Неволин спускался по роскошно устланной ковром лестнице квартиры "особы" в каком-то угаре. Горечь предстоящей разлуки с Надей стушевывалась открывающейся перед ним светлой будущностью в случае удачного выполнения поручения "знаменитости".
Какие широкие, и научные, и жизненные, горизонты открывались перед ним! Положение, известность, обширная практика, уважение, почет - все это являлось равным миллиону, обладательницей которого была Надежда Корнильевна Алфимова, и который не радовал, а скорее смущал любящее сердце идеалиста Федора Осиповича.
Ему казалось, что этот миллион является пропастью, отделяющей его, бедняка-труженика, от богатой невесты.
Он нашел теперь возможность выстроить собственными руками, при улыбнувшейся ему судьбе, мост через эту пропасть.
Знакомство с больной, важной барыней, состоялось, бумаги были действительно готовы с почти невероятною для канцелярий быстротою, и Неволин зашел к Алфимовым сообщить об отъезде и проститься.
- Рад, очень рад, - потирая руки, сказал Корнилий Потапович, и даже, что за последнее время почти не случалось, оставил молодого доктора обедать, а сам уехал с визитами.
- Счастливец, - сказал Иван Корнильевич. - Мне давно очень хочется за границу. Но отец не пускает, в конторе так много дел…
Он сделал кислую улыбку при воспоминании об этих делах.
Надежда Корнильевна была деланно весела. Видно было, что известие об отъезде Неволина произвело на нее сильное впечатление.
Улучив несколько минут и оставшись вдвоем с молодой девушкой, Неволин объяснил ей невозможность отказаться от предложенной поездки, свои виды на нее, свои планы на будущее и снова, хотя между ними не было сказано ни слова о любви, о браке. Она поняла, что он это делает для нее, что они связаны навеки, а он понял, что понят ею.
- Могу я писать вам?
- Да… Нет…
- Как же это понять, да или нет? Я думал, что мы будем переписываться…
- Я буду писать…
- А мне нельзя?..
- Нет… Пишите, но не на мое имя…
- На чье же?
- Адресуйте Наташе… Наталье Ивановне Моничевой… Она мне очень предана.
Молодая девушка покраснела.
Это согласие было равносильно признанию.
Он поклонился и нежно поцеловал ее руку.
В это время вошел Иван Корнильевич, бывший дома, и tete-a-tete был разрушен.
Вернувшийся к обеду, Корнилий Потапович был очень весел и смеялся, что случалось с ним не часто.
За обедом он велел подать шампанского и предложил тост за здоровье отъезжающего друга и за его благополучное и успешное путешествие.
Доверчивый Федор Осипович искренно благодарил старика за любовь и ласку, не подозревая, что тот празднует счастливо удавшееся удаление препятствия к браку его дочери с графом Вельским.
IX
МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ
Каждое утро у жены коммерции советника Селезнева - Екатерины Николаевны - собиралось небольшое дамское общество, состоявшее из дам высшего круга, с которым и хозяйка была связана по своему рождению как княжна Холмина.
Род князей Холминых обеднел, и дочь последнего, некогда богатого отпрыска этого рода, вышла замуж за богатого купца Аркадия Семеновича Селезнева, несколько утешенная выхлопотанным ее родственниками молодому коммерсанту чином коммерции советника.
Богатство мужа давало Екатерине Николаевне возможность заседать в качестве желанного члена и щедрой благотворительницы в разных благотворительных дамских комитетах и таким образом продолжать связи с "обществом", как она называла высший круг.
Дом свой она поставила тоже на аристократическую ногу, и швейцар в их доме - особняке по Фурштадтской улице - был одет в какую-то фантастическую ливрею.
Дамы охотно собирались на чашку чая к радушной хозяйке, великодушно, как она выражалась, принесшей в жертву свой княжеский герб возможности делать добро ближним при помощи средств своего мужа.
- Притом, этот брак по любви… - замечали защитницы неравного брака княжны Холминой, - а любовь извиняет все.
Аркадий Семенович был действительно без ума влюблен в Екатерину Николаевну, не только когда она была невестой, но и первые годы после свадьбы, и этим дал возможность молодой властной женщине совершенно забрать себя в руки.
Екатерина Николаевна тоже по-своему любила мужа, но считала, что принесенная ею жертва в виде герба - она забывала о получаемых ею широких средствах к жизни - обязывала его к полнейшему повиновению ей, пожертвовавшей для него родовыми традициями.
С годами Аркадий Семенович, добрейший, честнейший и умный чиновник, привык глядеть на все глазами своей жены, там где она этого хотела и находила нужным.
Милая беседа дам, состоявшая из сплетен и пересудов, была в полном разгаре, когда лакей доложил о приезде докторши Ястребовой с молодой барышней.
- Проси обеих! - сказала Екатерина Николаевна. - Это новая компаньонка, которую мне рекомендует наша постоянная докторша… - пояснила она, обращаясь к дамам. - Люба доставляет мне много хлопот.
- В каком отношении? - полюбопытствовали дамы.
- У нее вкусы относительно выбора мужа такие странные, плебейские! - с презрительной улыбкой сказала хозяйка. - Конечно, она унаследовала их не от меня. Ей уже многие делали предложения, граф Вельский, например.
- Молодой?
- Нет, отец…
- А… И что же Люба?
- Упрямится… А партия прекрасная…
- О, да, конечно, и притом он еще очень бодр…
- Еще бы, граф Василий Сергеевич совсем молодец, но тут вмешался некий Неелов, мы ему уже отказали, но это не привело ни к чему… Он разгоняет всех других женихов… Он говорит, что убьет всякого, кто решится жениться на Любе…
На лицах дам выразился ужас.
- Он распространяет это через своих друзей, сам оставаясь весьма корректным относительно нашего дома, в котором и после отказа продолжает изредка бывать как товарищ Сергея, так что мы бессильны принять против него какие-либо меры.
- А ваша дочь его любит?..
- Не думаю, она встретила наш отказ равнодушно… Она, кажется, еще никого не любит… Единственно, кто мне внушает опасения, это один молодой адвокат, Долинский, но и он теперь почти у нас не бывает.
- Ах, Долинский! О нем говорит весь Петербург после защиты Алферова как о талантливом адвокате.
- Он самый…
- Боже, как можно снизойти до такого выбора! - воскликнула одна из дам.
- Но, говорят, он очень достойный человек и очень умный, - осмелилась заметить другая дама.
- Достойный, умный!.. Что все это значит?.. Он беден.
- Для адвоката это вопрос короткого времени…
Вошла Зиновия Николаевна с Елизаветой Петровной Дубянской. Все взоры с любопытством обратились на них.
- Очень рада, дорогая Зиновия Николаевна, вас видеть. Представьте мне вашу протеже.
Ястребова назвала имя, отчество и фамилию Дубянской. Екатерина Николаевна попросила обеих сесть и стала подробно расспрашивать Дубянскую обо всех обстоятельствах ее жизни. По-видимому, она осталась довольна ее ответами.
- Вы мне очень нравитесь, m-lle Дубянская. Ваши взгляды на жизнь, на обязанности детей так сходятся с моими, что от вас вполне будет зависеть как можно долее остаться в нашем доме.
- Благодарю вас за ваши слова, я обещаю исполнять свои обязанности так, чтобы вы остались довольны мною.
В то время, когда этот разговор происходил в гостиной, Аркадий Семенович Селезнев сидел в столовой на качалке и читал газету.
- Здравствуй, папа, - тихо сказала Любовь Аркадьевна, проходя мимо.
- Люба, ты куда спешишь? Разве так здороваются с отцом? Подойди, поцелуй меня, моя девочка.
Молодая девушка молча повиновалась.
- Что с тобой, моя дорогая? - продолжал он. - Я с некоторых пор замечаю, что ты что-то скрываешь. Будь откровенна, дитя мое, я люблю тебя и всегда рад тебе помочь.
Он обнял ее и посадил на колени, нежно лаская ее белокурую головку.
- Я понимаю, что ты скрываешь от матери, которая не одобряет твоих симпатий. Она и теперь осудила бы тебя за то, что ты сидишь у меня на коленях. Ну, да ничего. Ты для меня то же любимое дитя, которое десять-двенадцать лет тому назад я носил на руках. Но тогда твое сердце принадлежало только мне, а теперь…
Она с мольбой подняла на него свои темно-голубые, полные слез глаза и, кажется, готова была признаться во всем, если бы в эту минуту не вошла Ястребова с Елизаветой Петровной. Аркадий Семенович спустил дочь с колен и поспешил навстречу вошедшим.
- Я пришла представить вам и вашей дочери Елизавету Петровну Дубянскую, - сказала Зиновия Николаевна. - Дай Бог, чтобы она нашла в вашем доме защиту и сочувствие, в которых она так нуждается, со своей же стороны она постарается заслужить вашу общую любовь исполнением своих обязанностей.
Аркадий Семенович без всяких церемоний протянул руку молодой девушке и ласково сказал:
- Я уже вас знаю по слухам… Читал ваш процесс. Как я глубоко сочувствую вам… Насколько будет возможно, постараемся, чтобы у нас было вам хорошо. Но, Зиновия Николаевна, каков наш Долинский? Этот процесс сделал сразу ему имя.
- Да, действительно, он говорил очень хорошо и основательно изучил дело. Я ему устроила на днях еще одно очень громкое дело.
- Вы?!
- Да, я…
- Каким образом?
- Он будет защищать Савина!
- Это того претендента на болгарский престол? Но неужели и его оправдают?
- По тем делам, в которых его обвиняют здесь, в России, его должны оправдать. Он в них неповинен.
- Да, несомненно, это будет громкое дело.
- Только по имени подсудимого.
- А вы почем знаете?
- Я сирота и росла и воспитывалась в доме его родителей.
- А… Говорят, он красив?
- Очень.
- Ну, исполать вам, что заботитесь о нашем Сергее Павловиче, он друг моего сына, друг нашего дома, а мое желание, чтобы он стал еще ближе.
При этих словах он любовно посмотрел на дочь, ясно давая понять, на что он намекает.
Елизавета Петровна поняла, что будет в этом доме между двух огней: чего не желала жена, то было желанием мужа.
Насколько дружелюбно встретил новую компаньонку своей дочери Селезнев, настолько холодно отнеслась к ней Любовь Аркадьевна.
"Это чтобы следить за мной, - неслось в ее головке. - Боже, они сами меня толкают на тот шаг, которого требует Владимир и на который я все еще не решаюсь".
Она воспользовалась первым удобным случаем, чтобы уйти.
В коридоре горничная сунула ей в руку записку.
Войдя к себе в комнату, Любовь Аркадьевна развернула ее.
"Сегодня в три часа жду тебя на Литейной. Маша проводит тебя и подождет твоего возвращения. Сегодня или никогда!
Владимир".
Любовь Аркадьевна машинально взглянула на часы, стоявшие на камине в ее будуаре, отделанном с причудливою роскошью.
Часы показывали два.
Еще целый час на размышление: идти или не идти на это первое свидание, которого он домогается уже столько времени. Молодая девушка опустилась на кушетку и задумалась.
Через час, однако, когда ее мать беседовала с новою компаньонкою об обязанностях последней относительно Любови Аркадьевны, она незаметно оделась и в сопровождении горничной вышла из дому.
На углу Литейной и Фурштадтской стояла карета с опущенными шторами, а по тротуару ходил нервной походкой ожидающего - Неелов.
X
ПАДЕНИЕ
- Пришла, пришла, дорогая, милая… - страстным шепотом произнес Владимир Игнатьевич, приблизившись к Любовь Аркадьевне и бросив выразительный взгляд на Машу.
Та быстро перебежала улицу и скрылась. Селезнева и Неелов остались одни.
- А Маша, где же Маша? - торопливо стала озираться молодая девушка, в первый раз в жизни оставшаяся на улице без провожатого.
- Маша будет здесь, на этом самом месте, через два часа, дорогая моя.
- Через два часа? Зачем?.. - упавшим голосом спросила Любовь Аркадьевна.
- Разве тебе не приятно провести их со мной?
- С тобой, где…
- Поверь, что там, где нас никто не увидит и где ты будешь в безопасности, под моей защитой. Ты не веришь мне? Тогда вернись домой, я сам провожу тебя и прощусь… навсегда.
- Владимир!..
- Недоверие доказывает, что ты меня не любишь. А недоверие к будущему мужу доказывает, что ты его не уважаешь.
- Владимир!
- Вот карета. Позволь мне тебя посадить в нее. Этим ты докажешь.
Любовь Аркадьевна бросила испуганный взгляд на экипаж, опущенные зеленые шторы которого придавали ему таинственный и, как ей казалось, мрачный вид.
- Но если отец и мать узнают, что я обманываю их, они проклянут меня.
- О, милая моя, наивная девочка. Их проклятие не продолжится долго. Через месяц, не более, я устрою все, мы с тобой бежим и обвенчаемся под Петербургом. Когда все будет кончено, поверь мне, они простят нас и благословят. Мы будем счастливы. Поедем.
- Но зачем теперь, Владимир? Лучше потом… - пробовала возражать молодая девушка.
- Так-то ты любишь меня. Ты не хочешь воспользоваться удобным случаем провести со мной наедине какой-нибудь час. С завтрашнего дня ты будешь вечно конвоируема компаньонкой, которая не будет обладать добрым сердцем Маши. Если не хочешь, то иди домой и, повторяю, прощай навсегда.
- Маша будет ждать меня здесь? Я вернусь домой вместе с ней? - вместо ответа спросила, после некоторого колебания, молодая девушка.
- Ну конечно, все условлено и предусмотрено.
Он подал ей руку.
Она как-то машинально оперлась на нее, дошла до экипажа и позволила себя посадить в него.
Неелов с торжествующей улыбкой на губах вскочил за нею, и крикнув кучеру "пошел", захлопнул дверцу.
Карета катилась по Литейной, и свернув по Симеоновскому переулку, проехала Симеоновский мост, часть Караванной, Большую Итальянскую, выехала на Невский проспект. Быстро домчавшись до Большой Морской, и проехав часть этой улицы, повернула на Гороховую и остановилась у второго подъезда налево.
Этот, хотя громадный, но невзрачный дом на Гороховой улице известен всему жуирующему Петербургу. Большая его часть занята "гнездышками любви", в которые и из которых днем и ночью впархивают и выпархивают парочки воркующих голубков.
Более или менее изящно отделанные, смотря по стоимости, апартаменты этого приюта петербургского, далеко, впрочем, не платонического флирта, хранят в своих стенах много страниц скандальной хроники не только полусветского, но и великосветского Петербурга.
Дом имеет множество входов и выходов, и ревнивые мужья и жены, как и строгие отцы и матери, и чересчур наблюдательные братцы положительно могут потеряться в этом лабиринте коридоров и переходов, среди этих безмолвных стен, за которыми происходят интересующие их романы.
Прислуга этого приюта нема, как и эти стены, и долголетней практикой приобрела особый нюх относительно намерений посетителей или посетительниц.
Неелов выскочил первый из кареты, осмотрелся зорко по сторонам, и, подав руку Любовь Аркадьевне, помог ей выйти из экипажа.
На лице молодой девушки лежало уже выражение какой-то немой покорности судьбе.
Карета отъехала.
Неелов и его спутница быстро вошли в подъезд, и, поднявшись на второй этаж, прошли по маленькому, узкому коридору и остановились перед запертою дверью.
Кругом не было ни души.
Неелов вынул из кармана ключ, отпер и отворил дверь.
Она очутилась в комфортабельно убранной комнате, через дверь которой была видна другая, меньших размеров.
Он запер дверь на ключ изнутри.
Западня закрылась.
Птичка была поймана.
Любовь Аркадьевна робко остановилась невдалеке от двери и машинально окинула взором помещение.
Мягкий, пушистый, хотя в некоторых местах повытертый ковер покрывал пол этой довольно обширной, но казавшейся уютной, ввиду множества мебели, комнаты.
Мебель состояла из мягких, обитых тоже не первой свежести, но, видно, тщательно сохраняемой шелковой материей темно-синего цвета, дивана, кресел, стульев, chaise longue и преддиванного стола, покрытого бархатною скатертью.
Над диваном было большое овальное зеркало в золоченой раме, в такой же раме огромное трюмо стояло в широком простенке между двумя окнами и тяжелыми темно-синими драпи и спущенными густыми тюлевыми занавесками, от которых в комнате стоял какой-то странный полусвет.
На стенах, оклееных дорогими темно-синими с золотом обоями, висели, кроме того, картины.
Любовь Аркадьевна бросила было взгляд на одну из этих картин, но тотчас же отвернулась.
Ей бросилась в глаза группа голых тел.
Что-то невольно кольнуло ее в сердце.
Бросилась молодой девушке в глаза также странность зеркал. Они все были испещрены какими-то надписями.
"Зачем, почему?.." - мелькнуло как-то непроизвольно в ее уме, но вопрос этот так и остался без ответа.
Из двери за тяжелой открытой портьерой, ведшей в следующую комнату, виднелся туалетный столик с овальным зеркалом, тоже в золоченой раме.
Наблюдения эти, однако, прервал Неелов. Он снял с нее верхнее платье, бережно взял за талию и повел к кушетке.
Она в каком-то полузабытьи опустилась на нее. Он сел рядом.
Казалось, в эту минуту он искренно любил ее. Страстно обняв молодую девушку, он шептал:
- Наконец мы с тобой одни… О, как я люблю тебя, теперь больше, чем когда-либо, потому что тебя силой хотят отнять у меня.
- Это правда?.. - тихо сказала она.
- И ты можешь это спрашивать!
- Да ведь ты сам говорил, что любил многих, а другие говорят о тебе…
Она остановилась.
- Я и не скрываю моих прежних похождений, но клянусь тебе, ты одна заставила меня понять, что в любви есть что-то высшее, святое!.. Ты должна быть моею, хотя бы все силы небесные и адские восстали против меня.
- Боже, как мне хотелось наслаждаться полным счастьем с тобою!
- И будем.
- Бог знает.
- Скажи, что ты "моя"… Докажи мне это… У меня будет все готово к побегу и к венцу через несколько дней.
- Ах, Владимир… Я не могу.
- Ну, значит, ты не любишь меня… Если бы ты любила так горячо, так искренно, как я, ты не задумывалась бы… А, понимаю… Моя бедность…
- Замолчи! - вскрикнула она, падая в его объятия.
- Так я умру с тобою!.. - воскликнул Неелов, целуя ее в полуоткрытые губы.
- Ах, Владимир, - шепнула она, - я брошусь к ногам отца, вымолю его благословление, а затем, вдали от света, мы будем наслаждаться счастьем, которое дает любовь.
Взором, казалось ей, полным любви и блаженства, смотрел он на нее, пока она говорила, затем склонился к ней так, что дыхание его коснулось ее волос, глаза его впились в ее глаза.
Постепенно лицо его склонялось все ниже и ниже, и наконец их губы замерли в долгом горячем поцелуе.
В полубессознательном состоянии лежала Любовь Аркадьевна на груди любимого человека.
Но прошедшее и будущее для нее уже не существовали, она жила только блаженством настоящего мгновения.
Как перышко, взял он ее на руки и понес в следующую комнату.
Портьера тихо опустилась.
Опустим и мы завесу над нашим рассказом.