вдруг слышу страшный шум. Моя спальня отделялась от комнаты, где играли отец с гостем, только коридором. Я быстро оделась и открыла дверь. Слышу голос отца… Я бросилась по коридору прямо к ним… То, что я увидела, было ужасно! Отец обеими руками впился в негодяя и кричал: "Шулер! Отдай мне то, что ты у меня украл!" А этот негодяй только презрительно хохотал над ним, потом освободился от его рук и так толкнул его, что тот грохнул на пол и потерял сознание. Я еще не успела броситься ему на помощь, как он пришел в себя, вскочил и снова бросился на негодяя. Вдруг шулер ударил отца так, что тот зашатался. Я страшно закричала и, не помня себя от страха и негодования, бросилась между ними. Негодяй отпустил руку, а мой бедный отец упал в кресло и закрыл лицо руками. В эту минуту я забыла даже об этом изверге, бросилась к отцу, стараясь его утешить. Вдруг я почувствовала на своем плече чью-то тяжелую руку. "Если вы хотите, - послышалось над самым моим ухом, - вы можете спасти вашего отца". - "Прочь, негодяй!" - вскричала я, отталкивая его. Он насмешливо улыбнулся. "Ваш отец разорился по собственной вине, - заговорил он, отчеканивая каждое слово, - у меня в кармане его обязательство на сумму большую, чем стоит все его имение… Я возвращу их вам, если вы…"
Бедная девушка запнулась и покраснела.
- Чего же требовал негодяй? - спросила Зиновия Николаевна. Она с трудом проговорила:
- Он возвращал все обязательства отца, если я… открою ему дверь своей спальни…
- Подлец…
- У меня язык смолк от обиды, - продолжала Елизавета Петровна. - Я стояла перед негодяем, и меня всю трясло от злобы. Несмотря на всю свою грубость, он понял, что смертельно оскорбил меня, и сказал: "Я не жестокосерд, согласитесь выйти за меня замуж и все станет опять принадлежать вам и вашему отцу". Мне было так противно, что я отшатнулась от него. "Если вы и ваш лтец дадите мне письменно обещание, я буду доволен…" - сказал он. Дальше я не могла молчать. Откуда брались у меня слова, я не знаю, но только они достигли цели. Он заскрежетал зубами и, не дожидаясь конца объяснения, выбежал из комнаты. В ту же ночь он выехал из нашего имения. Я не в силах рассказать того, что чувствовала, когда снова вернулась к отцу. Я просила его успокоиться и лечь спать. "Мы нищие!" - вот все, что он отвечал мне на мои утешения. Наконец, казалось, он сдался и позволил проводить себя в спальню. "Теперь иди, дитя мое! - сказал он глухо. - Господь да хранит тебя. Может быть, он сжалится над тобой". Но меня все-таки что-то удерживало возле него; я чувствовала, что не должна оставлять его одного. И только после настоятельной вторичной просьбы я решилась уйти к себе. Ах, зачем я не осталась, может быть, я предупредила бы страшную катастрофу.
Молодая девушка остановилась.
- И что же было потом? - торопила ее Ястребова, которая слушала с напряженным вниманием.
Слезы катились по щекам Дубянской и она, рыдая, стала рассказывать дальше.
- Я не могла заснуть… страх не давал мне спать… Прошел, должно быть, целый час… Вдруг слышу выстрел! Я вскочила. Страшное предчувствие овладело мной. Как сумасшедшая бросилась я в комнату отца и без сознания упала на его труп…
Елизавета Петровна снова замолчала.
Воспоминание о только что рассказанных сценах потрясло ее до того, что она не могла выговорить слова. Несколько успокоившись, она продолжала:
- На письменном столе отца нашли письмо, написанное дрожащею рукою. В этом письме отец объяснял причину своего страшного решения. Мы теряли все. Он надеялся, что его убийца оставит мне, по крайней мере, столько, что я никогда не буду терпеть нужды.
- Конечно, надежды вашего отца не оправдались? - мягко и участливо спросила Ястребова. - Вам так совсем ничего и не оставили?
- Я уехала из имения, захватив мои платья и драгоценности, и здесь нашла приют у Анны Александровны, подруги моей покойной матери. По приезде я тотчас подала жалобу прокурору… Началось следствие, кончившееся, как вам известно, оправданием негодяя…
- Это возмутительно!
- Теперь, рассуждая хладнокровно, я думаю, что суд иначе не мог поступить… Отец выдавал такие обязательства, которые были совершенно законны… Алферов и его сообщники знали, что делали.
- Бедная, бедная… Так молода… и так много перенесла испытаний!
Зиновия Николаевна с грустью опустила голову.
- Что же вы будете делать по выздоровлении?
- Буду искать место гувернантки… или, быть может, компаньонки…
- В состоянии ли вы будете перенести это столь зависимое положение?
- О, у меня хватит сил перенести все, лишь бы заработать себе честно кусок хлеба.
- Я, быть может, постараюсь найти вам более подходящее место.
- Как я должна благодарить вас за вашу доброту, Зиновия Николаевна! - произнесла больная, хватая ее за руку.
- Мои старания невелики, - сказала она, улыбаясь. - Место для вас у меня есть в виду.
В глазах Дубянской засветилась радость.
- Я состою домашним врачом в одном очень уважаемом семействе и вспомнила теперь, что хозяйка не раз высказывала желание пригласить компаньонку для своей взрослой дочери.
- О, как я буду рада! Благодарю вас.
- В знак благодарности поправляйтесь… Выздоровление пациентки - лучшая награда для врача.
- Теперь я начну выздоравливать не по дням, а по часам.
- Дай Бог…
Зиновия Николаевна простилась с больной, обещав зайти на другой день.
Спускаясь с лестницы, она думала:
- Да, да, дом Селезневых будет для нее самым подходящим местом. Надо поместить ее именно туда.
По возвращении домой Ястребова рассказала мужу во всех подробностях о своем свидании с Савиным, а также о плане относительно своей пациентки.
- Знаешь, Леля, ведь он еще до сих пор не забыл Гранпа?
- Ну?
Зиновия Николаевна передала ему вопрос Николая Герасимовича и свой резкий ответ.
- Да, - задумчиво произнес Алексей Александрович, - не даром, видно, пословица молвится, что старая любовь не ржавеет…
По поводу же рекомендации Дубянской Селезневым, Ястребов, далеко не покровительствовавший филантропическим занятиям своей жены, только махнул рукой и заметил:
- Как знаешь, матушка!
IV
ПОДРУГА
Столоначальник одного из бесчисленных петербургских департаментов Семен Иванович Костин жил на 4-й улице Песков, местности, в описываемое нами время тихой и малолюдной, напоминающей уездный городок. Он занимал очень хорошенькую квартирку на втором этаже.
Жена его, Евдокия Петровна, была младшей сестрой Ирины Петровны Хлебниковой, но сходства между ними было очень мало, она не была так кротка, как Ирина Петровна, наоборот, вся ее фигура дышала гордостью и сознанием собственного достоинства. Она была полной владелицей своего дома и своего супруга.
Муж, жена и две девочки, восьми и семи лет, сидели в столовой за послеобеденным чаем.
Ольга Ивановна стояла между тем у окна и смотрела на пустынную улицу.
В руках ее было письмо, которое, по-видимому, и нагнало на нее грустное настроение.
- Бедная девочка скучает по дому, - заметила Евдокия Петровна. - Оно и понятно, дома она целый день была бы на воздухе, в лесу, а здесь - точно птичка в клетке.
- Ты ведь сама хотела, чтобы она приехала, - позволил себе заметить Семен Игнатьевич, - и, наверное, не желаешь отпустить ее.
- Конечно, я не желаю, чтобы она уезжала, но смотреть, как бедная девочка томится и грустит - больно!.. Она скучает, потому что не видит ничего, кроме домов нашей улицы, и никуда не может выйти… - добавила она тоном упрека по чьему-то адресу.
- Да оно и лучше, милая Дуня, что она не слишком много выходит. Совсем другой разговор, если бы ты была здорова и могла выходить вместе с ней.
- Она не видела бы ни одного деревца, - продолжала Евдокия Петровна, не обращая внимания на замечание своего мужа, - если бы я не свела ее на днях в Таврический сад. Таврический сад и лес в Отрадном! Да, тут никакого сравнения быть не может, но все же она увидела зелень, увидела голубое небо. Надо было видеть ее радость…
- Мне тоже жаль ее…
- Тебе жаль ее? Да не ты ли всегда первый против всякого развлечения!
- Из чего это ты заключаешь? Не из того ли, что я не отпустил ее гулять с барышней, с которой она на днях познакомилась?
- Именно!
- Но ведь мы ее совершенно не знаем. Она приходила несколько раз звать Ольгу гулять - вот и все.
- О, нет, она мне обо всем рассказывала. Очень милая барышня эта Софья Антоновна Левицкая.
- Кто же она?
- Ее родители были очень достаточные люди, она сирота, живет у своей тетки, полковницы Усовой, которая очень богата. Она убедительно просила отпускать к ним Олю. Сегодня у них семейный праздник. Надо же доставить девочке удовольствие. Пусть повеселится.
- Но ведь это так далеко… На Васильевском острове и, кроме того, насколько я знаю Олю, она не любит большого общества.
- Вот ты всегда так… Далеко! Что такое далеко? Они поедутна извозчике… Ведь не в лесу, в столице… Через нее и нам честь, а тебе все равно… Как на днях, когда приехала Матильда Францовна Руга, все из окошек повысунулись, чтобы на нее посмотреть, а ты стоял, как пень…
- Ее визит относился не к нам.
- Конечно, она приезжала к Оле, чтобы передать ей два билета в театр, но ведь я ее тетка, а ты мне муж, и она живет у нас. Жаль, что у Оли не было туалета, чтобы поехать с нею в театр.
- А я был очень рад этому… Мне было бы очень неудобно сидеть в первых рядах… Могло случиться, что мой директор сидел бы сзади меня. Нет, Дуня, лучше не в свои сани не садиться! Когда ты поправишься, я охотно возьму вас обеих в театр.
- Ты, кажется, сердишься, что знаменитая Матильда Руга так внимательна и так любит Олю.
- Если хочешь, да.
- Ты дурак.
- Ходят слухи, - продолжал муж, не обратив внимания на привычный для него эпитет со стороны супруги, - что эта певица ведет жизнь далеко не безупречную, и кто знает, что может случиться с Ольгой, если она будет бывать у нее.
В передней раздался звонок, и в комнату впорхнула молодая девушка.
Она приветливо поздоровалась с обоими супругами и бросилась обнимать Ольгу Ивановну.
- Как я рада, что застала вас! Вы не можете представить, как мне хотелось вас видеть.
Она еще раз обняла молодую девушку.
- Но что с вами, вы такая печальная? Случилось что-нибудь?..
- Оно и не удивительно, - пояснила Евдокия Петровна. - Мало того, что девушка скучает до смерти, ее еще срамят…
- Дуня! - остановил ее умоляющим тоном Семен Иванович.
- Значит, скучаете? - спросила Софья Антоновна Левицкая.
- Нет, не скучаю, Софья Антоновна.
- Это нехорошо… вы обещали бросить всякие церемонии и звать меня просто Софи, - перебила ее молодая девушка. - Итак, дальше, милая Оля.
- Ну хорошо, Софи!.. Меня расстроило это письмо…
- Печальные вести из дому? Может быть, там кто-нибудь болен?
- Боже избави от этого… Это письмо от моей подруги, Нади Алфимовой.
- Это дочь банкира?..
- Да… Я ее очень люблю и она меня также…
- Значит, она поверяет вам свои сердечные тайны?..
- Ну да.
- Несчастная любовь?
- Нет, отец выдает ее замуж за человека, которого она не любит…
- Должно быть, какой-нибудь титулованный голыш, которому нужно ее состояние?..
- Нет, человек этот очень богат, гораздо богаче Нади…
- Вероятно, он необразован, неуч, какой-нибудь купеческий сынок?..
- Нет, нет, - насколько я могу судить, у него прекрасные манеры и он отлично образован.
- Так он урод, или стар?..
Ольга Ивановна грустно улыбнулась.
- Ах, нет! - сказала она. - Он очень красивый молодой: человек. Я никогда не встречала мужчины более красивого, чем граф Вельский.
- Граф Вельский… - повторила Софья Антоновна.
- Вы его знаете? - спросила Ольга Ивановна упавшим голосом.
- Нет! - уверяла ее подруга.
Она покраснела, но не потому, что солгала, а потому, что вспомнила, как он видел недавно бегство ее подруги от полковницы Усовой.
- Я его не знаю! - повторила она. - Но судя по вашему описанию, его можно полюбить, даже не видя.
Ольга Ивановна задумчиво покачала головой.
- Говорят, он большой кутила!
- Что это значит? Он ухаживает за дамами?
- Да.
- Да разве это не его обязанность как кавалера?
- Он играет в карты!
- Играть в карты и на скачках - это благородные страсти. Что еще?
- Я больше ничего не знаю.
- Извините, но в таком случае ваша Алфимова совершенная дурочка. Быть может, она любит другого?
- В том-то и дело, что да…
- Это другое дело… Впрочем, и это дело поправимое…
- Как?
- Она может любить его после свадьбы…
Ольга Ивановна посмотрела на нее широко раскрытыми глазами.
Она не поняла ее.
- Как это так?
Они разговаривали, стоя у окна.
В эту самую минуту к ним подошла Евдокия Петровна.
- Идите в гостиную… Там удобнее… Вы ведь сегодня вечером останетесь у нас? - обратилась она к Левицкой.
- Нет, благодарю вас, никак не могу.
- Почему это?
- Сегодня день рождения моей кузины, и у нас соберется небольшое обшеетво… Тетя поручила мне просить вас отпустить к нам Олю.
Семен Иванович был готов восстать против этого желания, но, вспомнив слезы и "положение" жены, промолчал.
- Я со своей стороны ничего не имею против этого, только бы не сказали, что мы лезем не в свое общество…
- Но я вас очень прошу, Евдокия Петровна.
- Я предоставляю решить это моему мужу.
- Будут мужчины? - спросил Костин.
- Очень немного… Двое моих дядей, мой двоюродный брат, жених моей кузины… Во всяком случае, очень скромное общество, в этом вы можете быть совершенно спокойны.