Степан Стамбулов созвал народное собрание как подготовительное к великому народному собранию в Тырнове.
Из зала заседания были заблаговременно вынесены портреты Александра II и Александра III, а портрет Баттенберга был только завешен.
Регентство и министерство находилось всецело в руках иностранных агентов и политических интриганов, которые приложили все свои старания, чтобы миссия русского посланца потерпела неудачу.
Барон Каульбарс, после бесплодных переговоров в Софии, начал объезд главных городов Болгарии, чтобы зондировать общественное мнение болгарского народа.
Софийские заправилы послали впереди его своих агентов и наряду с восторженными криками народа по адресу русского Царя и России слышались громкие крики правительственных клевретов.
- Да живие Стамбулов!
Вскоре после этой поездки барона Каульбарса последовал разрыв дипломатических отношений между Россией и Болгарией.
Это произошло 6-го ноября 1886 года.
Барон Каульбарс уведомил о своем выезде из Болгарии правительство нотою, в которой заявил, что правители Болгарии окончательно утратили доверие России, и что императорское правительство находит невозможным поддерживать сношения с болгарским правительством.
Все русские консулы также покинули Болгарию.
Открывшееся в Тырнове 22-го ноября великое народное собрание избрало на болгарский престол датского принца Вольдемара, брата русской императрицы, чем хотело засвидетельствовать, как болгарскому народу дорого сохранить лучшие отношения с русским Императорским двором.
После последовавшего со стороны избранного принца отказа от болгарской княжеской короны, народное собрание было немедленно закрыто.
Регентство решило отложить дальнейшие выборы в надежде, что ему тем временем удастся убедить Россию в готовности сообразоваться с ее волей, но, главным образом, с целью дать возможность Австрии среди продолжающегося кризиса водворить свое влияние в Сербии и окончательно подчинить себе Боснию и Герцеговину.
Разрыв между державою-освободительницей и ее созданием - Болгарией - причинил глубокую скорбь всем истинным славянским патриотам, верящим в политические задачи России на христианском востоке.
После закрытия тырновского народного Собранна начался период "кандидатов на болгарский престол".
Этот период политической неурядицы продолжался восемь месяцев.
Первой после датского принца Вольдемара кандидатурой была выставлена кандидатура князя Николая Мингрельского.
Это была единственная русская кандидатура, неприятная, конечно, заправилам Болгарии, ходившим на австрийских помочах, и потому не имевшая успеха.
Вскоре собралось второе великое собрание, на котором в декабре 1886 года было решено послать к европейским дворам депутацию, изыскать средства к примирению с Россией и приискать кандидата ча болгарский престол.
Депутатами были избраны Стоилов, Греков и Кольчев.
Конечно, прежде всего эти депутаты посетили Вену, где после беседы с князем Лобановым-Ростовским и Кальноки, они начали, переговоры с доверенным лицом принца Фердинанда Кобург-Готского о принятии болгарского престола.
Затем принц сам принял депутацию в своем замке Эбенталь, близ Вены, где Стоилов произвел на него своей патриотической речью глубокое впечатление, так что с этого времени принц стал иметь большое доверие к этому искусному оратору и государственному человеку.
В то время, когда депутаты путешествовали за границей, в самой Болгарии проект сменялся проектом, один неудачнее другого.
Обратились к принцу Оскару шведскому, сделано было предложение румынскому королю, в случае избрания которого соединение Болгарии с Румынией явилось бы ядром будущей федерации балканских государств.
Но король Карл отклонил это предложение.
Заискивания сербского короля Милана, тогда еще правившего Сербиею, который сам навязывался в болгарские князья, были отвергнуты.
Предлагался в князья Болгарии Алеко-паша, и уже, как последний исход, обратились к Блистательной Порте с предложением, что народное собрание изберет князем Болгарии турецкого султана под условием, что он присоединит Македонию к болгарскому княжеству, под общею властью назначенного ими наместника.
Султан ответил отказом.
Между тем в стране в разных пунктах вспыхнули беспорядки и смуты, финансы были в плачевном состоянии - все приходило в упадок и расстройство.
В это-то время в Софии появился блестящий француз граф де Тулуз Лотрек.
Молодой, красивый, прекрасно образованный, он в короткое, время сумел войти желанным гостем в дом всех дипломатических агентов в Софии и сойтись с регентами и министрами.
Особенно подружился он со Стамбуловым, перед которым развивал свои планы будущего управления Болгарией и даже вскользь уронил о возможности заключить при его посредничестве заем у парижских банкиров в двадцать миллионов франков.
Сам граф казался очень богатым человеком, не стесняющимся в средствах.
В уме Стамбулова возник план управления Болгариею за ширмой такого удобного и сговорчивого князя, каким был его приятель граф де Тулуз Лотрек, имеющий вес и значение у парижских Ротшильдов.
Он сблизился с графом настолько, что пригласил его крестить у него новорожденную дочь.
Граф согласился и сделал богатые подарки своей куме и крестнице.
Тогда начальник болгарских "палочников" исподволь подготовил своего кума к возможности заявить его кандидатуру на болгарский престол.
Граф де Тулуз Лотрек после некоторого колебания принял предложение.
Начались подробные переговоры.
Для того, чтобы подготовить почву для избрания, граф по совету Стамбулова отправился в Константинополь, где представился французскому послу графу Монтебелло и сумел обворожить его настолько, что тот представил его великому визирю как будущего, пока негласного, кандидата на болгарский престол. Назначен был день аудиенции, выхлопотанной ему у султана.
Все шло, что называется, как по маслу.
Пустой случай уничтожил ловко задуманное дело.
В общем зале лучшей гостиницы Константинополя, где остановился будущий болгарский князь, его увидел служивший в гостинице куафер-француз, бывший подмастерье парикмахера Невилля в Москве.
- Bonjour, m-r Savin! (Здравствуйте, господин Савин!) - воскликнул он.
- Je ne vous connais pas! (Я вас не знаю!) - отвечал, смутившись, Николай Герасимович - это был он.
Куафер, удивленный, пристально посмотрел на него и прошел дальше. Но фамилия его была произнесена, да к его несчастию, еще в присутствии нескольких чиновников из русского посольства, которым известно было, что Савин разыскивается русскими властями и уже три раза бежал из-под ареста за границей.
В тот же день посольство и консульство были осведомлены о возникшем подозрении.
Приглашенный в консульство куафер клятвенно уверял, что граф де Тулуз Лотрек - не кто иной, как русский офицер Савин, которого он хорошо знает.
Вопрос об его аресте, в виду покровительства, оказываемого ему французским послом, был довольно щекотлив и оставался даже после показания куафера некоторое время открытым.
Сам Николай Герасимович своим неудержимым нравом дал повод к своему аресту.
II
ОТ ВЕЛИКОГО К СМЕШНОМУ
Через несколько дней после роковой для Николая Герасимовича встречи с французом-куафером в одной из константинопольских газет появилась статья, посвященная предполагаемому претенденту на болгарский престол графу де Тулуз Лотреку.
В статье этой между прочим указывалось, что граф происходит не от прямой линии Бурбонов, как стараются доказать он сам и болгарские регенты, а от побочной: а именно, от морганатического брака Людовика XV.
Взбешенный Савин отправился в редакцию газеты.
- Могу я видеть редактора?
- Господина Станлея?
- Если это господин Станлей, то господина Станлея.
Секретарь редакции, молодой человек, с лицом, указывавшим на его семитское происхождение, отправился доложить о посетителе, взяв от мнимого графа его визитную карточку.
- Пожалуйте в кабинет… - возвратился через несколько минут секретарь.
Николай Герасимович отправился в указанную дверь. За большим письменным столом восседал сухопарый англичанин.
- Чем могу служить? - холодно спросил он Савина, указав рукою на кресло, стоявшее у стола, и не поднимаясь сам с места.
Это уже одно взбесило еще более Николая Герасимовича.
- Я граф де Тулуз Лотрек… - не садясь, сказал он.
- Я это знаю из вашей визитной карточки.
- В вашей глупой газете напечатана глупая статья…
- Я просил бы вас быть приличнее…
- В этой глупой статье, напечатанной в вашей глупой газете, - продолжал Николай Герасимович, не обратив ни малейшего внимания на замечание редактора, - передаются различные инсинуации относительно моей родословной… Я требую опровержения и печатного извинения…
- Я сделал бы вам эту любезность, если бы вы своим поведением не доказали бы мне воочию отсутствия в вас не только королевской, но даже благородной крови… - хладнокровно заметил господин Станлей.
- Что-о… Что-о… Ты сказал?.. - крикнул Савин.
- Так не ведут себя графы! - невозмутимо продолжал редактор.
- Если так не ведут… то вот, как бьют… - уже положительно рявкнул Николай Герасимович и с этим словом влепил редактору полновесную пощечину…
Удар был так силен, что господин Станлей откинулся на спинку кресла и на минуту потерял сознание.
Этим временем воспользовался Савин и беспрепятственно вышел из кабинета и редакции.
Секретарь редакции, который, видимо, слышал весь разговор и звук пощечины, так как отскочил от двери кабинета при выходе Николая Герасимовича, не предпринял против него ничего, во даже как-то особенно почтительно ему поклонился.
Пришедший в себя оскорбленный редактор, конечно, бросился жаловаться, и в тот же день к вечеру в номер гостиницы, занимаемой графом де Тулуз Лотреком, явилась полиция с константинопольским полицимейстером во главе.
- По повелению его величества султана я вас арестую… - обратился последний к Савину.
- Пошел вот, турецкая собака! - крикнул Николай Герасимович.
- А, так вы так… - вышел из себя в свою очередь паша и, схватив за ворот Савина, крикнул полицейским: - Вяжите его!
Николай Герасимович, однако, изловчился ударить полициймейстера так сильно ногой в его солидное брюшко, что тот покатился на пол.
Савина все-таки связали.
- Я русский подданный… - крикнул он, зная, что газета, редактируемая Станлеем, не пользуется расположением русского посольства, как орган английских политических интриг.
- Это мы знаем, господин Савин… - заявил, вставая на ноги, полициймейстер, - и потому-то мы вас и арестовываем.
Николай Герасимович побледнел.
"Сорвалось!" - припомнилось ему классическое восклицание Кречинского.
Он передан был в руки русского консульства и вскоре, как мы знаем, очутился на палубе парохода "Корнилов", шедшего на всех парах в Одессу.
Николай Герасимович дошел в своих воспоминаниях до этого момента своего прошлого, - момента, с которого мы начали свой рассказ, - после возвращения его из конторы дома предварительного заключения, где он, если припомнит читатель, так неожиданно встретил друга своей юности, свою названную сестру Зиновию Николаевну Ястребову.
- Зина, ты!.. - воскликнул, прийдя в себя от первого смущения, Савин.
Причиной этого смущения было то, что он совсем забыл эту молодую девушку, жившую в доме его родителей и когда-то с чисто женскими ласками и вниманием врачевавшую его разбитое сердце.
Он протянул ей обе руки.
Она схватила их и крепко пожала.
Воспоминания прошлого также волной нахлынули на нее.
- Нет, не так, Зина, не так!.. - воскликнул растроганный Савин и заключил ее в свои объятия.
Они обменялись чисто братским поцелуем.
- Вот где пришлось нам встретиться после стольких лет, - с грустью в голосе начал Николай Герасимович.
- Что же из этого? - почти весело отвечала Ястребова, садясь на стул возле тоже сидевшего Савина. - "Грех да беда врозь не живет", - говорит русская пословица, а другая подтверждает и Результат: "От сумы, да от тюрьмы не зарекайся".
- Так-то оно так, а все-таки печально… Столько лет не виделись… и вдруг… Ну как, что вы… Что муж? Детки? Вы довольны, счастливы?
- Не обо мне речь, - перебила его Ястребова. - Я совершенно довольна своей судьбой… Речь о вас… Надо вас вызволить…
- Вызволить, - грустно произнес Николай Герасимович. - Из дел, в которых я здесь обвиняюсь, вызволиться нетрудно… Ведь не верите же вы, что я поджег дом в моем именье, или же рвал неоплаченные векселя… Что будет дальше, не знаю, но до сих пор Бог миловал… Преступлений я не совершал, проступки - да… Значит за дела я спокоен… Но кто вернет мне те прожитые до прибытия сюда, в Петербург, недели, показавшиеся мне годами, кто вознаградит за испытание унижения и оскорбления, за перенесенные страдания… Ведь я не думал бежать из России и тем менее от русского правосудия… Я был болен нравственно и физически, когда мне в Москве принесли повестку от судебного следователя, в получении которой расписался швейцар гостиницы. Я ее даже не видел… Таково мое прошлое… Не радостно и настоящее. А что ждет меня в будущем, когда я выйду из суда, хотя и оправданный, но ошельмованный. Вот в чем дело, дорогая Зина!.. Окаченный помоями и без средств.
- Насчет последнего я вас могу успокоить… В этом смысле будущее ваше не так страшно. Ваши братья сумели собрать все возможное с заложенных и перезаложенных имений, и на вашу долю приходится сорок тысяч рублей, которые положены в банк на мое имя, во избежание каких-либо препятствий выдачи вам лично… Тотчас по освобождении вы получите их от меня.
- Зина, - воскликнул Савин, - как мне благодарить вас!..
- За что?.. Не за то ли, что я себе не присвоила чужих денег?
Николай Герасимович смутился, но тотчас же оправился.
- Положим, - смеясь продолжал он, - в наш век за это именно надо благодарить больше всего, но не вас… Вы, видимо, не от мира сего. Я благодарю вас за радостную, воскрешающую меня весть и за то, что вы не отстранили от себя участие в деле, где замешан я, считающийся "притчей во языцех" целой Европы, почти целого мира…
- Я слишком многим обязана вашему семейству.
- Теперь оно - ваш должник…
- Но это в сторону… В контору я передала из процентов с ваших денег шестьсот рублей, так что вы можете здесь обставить себя с возможным для тюрьмы комфортом.
- Вы мой ангел-хранитель.
- Кроме того, вам ведь будет нужен защитник… Здесь ведь есть знаменитости… Надо бы кого-нибудь из них.
- Тот, кого я вам рекомендую - знаменитость будущего - Долинский.
- Молодой?
- Да, он помощник присяжного поверенного… Не так давно он защищал дело, которое сделало известным его имя. Дело было совершенно безнадежное… Мошенник и шулер, известный Алферов, вышел совершенно неожиданно из суда оправданным… Долинский говорит, что это случайность, даже неожиданная для него… Но говорил он прекрасно и дело изучил во всех подробностях, чего никогда не делают наши знаменитости…
- Да будет так… Давайте вашего Долинского.
- Вы еще не получали обвинительного акта?
- Получил по обоим делам, и по здешнему, и по калужскому… Но откуда вы, Зина, знаете все эти судебные формальности?
- Я жена журналиста.
- Да, я и забыл…
- Тогда подайте заявление об избрании вами в качестве защитника помощника присяжного поверенного Сергея Павловича Долинского и такое же заявление напишите в калужский окружной суд… Получив из суда уведомление, он тотчас же к вам явится…
- Хорошо, я сделаю это сегодня же.
На несколько минут наступило неловкое молчание. Николай Герасимович, видимо, хотел что-то сказать, но не решался.
- Ну, как тут… живут… все?.. - с видимым усилием спросил он.
- Масловы вам кланяются… Михаил Дмитриевич будет у вас…
- Он хороший… - задумчиво произнес Савин и снова замолчал.
- А… она? - после довольно продолжительной паузы, более движением губ, чем голосом, спросил он.
- Для нее, Николай Герасимович, - строго заметила Зиновия Николаевна, - сорока тысяч мало.
Он закусил губу и замолчал.
Ястребова стала прощаться, обещав навещать Николая Герасимовича.
- В следующий раз я приду с мужем, - сказала она.
- Рад буду видеть его.
Они расстались.
Савин вернулся в свою камеру, и мука одиночества после беседы с человеком, пришедшим "с воли", из общества, еще более охватила его.
Принесенная Зиновией Николаевной Ястребовой весть о сравнительном обеспечении его по выходе из тюрьмы отошла почему-то на второй план, и он снова предался воспоминаниям прошлого.
Особенно мучила его неудача последней политической авантюры, на которую он возлагал столько надежд.
И вдруг все рухнуло с его арестом.
Достигни он цели, все его действия получили бы другую окраску, чем теперь.
Обидно и горько казалось это Николаю Герасимовичу, но нечего Уже было делать - это был совершившийся факт.
Приходилось с ним мириться.
Он напрягал все усилия своей воли, чтобы отрешиться от этих мыслей, а они, как мухи в осеннюю пору, назойливо жужжали в его голове.
Наконец он перенесся мыслью к свиданию с Ястребовой, вспомнил ее совет подать заявление об адвокате и сел писать его.
Он окончил его в тот момент, когда в доме предварительного заключения погасили огни.
Николай Герасимович разделся и лег в постель. Но заснуть он мог только под утро.
III
ЖЕРТВА
Прямо из дома предварительного заключения Зиновия Николаевна Ястребова отправилась к одной из своих пациенток, живших неподалеку от дома, где продолжали жить Ястребовы, - на Гагаринской улице.
Зиновия Николаевна была около двух месяцев тому назад приглашена к молодой девушке, жившей в квартире ее знакомой, Анны Александровны Сиротининой, сын которой, Василий Сергеевич, служил бухгалтером в банкирской конторе Алфимова.
С жилицей Сиротининой Елизаветой Петровной Дубянской случился страшный нервный припадок в окружном суде при разбирательстве дела Алферова, которого защищал Долинский. Лубянская была свидетельницей по этому делу, и оправдательный вердикт, вынесенный присяжными заседателями обвиняемому, произвел на нее потрясающее впечатление.
Она упала на пол в страшных конвульсиях и была отвезена в сопровождении доктора и судейского сторожа домой, где у нее открылась нервная горячка.
Анна Александровна бросилась за Ястребовой, и последняя, по обыкновению, вся отдалась своей пациентке.
Елизавета Петровна уже более года жила в Петербурге по делу, которое имело для нее такой роковой исход, но заседание суда несколько раз откладывалось по болезни подсудимого, которому, как говорили, необходимо было для чего-то выиграть время.
Зиновия Николаевна прошла в комнату больной, где застала и Анну Александровну, прибиравшую на столике у постели больной склянки с лекарствами.
При опущенных шторах едва можно было разглядеть бледное, но очень миловидное личико молодой девушки.