Немало удивлялись они и немке пассажирке, вязавшей чулок, которая, как вошла в вагон, вынула начатый чулок, да так и не переставала его вязать в течение двух часов.
- Неужто дома-то у ней не хватает времени, чтобы связать чулки? - спросила жена.
- И хватает, может статься, да уж такая повадка, - отвечал муж. - Немки уж такой народ… Немка не только что в вагон, а и в гроб ляжет, так и то чулок вязать будет.
А поезд так и мчался. Супруги наелись булок с сыром и икрой. Жажда так и томила их после соленого, а напиться было нечего. Во время минутных остановок на станциях они не выходили из вагонов, чтобы сбегать в буфет, опасаясь, что поезд уйдет без них.
- Черт бы побрал эту немецкую езду с минутными остановками! Помилуйте, даже в буфет сбегать нельзя! - горячился Николай Иванович. - Поезд останавливается, пятьдесят человек выпускают, пятьдесят пассажиров принимают - и опять пошел. Ни предупредительных звонков - ничего. Один звонок - и катай-валяй. Говорят, это для цивилизации… Какая тут к черту цивилизация, ежели человеку во время остановки поезда даже кружки пива выпить нельзя?
- Да, должно быть, здесь такие порядки, что немцы с собой берут питье, - говорила Глафира Семеновна. - Они народ экономный.
- Да ведь не видать, чтобы пили в вагонах-то. Только сигарки курят да газеты читают. Вот уж сколько проехали, а хоть бы где-нибудь показалась бутылка. Бутерброды ели, а чтобы пить - никто не пил. Нет, у нас на этот счет куда лучше. У нас приедешь на станцию-то, так стоишь, стоишь, и конца остановки нет. Тут ты и попить, и поесть всласть можешь, даже напиться допьяна можешь. Первый звонок - ты и не торопишься, а идешь либо пряники вяземские себе покупать, а то так к торжковским туфлям приторговываешься; потом второй звонок, третий, а поезд все стоит. Когда-то еще кондуктор вздумает свистнуть в свистульку машинисту, чтобы тот давал передний ход. Нет, у нас куда лучше.
Новая остановка. Станция такая-то - кричит кондуктор и прибавляет: "Zvei minuten".
- Опять цвай минутен, черт их возьми! Когда же душу-то отпустят на покаяние и дадут такую остановку, чтобы попить можно! - восклицал Николай Иванович.
- Да дай кондуктору денег и попроси, чтобы он нам в вагон пива принес, - посоветовала ему жена. - За тару-то заплатим.
- Попроси… Легко сказать - попроси… А как тут попросишь, коли без языка? На тебя понадеялся, как на ученую, а ты ни в зуб толкнуть по-немецки…
- Комнатные слова я знаю, а тут хмельные слова. Это по твоей части. Сам же ты хвастался, что хмельные слова выучил, - ну вот и попроси у кондуктора, чтоб принес пива.
- А и то попросить.
Николай Иванович вынул из кармана серебряную монету и, показывая ее пробегавшему кондуктору, крикнул:
- Эй, хер!.. Хер кондуктор! Коммензи… Вот вам немецкая полтина… Дейч полтина… Бир тринкен можно? Брингензи бир… Боюсь выйти из вагона, чтобы он не уехал… Два бир… Цвай бир… Для меня и для мадам… Цвай бир, а остальное - немензи на чай…
Все это сопровождалось жестами. Кондуктор понял - и явилось пиво - кельнер принес его из буфета. Муж и жена жадно выпили по кружке.
Поезд опять помчался.
Кенигсберг
Выпитая кружка пива раздразнила еще больше жажду Николая Ивановича и Глафиры Семеновны.
- Господи! Хоть бы чайку где-нибудь напиться в охотку, - говорила Глафира Семеновна мужу. - Неужто поезд так все и будет мчаться до Берлина без остановки? Где же мы пообедаем? Где же мы поужинаем? Хоть бифштекс какой-нибудь съесть и супцу похлебать. Ведь нельзя же всю дорогу сыром и икрой питаться. Да и хлеба у меня мало. Всего только три маленькие булочки остались. Что это за житье, не пивши, не евши, помилуйте!
- Ага! Жалешься! - поддразнил ее муж. - А зачем просилась за границу? Сидела бы у себя дома на Лиговке.
- Я просилась на Эйфелеву башню, я просилась к французам на выставку.
- Да ведь и там не слаще. Погоди, на Эйфелевой-то башне, может быть, взвоешь.
- Николай Иваныч, да попроси же ты у кондуктора еще пива.
- Погоди, дай до станции-то доехать.
Но на станциях, как на грех, останавливались на одну минуту.
- Бир… Бир… Цвай бир! Кондуктор… Хер кондуктор!.. Вот дейч полтина. Валяй на всю… Можете и сами тринкен… Тринкензи!.. - кричал Николай Иванович, протягивая кондуктору марку, но кондуктор пожимал плечами, разводил руками и говорил:
- Nur eine Minute, mein Herr…
Обер-кондуктор свистел, локомотив отвечал на свисток и мчался.
- Помчалась цивилизация! - воскликнул Николай Иванович. - Ах, чтоб вам пусто было! Нет, наши порядки куда лучше.
- Нельзя? - спрашивала жена.
- Видишь, нельзя. Сую кондуктору полтину на чай - даже денег не берет.
Поезд мчался с неимоверной быстротой. Мимо окон вагонов беспрерывно мелькали домики, поля, засеянные озимью, выровненные, скошенные луга, фабричные трубы или сады и огороды. Везде возделанная земля и строения.
- Да где же у них пустырь-то? Где же болота? - дивился Николай Иванович.
Поезд сгонял стаи птиц с полей. Птицы взвивались и летели… хвостами назад. Глафира Семеновна первая это заметила и указала мужу:
- И птицы-то здесь какие-то особенные. Смотри-ка, задом летят. Не вперед летят, а назад.
Николай Иванович взглянул и сам удивился, но тотчас же сообразил:
- Да нет же, нет. Это их поезд обгоняет, оттого так и кажется.
- Полно тебе морочить-то меня. Будто я не понимаю. Ну смотри, видишь, хвостами назад… Задом летят, задом… Это уж такие немецкие птицы. Я помню, что нас в пансионе про таких птиц даже учили, - стояла на своем жена.
В вагон пришел кондуктор ревизовать билеты.
- Бир тринкен… Где можно бир тринкен и поесть что-нибудь? - приставал к нему Николай Иванович.
- Эссен, эссен… - пояснила Глафира Семеновна и покраснела, что заговорила по-немецки. - Бир тринкен, тэ тринкен, кафе тринкен и эссен? - продолжала она.
Кондуктор понял, что у него спрашивают, и отвечал:
- Königsberg… Königsberg werden Sie zwölf Minuten stehen…
- Поняли, поняли. Зер гут. В Кенигсберге двенадцать минут. Ну вот это я понимаю! Это как следует. Это по-человечески! - обрадовался Николай Иванович.
- А когда? В котором часу? Ви филь ур? - спросила Глафира Семеновна и еще больше покраснела.
- Um sieben, - дал ответ кондуктор.
- Мерси… Данке… Ну, славу богу… В семь часов. Это, стало быть, через два часа. Два часа как-нибудь промаемся.
Муж взглянул на жену и одобрительно сказал:
- Ну, вот видишь… Говоришь же по-немецки, умеешь, а разговаривать не хочешь.
- Да комнатные и обыкновенные слова я очень чудесно умею, только мне стыдно.
- Стыд не дым, глаза не ест. Сади, да и делу конец.
Смеркалось. Супруги с нетерпением ждали Кенигсберга. При каждой остановке они высовывались из окна и кричали кондуктору:
- Кенигсберг? Кенигсберг!
- Nein, nein, Königsberg wird noch weiter.
- Фу-ты, пропасть! Все еще не Кенигсберг. А пить и есть хочу, как собака! - злился Николай Иванович.
Но вот поезд стал останавливаться. Показался большой вокзал, ярко освещенный.
- Königsberg! - возгласил кондуктор.
- Слава тебе господи! Наконец-то!
Пассажиры высыпали из вагонов. Выскочили и Николай Иванович с Глафирой Семеновной. У станции стояли сразу три поезда. Толпился народ. Одни входили в вагоны, другие выходили. Носильщики несли и везли сундуки и саквояжи. Шум, говор, свистки, звонки, постукивание молотков о колеса.
- Вот ад-то! - невольно вырвалось у Николая Ивановича. - Да тут живым манером растеряешься. Постой, Глаша, надо заметить, из которого поезда мы вышли, а то потом как бы не попасть в чужой поезд. Видишь, наш поезд посередине стоит, а на боковых рельсах - это чужие поезда. Ну, пойдем скорей в буфет.
- Нет, голубчик, я прежде в уборную… Мне поправиться надо. Ведь сколько времени мы, не выходя из вагона, сидели, а в здешних вагонах, ты сам знаешь, уборных нет, - отвечала жена. - Без уборной мне и еда не в еду.
- Какая тут поправка, коли надо торопиться пить и есть скорей. Ведь только двенадцать минут поезд стоит. Да и черт их знает, какие такие у них немецкие минуты! Может быть, ихние минуты наполовину меньше наших. Идем скорее.
- Нет, не могу, не могу. Уверяю тебя, что не могу… Да и тебя попрошу проводить меня до уборной и подождать у дверей, а то мы растеряться можем.
- Эх, бабье племя! - крякнул Николай Иванович и отправился вместе с женой отыскивать женскую уборную.
Уборная была найдена. Жена быстро скрылась в ней. Муж остался дожидаться у дверей. Прошло минут пять. Жена показывается в дверях. Ее держит за пальто какая-то женщина в белом чепце и что-то бормочет по-немецки.
- Николай Иваныч, дай, бога ради, сколько-нибудь немецких денег или рассчитайся за меня! - кричит жена. - Здесь, оказывается, даром нельзя… Здесь за деньги. Даю ей русский двугривенный, не берет.
- В уборную на станции да за деньги!.. Ну народ, ну немецкие порядки! - восклицает Николай Иванович, однако сует немке денег и говорит: - Скорей, Глаша, скорей, а то и поесть не успеем.
Они бегут, натыкаются на носильщиков. Вот и буфет. Расставлены столы. На столах в тарелках суп. "Табльдот по три марки с персоны", - читает Глафира Семеновна немецкую надпись над столом.
- Полный обед есть здесь за три марки. Занимай скорей места, - говорит она мужу.
Тот быстро отодвигает стулья от стола и хочет сесть, но лакей отстраняет его от стола и что-то бормочет по-немецки. Николай Иванович выпучивает на него глаза.
- Ви? Вас? Мы есть хотим… Эссен… митаг эссен, - говорит Глафира Семеновна.
Лакей упоминает слово "телеграмма". Подходят двое мужчин, говорят лакею свою фамилию и занимают места за столом, на которые рассчитывал Николай Иванович.
- Что ж это такое! - негодует Николай Иванович. - Ждали, ждали еды, приехали на станцию - и есть не дают, не позволяют садиться! Одним можно за стол садиться, а другим нельзя! Я такие же деньги за проезд плачу!
Лакей опять возражает ему, упоминая про телеграмму. За столом, наконец, находится какой-то русский. Видя, что двое его соотечественников не могут понять, что от них требуют, он старается разъяснить им.
- Здесь табльдот по заказу… Нужно было обед заранее телеграммой заказать, - говорит он. - Вы изволили прислать сюда телеграмму с дороги?
- Как телеграмму? Обед-то по телеграмме? Ну, порядки! Глаша! Слышишь? - обращается Николай Иванович к жене. - Очень вам благодарен, что объяснили, - говорит он русскому. - Но мы есть и пить хотим. Неужели же здесь без телеграммы ничего ни съесть, ни выпить нельзя?
- Вы по карте можете заказать. По карте что угодно…
- Эй! Прислуживающий! Человек! Эссен! Что-нибудь эссен скорей и бир тринкен! - вопит Николай Иванович. - Цвай порции.
Появляется лакей, ведет его и супругу к другому столу, отодвигает для них стулья и подает карту.
- Где тут карту рассматривать, братец ты мой! Давай две котлеты или два бифштекса.
- Zwei Koteletten? О, ja… - отвечает лакей и бежит за требуемым, но в это время входит железнодорожный сторож и произносит что-то по-немецки, упоминая Берлин.
Пассажиры вскакивают из-за стола и принимаются рассчитываться.
- Что же это такое? Господи! Неужто же поезд отправляется? Ведь эдак не пивши, не евши уезжать надо. Берлин? - спрашивает он сторожа.
- Берлин, - отвечает тот.
- Глаша! Бежим! А то опоздаем!
Муж и жена вскакивают из-за стола. Появляется лакей с двумя котлетами.
- Некогда, некогда! - кричит ему Николай Иванович. - Давай скорей эти две котлеты. Мы с собою возьмем… Клади в носовой платок… Вот так… Глаша! Тащи со стола хлеба… В вагоне поедим. Человек! Менш! Получай… Вот две полтины… Мало? Вот еще третья. Глаша! Скорей, а то опоздаем. Ну, порядки!..
Муж и жена бегут из буфета.
- Николай Иваныч! Николай Иваныч! У меня юбка сваливается! - говорит на бегу жена.
- Не до юбок тут, матушка. Беги!
Они выбежали из буфета, бросились к поезду и вскочили в вагон.
Где наши подушки?
- Глаша! Где же наши подушки, где же наши саквояжи? - воскликнул Николай Иванович, очутившись вместе с женой в вагоне.
- Боже мой, украли!.. Неужто украли? - всплеснула руками Глафира Семеновна. - Или украли, или мы не в тот вагон сели. Так и есть, не в тот вагон. Тот вагон был с серой, а этот с какой-то рыжей обивкой. Выходи скорей, выскакивай!
Николай Иванович бросился к запертым снаружи дверям купе, быстро отворил окно и закричал:
- Эй, хер, хер… хер кондуктор… Отворите… Мы не в тот вагон попали!
Но поезд уже тронулся и быстро ускорял свой ход. На крик никто не обратил внимания.
- Что же это такое? Как нам быть без подушек и без саквояжей! В саквояже у меня булки, сыр и икра. Ни прилечь, ни поужинать будет нечем. Ведь этих двух котлет, что мы со станции захватили, для нас мало. Да и какие это котлеты!.. Это даже и не котлеты… Они до того малы, что их две на ладонь уложишь, - вопияла Глафира Семеновна.
- Не кричи, не кричи… На следующей станции пересядем в свой вагон, - уговаривал ее Николай Иванович. - Отыщем и пересядем.
- Как тут пересесть! Как тут вагон отыскивать, ежели поезд больше двух минут на станции не стоит! Только выскочишь, а поезд уж и опять в путь… К тому же теперь вечер, а не день. Где тут отыскивать?
Какой-то немец в войлочной шапке, сидевший с ними в купе, видя их беспокойство, спросил их что-то по-немецки, но они не поняли и только вытаращили глаза. Немец повторил вопрос и прибавил слово "Гамбург".
- Постой… Мы даже, кажется, не в тот поезд сели. Немец что-то про Гамбург толкует, - испуганно проговорила Глафира Семеновна, обращаясь к мужу.
- Да что ты… Вот уха-то! Спроси же его, куда мы едем. Ведь можешь же ты хоть про это-то спросить?! Ведь ты все-таки чему же нибудь училась в пансионе.
Испуг придал Глафире Семеновне энергии. Она подумала, сложила кой-как в уме немецкую фразу и задала вопрос немцу:
- Ин Берлин вир варен? Берлин этот вагон?
- Nein, Madame, wir fahren nach Hamburg.
- Как нах Гамбург? А Берлин?
Немец отрицательно покачал головой и опять что-то пробормотал по-немецки.
- Да, конечно же не в том поезде едем, - чуть не сквозь слезы сказала Глафира Семеновна.
Николай Иванович досадливо почесал затылок.
- Ну, переплет! Беда без языка!.. - вырвалось у него.
- В Гамбург, в Гамбург едем… в Гамбург, - твердила Глафира Семеновна.
- Да спроси ты у немца-то поосновательнее. Может быть, поезд-то гамбургский, а Берлин по дороге будет.
- Как я спрошу, ежели я не умею! Спрашивай сам.
- Чему же ты училась в пансионе?
- А ты чему учился у своих немцев колонистов и чухонцев?
- Я учился в лавке, продавая парусину, железо и веревки. За меня в пансион разным мадамам деньги не платили. Я счет по-немецки знаю, хмельные слова знаю.
- Ты хмельные, а я комнатные. Про поезда нас ничего не учили.
Супруги уже начали ссориться, размахивая руками, но наконец Николай Иванович плюнул, оттолкнул от себя жену, подсел к немцу и показал ему свои проездные билеты. Немец посмотрел их и опять отрицательно покачал головой:
- Nein. Das ist nicht was. Die Fuhrkarten sind nach Berlin, aber wir fahren nach Hamburg.
- Да Берлин-то будет по дороге или нет? Вот что я вас спрашиваю! - раздраженно крикнул Николай Иванович. - Ну, может быть, так, что сначала Берлин, а нахер Гамбург или сначала Гамбург, а нахер Берлин. Них ферштейн?
- О, ja… ich verstehe… Berlin ist dort und Hamburg ist dort. Von Dirschau sind zwei Zweigen.
Немец показал жестами в две противоположные стороны.
- Здравствуйте! Даже не в ту сторону и едем-то, - отскочил от немца Николай Иванович, поняв, что по дороге не будет Берлина, и набросился на жену: - А все ты со своей уборной. Все это через тебя мы перепутались… "Мне нужно поправиться! Мне нужно поправиться!" Вот и поправилась. В Гамбург вместо Берлина едем. На кой шут, спрашивается, нам этот Гамбург, ежели мы через Берлин в Париж едем? Немец показывает, что Берлин-то вон там, а нас эво куда относит.
- Не могу же я не сходить в дамскую уборную, ежели я шесть-семь часов, не выходя из вагона, сидела, - оправдывалась жена.
- А не можешь, так не езди за границу. Немки же могут. Отчего же они могут? Или у них натура другая?
- Конечно же, должно быть, другая. Они к здешним порядкам привычны, а я непривычна.
- И ты за границу выехала, так должна привыкать. А то, извольте видеть, надо в буфет есть идти, а она: "Я в дамскую уборную". Через тебя и еду прозевали. Нешто может быть человек сыт, съевши вот по эдакой котлетке, ежели он с утра не ел! Ведь, может быть, до самого Гамбурга другого куска в горло не попадет, кроме этой котлетины. А где этот самый Гамбург? Черт его знает, где он! Может быть, на краю света.
Глафира Семеновна сидела, держа в руке котлеты, завернутые в носовой платок, и плакала.
- Зачем же нам в Гамбург-то ехать? Мы выйдем вон из вагона на первой же станции, - говорила она.
- А черт их знает, будет ли еще по дороге станциято, да и выпустят ли нас из этого вагона. Видишь, какие у них везде дурацкие порядки. Может быть, из вагона-то вплоть до Гамбурга и не выпустят. А заплати деньги сполна, да и поезжай.
- Попросимся, чтобы выпустили. Скажем, что по ошибке не в тот поезд попали.
- Попросимся, скажем… А кто будет говорить, ежели по-немецки ты ни аза в глаза, а я еще меньше? Да и кого тут попросить, ежели и кондукторов-то не видать? У нас по железным дорогам кондукторы по вагонам шляются, чуть не через каждые десять минут билеты у тебя смотрят, машинками прорезают, будят тебя, ежели ты спишь, чуть не за ноги тебя со скамейки стаскивают то за тем, то за другим, а здесь более получаса в какой-то Гамбург едем, и ни одна кондукторская бестия не показывается! В Гамбург! На какой пес, спрашивается, нам этот Гамбург, - горячился Николай Иванович, но, увидав уже рыдающую жену, понизил голос и прибавил: - Не реви… Утри глаза платком и сиди без слез.
- Как же я могу утереться платком, ежели у меня в носовом платке котлеты! Ведь весь платок у меня в подливке. Сам же ты в Кенигсберге на станции в мой носовой платок котлеты с двух тарелок вывалил, - отвечала жена.
- Вынь из саквояжа чистый платок. Нехорошо в слезах. Вон немец смотрит.
- Да ведь саквояжи в том поезде остались.
- Тьфу!.. И то… Совсем спутался. Вот наказание-то! Ну, возьми мой платок и вытрись моим платком.
- Лучше же я кончиком от своего платка… Кончик не замаран.
Глафира Семеновна поднесла платок с котлетами к глазам и кончиком его кое-как вытерла слезы. Николай Иванович увидал котлеты и сказал:
- Давай же съедим по котлетке-то… Есть смерть как хочется…
- Съедим, - прошептала Глафира Семеновна, раскрывая платок. - Вот тут и пюре есть… Только хлеба нет. Хлеба забыла взять.
Супруги принялись есть котлеты. Вошел кондуктор визировать билеты, увидал у супругов не те билеты, заговорил что-то по-немецки и, наконец, возвыся голос, раскричался.
- Weg, weg! Sie müssen bald umsteigen und die Strafe zahlen! - кричал он.