- Княгиня поручила мне предупредить вас, что вашему сыну грозит несчастие. Поэтому она просит вас его спасти. Княгиня восемнадцать лет тому назад дала вам слово никогда и никому не открывать вашей тайны. Но теперь она просит вас освободить ее от этого слова. Тогда она сумеет предотвратить несчастие.
- А вы? - с ненавистью посмотрел на англичанина князь. - А вам известна эта тайна?
- Мне? Но кто бы мог мне открыть ее? Кто? Я с вами, князь, не беседовал никогда.
- Зато вы не раз, я думаю, беседовали с княгинею, - злобно рассмеялся князь.
Англичанин помолчал.
- Если я вас верно понял, князь, - сказал он спокойно, опять поднимая брови, - вы намекаете на то, что княгиня не сдержала слова, данного ею восемнадцать лет назад. Но леди нельзя подозревать в этом. И тот, кто подозревает ее в этом, безнравственный человек. Значит вы, князь, безнравственный человек.
- Очень может быть, - презрительно усмехнулся князь.
Мистер Джемс поднял брови.
- Русский характер очень странный характер. Если сказать русскому, что он безнравственный человек, он не считает себя оскорбленным. Ему как будто бы это льстит.
- Довольно, - сказал князь, - кажется, вам больше нечего мне сказать.
- Нет, мне есть что вам сказать.
- Говорите.
- Намерены ли вы освободить княгиню от данного ею слова?
- Нет, не намерен. Я сам. Я знаю, что делать.
- А! - протянул мистер Джемс. - В таком случае я застрелю вас.
- Что? - удивился князь. - Меня?
- Да, вас. Я решил убить вас на поединке.
- Странно, - пробормотал князь. - Англичане, кажется, не признают дуэли.
- На островах нельзя, а на континенте можно. Я завтра пришлю к вам моих друзей.
- Уходите, - сказал князь. - Я устал. У меня тоска. Уходите поскорее.
- А все-таки я завтра пришлю к вам моих друзей. Но хорошо, однако, что вы не антропософ по крайней мере.
Мистер Джемс, исполненный достоинства и даже важности, удалился из княжеского кабинета, оставив Алексея Григорьевича в недоумении.
На другое утро к изумленному князю приехали два джентльмена. Один - из английского посольства, весьма представительный господин, в смокинге, с моноклем, другой - корреспондент Times. Они объяснили князю, что мистер Джемс считает себя оскорбленным некоторыми замечаниями князя об особенностях английского характера и требует удовлетворения.
Князь рассеянно выслушал джентльменов.
- Мне очень не хочется драться с мистером Джемсом, - сказал он искренно. - Я готов извиниться. Я в самом деле сказал неосторожно, что англичане не обижаются, когда их называют чудаками. Конечно, это несправедливо и неверно. Я извиняюсь.
Но джентльмены объяснили, что мистер не может удовлетвориться подобным извинением, что лишь поединок может разрешить это печальное недоразумение.
- Хорошо - вздохнул князь. - Придется драться, очевидно.
И через три дня в самом деле состоялась дуэль.
Князь был очень недоволен этой историей. В сопровождении двух своих секундантов, - одного графа, очень светского и успевшего пожить человека, дальнего своего родственника, и другого, совсем юного корнета, которого ему привез Паучинский, князь в десять часов утра выехал на место поединка. Господа секунданты выбрали местечко за Новою Деревнею, у так называемой Красной Мельницы. Противники должны были съехаться в автомобилях.
В то утро было весьма морозно, но, по счастью, не было ветра. И день был солнечный. Накануне выпало много снегу, и теперь ели стояли, обложенные все белыми подушками. Когда подъехал князь, джентльмены были уже там. Все трое курили. Корреспондент, самоотверженно шагая по цельному снегу, поставил барьер и указал место противникам.
- Не хотите ли мириться? - крикнул сердито князь, не дожидаясь уговора секундантов. - Я всяческие приношу извинения.
Мистер Джемс поднял один палец и помахал им перед носом в знак несогласия.
Он сбросил шубу и вышел на площадку первый. Прихрамывая на одну ногу, поплелся и князь на свое место с кислою и капризною гримасою.
После счета, как было условлено, противники стали сходиться. Мистер Джемс шел бодро, целясь, и не задерживал шага. Князь даже поднять пистолет медлил и шагал в рассеянности, как будто не замечая наведенного на него дула. Мистер Джемс выстрелил первый и промахнулся. Князь улыбнулся и выстрелил в воздух.
- Так нельзя, - сказал джентльмен из посольства. - Если вы, князь, будете стрелять в воздух, дуэль не может продолжаться.
- Да, да! - подтвердил и мистер Джемс.
- Тем лучше, - совсем откровенно засмеялся князь.
- Как? Вы будете стрелять в воздух? Вы ехали сюда с таким намерением? - строго спросил князя корреспондент.
- Ехал без намерения, - все еще улыбался князь. - А вот увидел снег и солнце и полюбил мистера Джемса. Не могу я в него стрелять, как хотите.
Джентльмен заговорил громко по-английски, пожимая плечами и сохраняя торжественную важность. А князь махал уже перчаткой шоферу, чтобы он подъехал поближе.
- Я пока мирюсь, - сказал мистер Джемс, шагая по цельному снегу и протягивая князю руку. - Я хочу мириться. Надо понять русский характер. Но, может быть, я вызову вас еще раз. Потом. Я подожду.
Князь уронил в снег перчатку и, не поднимая ее, протянул руку.
- Домой! - крикнул он шоферу и пошел торопливо к автомобилю, прихрамывая.
Так пришлось князьям Нерадовым - отцу и сыну - почти одновременно участвовать в поединках, но по причинам совсем различным, однако. Впрочем, судьба готовила господам Нерадовым и другие испытания, более трудные и ответственные.
II
Однажды, после пьяной и нелепой ночи, князь Игорь Алексеевич, вернувшись на рассвете домой на Сергиевскую, нашел у себя письмо от Татьяны Александровны Поляновой.
Танечка назначала князю свидание в час дня в Казанском соборе.
Князь представил себе ее милые чуть косящие глаза под пушистыми ресницами, строгие брови и свежий, крепкий рот, ее нежные руки с продолговатыми пальцами, ее мягкий и певучий говор, и тихо засмеялся, вдруг почувствовав, что любит Танечку и что теперь уж не спутает никогда этого чувства ни с чем иным.
А между тем у князя голова была как в угаре, и во рту все еще чувствовался терпкий вкус вина.
Едва он опустил голову на подушку, как ширмы и ночной столик с свечою пошатнулись и поплыли куда-то. Князь поднял глаза кверху, но и потолок опрокинулся и быстро стал опускаться вниз.
И в это время он вспомнил несвязные разговоры, похожие на бред, ресторанную музыку и там, за кулисами, негра в цилиндре, целовавшего на его глазах мисс Кет, которую князь недавно увозил на три дня в Финляндию, на Иматру.
И странная, еще небывалая в душе князя тоска, вдруг охватила его всего. Он вспомнил почему-то свое детство, когда еще он не был развращен и порочен, и то, что этого не вернешь никогда, показалось ему ужасным и страшным.
Он приподнялся, сел на кровать, обхватил голову руками и заплакал.
Заснул князь утром, в девятом часу. И ему все снился зеленый луг и молодая березовая роща, пахнущая медом, вся в солнце. И чудился голос Танечки. И князь все ходил по опушке и звал Танечку. И она откликалась то справа, то слева, но увидеть ее так и не удалось князю. И было больно, что где-то она близко, но увидеть ее и коснуться ее руки нельзя.
Этот сон был так похож на правду, что, когда князь проснулся, ему казалось, что в самом деле он видел сейчас живую отдающуюся солнцу березовую рощу и светло-зеленый луг и слышал голос Танечки. Этот мягкий, певучий девичий голос звучал у князя в душе, как свирель.
Огромное солнце, на этот раз не облеченное траурною пеленою туманов, сияло над снежным городом и весело, и призывно. Даже не верилось, что такой свет в Петербурге. Это был тот самый солнечный день, когда старый князь Нерадов ездил в Новую Деревню и стоял в снегу с кислою гримасою, дожидаясь покорно пистолетного выстрела своего непонятного противника.
Но князь Игорь не знал этого. В двенадцать часов он был уже на Невском около Казанского собора. Он дважды прошелся по садику, присел на скамейку, ослепленный солнцем и снегом. И зрение, и слух у него стали чувствительнее и тоньше. Он оглушен был звуками улицы - звонками трамваев, ревом автомобилей, криками извозчиков, как будто он в первый раз попал в большой город. Он все видел, как что-то новое. Это чувство новизны было так поразительно, что князю пришло в голову, не сходит ли он с ума. И люди - нянька с мальчиком в полушубке; подросток газетчик, курносый и губастый; голубоглазый студент-техник - все, случайно промелькнувшие перед князем были необыкновенно веселые, милые, светлые и простые сердцем люди и, главное, такие, каких он никогда раньше не видал.
- Но они не подозревают, - думал князь, - что в сущности вся жизнь исполнена любви и благости.
Князь даже хотел догнать голубоглазого техника и объяснить ему это.
- Как я нехорошо жил до сих пор, - шептал князь. - И как неразумно! Господи! А тайна - в простоте. Когда я слышал о том, что все люди братья, эта идея казалась мне бессодержательной и пресной. Но это не так. Теперь я знаю, что в этом и есть радость. Ванечка Скарбин - мой брат. Я разыщу его непременно и мы будем с ним на ты. Но почему все стало таким неожиданным и новым? Новая жизнь! Теперь я знаю, что это значит. Марго и мисс Кет - это гадость и позор, то есть не они дурны, а я дурен. Надо бы им тоже объяснить поскорее, в чем радость.
Князь встал со скамейки и пошел в собор. На паперти какая-то темненькая старушка, похожая на цыганку, протянула князю руку за подаянием, бормоча.
- Спаси тебя Богородица…
Князь давно не был в церкви, и ему приятно было войти в торжественный собор. Было в нем пустынно и только в правом приделе шла какая-то служба и стояло несколько молящихся.
Князь перекрестился, чувствуя в душе то новое и неожиданное, что ему открылось теперь.
- Как давно я не молился, - подумал князь и стал почему-то припоминать тропарь на Сретение: - Радуйся благодатная, Богородица Дево… Как дальше? Из Тебе бо возсия солнце правды, Христос…
В это время кто-то коснулся его руки. Это была Танечка.
- Сюда, сюда, - сказал князь, уводя ее за колонны. - Я знал, я верил, что вы придете. Так надо. Ах как чудесно!
- Что чудесно?
- Жизнь чудесна. Я многое должен вам сказать.
- И я… Я должна вам сказать всю правду.
- Говорите! - прошептал князь, с восхищением и новою нежностью рассматривая лицо Танечки.
- Нет, вы сначала.
Но оба молчали, улыбаясь. Мысли куда-то исчезли и не было вовсе слов.
- Хорошо - сказал князь, сжимая руки Танечки. - Я скажу. Простите меня. Мы ссорились с вами так часто, потому что я всегда был в дурмане. Но так нельзя. Хотите, я разыщу Ванечку Скарбина и обниму его и мы выпьем с ним на ты? Но все это вздор. Главное, мы должны повенчаться как можно скорее.
- Что вы! Что вы! - испугалась Танечка. - Зачем венчаться? А я хотела вам сказать совсем другое.
- Что?
- Я, кажется, поняла, почему у нас с вами так все не ладилось. Я кажется, догадалась отчасти. Хотите, я вам скажу, что мне пришло в голову?
- Хочу. Господи! Какая вы дивная! Какая чудесная!
- Мы с вами чудаки, но это не худо, что мы такие. Даже, может быть, прекрасно, что мы не как все. Мы с вами мучились, потому что мы не могли понять того, что теперь начинается новая жизнь. Не для всех пока, а для чудаков. А потом будет для всех. Вот мы все понять не могли, любовь или не любовь - то, что мы чувствуем. Теперь я знаю, что это не любовь, то есть не такая любовь, как у Толстого, например, в "Анне Карениной". Мы не так любим, как Анна любила Вронского. Понимаете? Вот я и решила сказать вам, что мы не любовниками должны с вами быть, а друзьями. Тогда все будет легко, легко, совсем легко…
Князь вздрогнул и закрыл лицо руками.
- Ах, какая я глупая, - воскликнула Танечка, заметив смущение князя. - Я ничего не сумела объяснить. У нас ведь не простая дружба. Наша дружба на влюбленность похожа. Вот вы коснулись меня рукою, и я волнуюсь Бог знает как. Но мы никогда не будем как муж и жена. Никогда.
- О, это я понимаю, - сказал князь в чрезвычайном волнении. - Но мы все-таки повенчаемся, непременно повенчаемся. Я хочу, чтобы вы были всегда со мною и чтобы это было благодатно… Понимаете? Но и повенчавшись, мы будем как брат с сестрою или лучше, как жених с невестою… Да, да! О, это я понимаю… Это мне снилось не раз…
- Милый! Милый! - прошептала Танечка. - Но разве надо венчаться?
- Надо, надо, - убежденно подтвердил князь. - Я все обдумал. Нас обвенчает отец Петр. Это мой друг. Я потом вам расскажу о нем. Это замечательный человек. Мы поедем в Тимофеево. Он там.
- Зачем Тимофеево? Что? - улыбнулась Танечка.
В соборе началась по ком-то панихида.
- Упокой Боже раба Твоего… - звучало торжественно из голубоватого сумрака.
Князь и Танечка выходили в это время из собора.
И когда князь взялся за ручку двери, пропуская вперед Танечку, до них долетели слова тропаря:
- Радуйся, чистая… Тобою да обрящем рай…
Они вышли на паперть и золотой день снова ослепил их.
- Таких дней в Петербурге никогда не бывало. Солнце! Какое солнце!
И когда Танечка, кивнув ему ласково, смешалась с толпою, князь все еще стоял недвижно, как очарованный. Ему не хотелось идти домой. Он пошел по Невскому и ему было досадно, что некому сейчас рассказать о нечаянной радости, которая посетила его сегодня.
- Князь! Князь! - раздался позади его веселый чуть заискивающий голос.
Это был Сандгрен.
- Какое солнце! Как в Ницце, - шутил Сандгрен, идя рядом с князем и стараясь попадать в ногу с ним.
Князь не очень любил этого юного сомнительного поэта, но сейчас ему было все равно, кто с ним. Он был готов обнять весь мир.
- Дивно! Дивно! - сказал он, удивляя Сандгрена своей восторженностью.
Ободренный веселым и дружелюбным тоном князя, юноша тотчас же начал развязно болтать все, что приходило ему тогда на ум.
- Вы знаете Клотильду из Аквариума? Нет? Ну та самая, которая жила с Митькою Эпштейном… Она беременна и не хочет делать fausse-couche. Мы ее вчера вчетвером уговаривали. Ни за что не хочет! Рожу, говорит, черноглазенького! Такая потеха.
И он громко засмеялся.
В другое время князь наверное огорчил бы Сандгрена каким-нибудь злым замечанием по поводу его веселости, но сегодня все было по-иному.
- И напрасно вы так смеялись над этой Клотильдой, - сказал князь мягко, стараясь не обидеть Сандгрена, который был всегда ему противен и которого он теперь старался оправдать чем-то, как он оправдывал сейчас решительно все. - В конце концов fausse-couche и этот Эпштейн явления одного порядка, а несчастная блудница не так уж виновата, чтобы издеваться над ее материнским инстинктом… Впрочем, и банкир Эпштейн… Чужая душа потемки… Никто не виноват, Сандгрен, и ни в чем не виноват. Тут очевидно недоразумение. Откуда бы такое солнце, если бы нельзя было все понять и всех простить.
Сандгрен с изумлением слушал сантиментальные рассуждения князя.
- Надо любить мир, Сандгрен. Вот что я вам скажу, - продолжал князь, не замечая того, что он все более и боле удивляет своего спутника. - И человека надо любить.
- Человека? Что это вы, князь, какой сегодня особенный…
- Разве?
- Ну, да! - совсем осмелел юноша. - Необыкновенный! Проповедуете как-то восторженно. И вообще всему радуетесь, как влюбленный… Как жених какой…
- Жених! Да, да! У меня невеста… Невеста! О, какое солнце! И голубизна какая вокруг… Это новая жизнь…
Сандгрен так и затрепетал от радости. Теперь он поедет к князю "расторопно" и все расскажет.
- Когда же свадьба, князь? - так и прильнул к его локтю назойливый бесстыдник.
- Скоро. На днях, - сиял Игорь Алексеевич, худо соображая с кем он говорит сейчас.
- И можно узнать, кто… То есть я хочу узнать, с кем… Впрочем, я догадываюсь…
- Солнце! Солнце! - бормотал князь.
И вдруг, заметив свободный автомобиль, он сделал знак шоферу.
- В Царское Село!
Сандгрен обиделся, и даже очень, когда князь, забыв с ним проститься, сел торопливо в автомобиль и захлопнул дверцу.
III
Паучинский и Полянов сбросили пальто на руки бритому человеку во фраке, и пошли наверх по лестнице, устланной красным ковром. Наверху, перед большим зеркалом, стояла полная дама, с вырезом на спине до талии. Она кивнула вошедшим, не оборачиваясь.
- Сегодня Митя Эпштейн будет, - сказала она, подмигивая. - Сосватай меня с ним, Семен Семенович. Я тебе потом удовольствие доставлю.
- У меня сегодня, душенька, совсем другая игра, - улыбнулся Паучинский. - Некогда мне с тобою…
Он взял под руку Александра Петровича.
- У меня сегодня азарт, маэстро. Не поиграть ли нам в самом деле?
- Голова болит, а то бы я сыграл, - сказал Александр Петрович рассеянно. - Вот разве в poker.
- Игра невинная, - усмехнулся Паучинский.
Они вошли в залу, где за зелеными столами шла игра.
- Вот вам и партнеры, - сказал Паучинский, указывая на Сусликова и какого-то толстого господина с сонным лицом, которые придвигали стулья к ломберному столу.
- И прекрасно, - сказал Полянов, делая вид, что он равнодушен к тому, что Паучинский направляется в соседнюю комнату, где игроки облепили рулетку со всех сторон.
Полчаса играл в карты Александр Петрович без всякого результата. Игра была вялая. Толстяк пасовал. Сусликов объявлял foul hand. Полянову приходили карты не очень блестящие.
У Александра Петровича в кармане было около семидесяти рублей и ему мучительно хотелось сыграть в рулетку.
А Сусликову нравился не слишком азартный poker. Он сделал гримасу, поджал под себя одну ногу и объявил royal flesh.
- Не могу больше, - сказал Полянов, вставая. - Пойду посмотрю, что делается там…
- А мне домой пора, - заторопился Сусликов. - Мария Павловна ждет… А все-таки все эти притоны ерунда. Один уют - в спаленке… Я и за других радуюсь. Когда, кстати, свадьба Танечки?
- Какая свадьба? Чья свадьба? - удивился Александр Петрович.
- Ну, будет вам, будет… Зачем таинственность? - юлил Сусликов, стараясь обнять Полянова за талию. - А мне домой пора. Прощай, дружок. А на свадьбу меня все-таки позовите. Люблю, признаюсь, наряд невестин… Вот жаль только монахи не придумали для венчания песен хороших. И натурально. Не их дело. И обряд весь вышел сухенький. А жаль. Хоронить, небось, монахи умеют. Распелись!
И он засеменил ножками к выходу.
"Какая свадьба? Что за вздор?" - думал рассеянно Александр Петрович, проходя через столовую, где за отдельным столиком какие-то франты самоотверженно тянули через соломинки ликерные смеси.
Этот нелегальный игорный дом, вот уже три года как обнаруженный полицией, после того как в нем застрелился сын весьма заметной особы, был одно время популярен в Петербурге. И особенно прославился он рулеткою. Игра здесь шла довольно крупная. Александр Петрович немало провел здесь бессонных ночей, искушая судьбу.