- Любовь к женщине - выдумка неудачников и паралитиков, - декламировал упоенно какумей. - Женщина - орудие наслаждений, а вовсе не предмет обожания и поклонения. Романтическая любовь - чепуха. Ее надо заменить простым соединением для продолжения рода! Нам надо спешить, а не киснуть у юбок. Долой Психею! Нам нужен автомобиль, а не какая-нибудь там Душа Мира или что-нибудь подобное. Мы плюем на Вечную Женственность…
- Браво! Браво! - завопил вдруг какой-то международного типа человек, вероятно, фармацевт. - Это мне нравится! Да здравствуют какумей!
И он полез со стаканом шампанского к эстраде. Кто-то за ноги стащил его с эстрады, крича:
- Ведь, притворяешься, фармацевт! Ведь, не пьян вовсе! Сиди смирно!
И притворявшийся пьяным фармацевт тотчас же присмирел и сел за стол, опустив свой бледный нос в стакан.
- Нет, как хотите, тут что-то есть, - тыкал пальцем в картину, где были изображены лошадиные ноги, известный уклончивый критик, считавший себя покровителем "нового" искусства. - Тут что-то есть. Четвертое измерение, разумеется, здесь ни при чем. Но есть форма. Неправда ли? И цвет есть. Этот Прорвин положительно талантлив.
Полянов вспомнил, как пятнадцать лет тому назад этот самый критик поощрял его, Полянова. Тоже находил, что в его картинах есть форма и цвет. Потом, когда Полянову не повезло, критик этот стал его поругивать. А за последние годы и вовсе о нем не упоминал. И вообще вот уже пять лет о Полянове никто ничего не писал. Как будто сговорились. Теперь все писали о Прорвине.
- Паучинский из лап своих еще никого не выпускал. Это, я вам скажу, не человек, а зверь, - сказал кто-то внятно и уверенно совсем близко от Полянова.
Александр Петрович вздрогнул и обернулся. Ему показалось, что этот голос неслучаен, что это само Провидение предостерегает его от опасности. О Паучинском говорил небезызвестный Ломов. Рядом с ним за столиком сидел Сандгрен и, жеманясь, жевал фисташки.
Полянов поспешно отвернулся и, задевая столики, пошел разыскивать телефон.
IX
Александр Петрович посмотрел на часы. Было без пяти минут семь. Но ему так хотелось поскорее выяснить, состоится или нет его свидание с Паучинским, что он решил позвонить Сусликову. Когда Александр Петрович взял трубку, у него дрожали руки и он каким-то чужим голосом назвал номер сусликовского телефона. Как нарочно с телефоном не ладилось. Александра Петровича соединили с какою-то квартирою, где слышались звуки рояля, и чей-то женский голос, приятный и беззаботный, отозвался весело на вопрос, дома ли Филипп Ефимович, что это, вероятно, ошибка, что в их квартире нет Филиппа Ефимовича, а есть Ефим Архипович. Полянов совсем расстроился. Теперь каждый пустяк казался ему зловещею приметою, намекающею на неудачу. Узкая длинная комната, в которой висел телефон, вся была загромождена театральным скарбом. По стенам висели парики, бутафорские мечи и пестрые тряпки. В разбитое окно из темноты врывался сентябрьский ветер. То и дело отворялась дверь и выглядывали какие-то лица, мужские и женские.
Наконец, Александра Петровича соединили с квартирой Сусликова, но самого Филиппа Ефимовича дома не оказалось. В это время уже было половина восьмого.
Полянов совсем пал духом. И как наивно было надеяться на этого хитреца Сусликова! Он выдумал Паучинского просто для того, чтобы отделаться от скучных просьб о деньгах.
- Боже мой! - думал Александр Петрович в отчаянии, - я потерял целый день. Я должен был обойти всех знакомых и, быть может, я случайно встретил бы кого-нибудь из тех, кто может дать взаймы. Пропал день зря. Теперь это совершенно ясно.
Александр Петрович вернулся в залу, где в это время начинался немалый скандал. Один из какумеев произнес какую-то фразу, оскорбляющую, как говорится, общественную нравственность. Кто-то потребовал удаления этого какумея из "Заячьей Губы", но иные решили поддержать товарища и дело принимало худой оборот. Совсем юный какумей кричал что-то о "царственных прерогативах поэта". Другие сняли пиджаки и засучивали рукава рубашек. Дамы визжали в истерике.
Но это шумное выступление завоевателей сверхчеловеческого искусства не отвлекало Александра Петровича от его мучительных мыслей. Ему казалось, что никогда еще обстоятельства не складывались для него так безнадежно. Он решительно не видел исхода из тупика, в котором очутился. Особенно терзало его то, что он взял у Танечки ее последние двадцать пять рублей. Это уже в третий раз он не возвращал ей денег, заработанных нелегкими уроками. Все эти болезненные и назойливый мысли вертелись у него в голове, несмотря на чрезвычайный шум, необыкновенное смятение, несмотря на все эти опрокинутые столики и вопли впечатлительных дам. Какое дело Александру Петровичу до праздных людей? У него была только тайная зависть. Ему так хотелось иногда быть, как эти пьяные посетители "Заячьей Губы", свободным и беззаботным.
В это время кто-то коснулся его плеча и сказал, тихо смеясь:
- Как шумят безобразники. В Заячьей Губе всегда так. Вы, должно быть, здесь в первый раз, Александр Петрович?
Полянов обернулся. Перед ним был молодой князь Нерадов.
Что-то больно укололо Александра Петровича. Вот уже три недели Игорь Алексеевич не был у Поляновых, и это, кажется, было неспроста, потому что молодой князь бывал в их доме постоянно. Трех дней не проходило без его посещения. Александр Петрович давно уж догадался, что Игорь Алексеевич неравнодушен к Танечке, но всегда почему-то боялся возможного брака его с дочерью. А теперь долгое отсутствие князя по-иному беспокоило Полянова. Было что-то неблагополучное в отношениях молодого человека и загадочной Танечки.
Но молодой князь не смущался. Этою самоуверенностью своею напоминал он отца. И всегда эта самоуверенность неприятно действовала на Александра Петровича. Когда-то ведь, был он знаком с князем-отцом и самоуверенность нерадовскую очень чувствовал. Правда, у князя-отца манеры были тяжелее как-то, а у князя-сына все было светлее и легче, но тем безответственнее казался этот юный Нерадов.
- Все выдумывают глупости разные, - улыбнулся князь, - а ведь некоторые из них будут потом благонамеренными. Вы как думаете? А? Присядьте к нам, Александр Петрович. Позвольте вас познакомить.
И молодой князь назвал Полянова своей даме. Это была молоденькая белокурая женщина, нежная и хрупкая. Одета она была почти по-маскарадному во вкусе Помпадур. Молодой князь обращался с нею и нежно, и фамильярно. Он называл ее Марго, она его - Игорем.
Все это было очень неприятно Александру Петровичу и надо было по-настоящему не садиться за столик, где пил шампанское с легкомысленною Марго тот самый Нерадов, который еще недавно бывал у Танечки на каких-то особых правах, чуть ли даже не на правах жениха. Но Полянов сел за столик и даже выпил стакан шампанского. А через пять минут белокурая Марго болтала ему какой-то вздор и даже как будто невзначай положила свою нежную душистую ручку на его руку.
- Люблю какумеев, - смеялся князь, не без явного интереса наблюдая за опасною ссорою, которая вспыхнула в трех шагах от их столика.
У Марго тоже сверкали глазки.
- А почему любите? - спросил Александр Петрович.
- Потому, что они предельные люди. Дальше некуда. У декадентов была рефлексия. Они понимали, что такое декадентство. А эти пьяные господа ничего не понимают. И это не худо, потому что они и не желают ничего понимать. После них непременно будет какая-нибудь катастрофа. Это ничего, что они глупые. Это даже лучше.
- А разве это хорошо, когда катастрофа? - спросил рассеянно Александр Петрович.
- Я ведь не так сказал. Но, если вы хотите и об этом, я, пожалуй, признаюсь, что я только катастрофою и живу. Не так, разумеется, как эти какумеи, потому что сами они только знак, признак приближающихся событий, но вовсе не зрители и не участники, а я зритель. То, что какумеи мычат, а не говорят по-человечески, существенная примета. Они больше всего боятся мудрости и смысла. От понимания не только они, но весь мир устал. А когда приближается катастрофа, никто не обязан понимать.
- А мне все равно, что катастрофа, - пожала плечиками Марго. - Apres nous le deluge…
- Еще бы! Еще бы! - смеялся князь. - Вам все равно, потому что вы сами, Марго, катастрофа. По крайней мере для меня. И в эти последние три дня по крайней мере.
- Вы думаете это очень интересно быть катастрофою в биографии князя Нерадова? - надула губки Марго.
- Не гневайтесь, не гневайтесь, Марго! - пробормотал князь, нескромно целуя ее руку повыше браслета.
Она слегка ударила его веером:
- Pour que je t’aime, ô mon poëte, ne fais pas fuir par trop d’ardeur mon amour, colombe inquiète, au ciel rose de la pudeur…
Марго любила читать французские стихи кстати и не кстати и при этом преувеличенно грассировала.
У Александра Петровича на душе стало совсем нехорошо. Он кисло улыбался, чувствуя неприязнь к этой хорошенькой Марго, к ее влажным подведенным глазам, к ее картавому французскому выговору и к ее стилю Louis XV.
- Не люблю я катастроф, - сказал Полянов, покосившись на князя. - Не в русском это духе. Народ наш эпический. Живем мы, как трава растет. Невзгоды выносим терпеливо. И никаких трагедий нам не надо.
- Это вы про какую-то допетровскую Русь говорите, - засмеялся князь. - Нет уж, после Петра мы только трагедией и живем. И слава Богу, что так…
Но князь не успел договорить: кто-то швырнул на эстраду бутылку, которая попала в голову Зачатьевскому. Раздался неистовый вопль и дамы бросились из залы, толкая друг друга.
Струсила и Марго. Князь ее успокаивал. Александр Петрович, вдруг вспомнив о Сусликове, торопливо пошел к телефону. Служанка ответила ему, что Филипп Ефимович "действительно был дома в восемь часов" и оставался до половины девятого, но потом ушел и, когда вернется, неизвестно. У Александра Петровича упало сердце.
- Как быть? Как быть? - шептал он в настоящем отчаянии. - А не поехать ли мне прямо к этому Паучинскому? Боже мой! Какой вздор! Да он и разговаривать со мной не захочет. Но ведь, ничего другого не остается. Поеду! Поеду!
При выходе он столкнулся с Сандгреном.
- Вы куда? Домой? - крикнул ему юноша. - А мы на Литейный "тридцать два". Знаете? Приезжайте туда, право.
X
Александр Петрович взял у швейцара "Весь Петербург" и отыскал адрес Паучинского. Он жил далеко, на Таврической улице. Был у него и телефон, но Полянов, расстроенный своими неудачными телефонными разговорами, решил суеверно, что это "чертова механика приносит ему несчастье" и что надо просто ехать на квартиру к ростовщику.
Так он и сделал. Когда он сел на извозчика, хмель ударил ему в голову. Сначала это испугало Александра Петровича, а потом даже развеселило. Все ему стало нипочем. И даже то, что у него в кармане осталось денег ровно столько, чтобы расплатиться с извозчиком, ничуть его не смущало.
- Уладится! Как-нибудь уладится. Не погибать же в самом деле из-за какой-нибудь тысячи!
И ему весело было ехать так по вечерним в огнях улицам, чувствуя, что сейчас все зависит от какого-то таинственного ростовщика, фамилию которого Сусликов назвал так многозначительно.
Вдруг Александр Петрович вспомнил фразы, которые он случайно услышал в Заячьей Губе:
- Паучинский из лап своих еще никого не выпускал. Это, я вам скажут не человек, а зверь…
Но даже и это зловещее предсказание не убило в нем какой-то надежды на спасение.
- И пусть! И пусть! - думал он. - Пусть зверь. Лишь бы сегодня дал денег, а там видно будет.
Впрочем, веселое хмельное возбуждение сразу покинуло Александра Петровича, как только он вошел в вестибюль большого угрюмого дома, где жил Паучинский.
- Воображаю, какая квартира у этого паука, - мелькнуло у него в голове. - Задохнуться можно, наверное.
Каково же было удивление Александра Петровича, когда он увидел из передней весьма комфортабельную квартиру и притом тесно заставленную превосходною мебелью.
На вопрос Полянова, дома ли Семен Семенович Паучинский, бритый весьма внушительный лакей объявил, что сейчас пойдет доложить. Барин, дескать, весьма занять, а к половине десятого велел подать автомобиль.
Карточки у Александра Петровича с собою не было и ему пришлось дважды назвать свою фамилию. Все это удручало его чрезвычайно. По счастью, лакей вернулся незамедлительно и объяснил, что барин просить подождать, что он скоро освободится. Лакей позвонил. Тотчас же явился мальчик в красной курточке и провел гостя в довольно большую комнату, обставленную весьма примечательно. Это был маленький музей византийской древности и русской старины. Тут были такие дивные лампады, такая парча, такие иконы, что у Александра Петровича глаза разбежались. Ничего подобного он не ожидал.
- Что же это за птица ростовщик этот? - недоумевал он все больше и больше, переходя от одной вещи к другой с жадным любопытством.
Прошло полчаса, а хозяин все еще не являлся. Полянов так занялся иконами, что отсутствия Паучинского не замечал вовсе. И даже не сразу обратил на него внимание, когда тот появился, наконец, на пороге. Александр Петрович в это время с увлечением рассматривал какую-то Божию Матерь с Младенцем, новгородского письма XV века.
- Нравится? - спросил Паучинский, не без гордости показывая на икону. - Обратили внимание на разводы? А? А ручка у Младенца заметили какая? Стебельком.
- Заметил. Очень заметил, - отозвался восхищенный Александр Петрович. - И какая сохранность изумительная.
- А ведь я купил эту икону за пустяки. В то время моды на них не было. А теперь моя коллекция - целое состояние. Мог бы сразу разбогатеть, да вот не хочу.
И он криво усмехнулся. Его холодные глаза так и впились в Александра Петровича.
Вдруг Полянов вспомнил, зачем он пришел сюда. Его судьба в руках этого человека. Тонкие сухие губы и жестокие глаза Паучинского не предвещали ничего доброго.
- Пойдемте сюда. Нам здесь удобнее будет, - сказал Паучинский. И повел своего гостя в кабинет… Там был полумрак. Паучинский усадил Александра Петровича в кресло и сел против него, поставив лампу так, чтобы лицо гостя было достаточно освещено. Сам он, конечно, спрятался в тени.
- Александр Петрович, если не ошибаюсь?
- Да, да, меня зовут Александром Петровичем, - пробормотал Полянов, чувствуя, что он чем-то связан и что заговорить сейчас о деньгах почти невозможно.
- Я так полагаю, что вам, Александр Петрович, днем надо зайти, - сказал Паучинский деловито. - Теперь все-таки электричество, как хотите. Впрочем, вы, может быть, и сегодня что-нибудь предрешили? Я готов, если вам угодно и сейчас переговорить. Только предупреждаю: у меня есть пристрастия. Иных икон я вам ни за какую цену не уступлю.
- Почему нельзя при электричестве? Какие пристрастия? - спросил сбитый с толку Полянов.
- Да ведь вы у меня икону хотите купить? Я так понял Филиппа Ефимовича…
Александр Петрович почувствовал, что ему трудно говорить и даже трудно дышать.
- А! А! - промычал он, обхватив голову руками и уже не стараясь вовсе скрыть свое волнение.
Если бы иначе стояла лампа, Александр Петрович увидел бы теперь на лице Паучинского злую и самодовольную улыбку. Паучинский наслаждался. Фокус удался ему совершенно. Несчастный художник оказался совсем простецом.
- Я не иконы приехал покупать, - сказал Александр Петрович мрачно. - Я хочу просить вас ссудить мне тысячу рублей под какие вам угодно проценты.
- А! Вот оно что, - процедил сквозь губы Паучинский. - Вы меня извините, пожалуйста, я ваше дело с другим проектом перепутал. Теперь я припоминаю. Филипп Ефимович именно о ссуде говорил в связи с вашим именем. Что же! Я могу, если у вас есть соответствующий залог. Хотя я такими маленькими суммами по правде сказать, не интересуюсь, но для Филиппа Ефимовича я готов…
- Залога у меня никакого нет, - сказал Полянов, опустив голову. - Вот разве картины мои… Но я полагаю, что Филипп Ефимович может поручиться за меня, так сказать…
- Нет, знаете ли, такое поручительство для меня совсем неудобно. С Филиппом Ефимовичем мы приятели. Случись какая-нибудь неточность, я с него не взыщу. Вы меня извините, пожалуйста, что я про возможную неточность упомянул. Я ведь как деловой человек рассуждаю.
- Я понимаю, - невесело улыбнулся Александр Петрович. - Так, значит, ничего у нас выйти не может. Извиняюсь, что побеспокоил.
- Помилуйте. Пожалуйста. Мне приятно было познакомиться с вами.
Полянов поднялся и, как во сне, пошел из комнаты, в страхе, что он сейчас упадет в обморок и опозорится навсегда. Он уже дрожащею рукою взялся, было, за ручку двери, когда над его ухом раздался вкрадчивый шепот Паучинского:
- А не придумать ли нам какой-нибудь подходящей для вас комбинации? Может быть, у вас найдется время потолковать об этом со мной? А?
Александр Петрович остановился, недоумевая.
- Что? - сказал он. - Не понимаю.
- У вас есть долги? Векселя есть?
- Векселя есть, - вздохнул Полянов и тотчас же подозрительно посмотрел на своего мучителя.
- Может быть, вы припомните на какую сумму выдали вы векселей?
- Могу, могу. У меня и список есть. Вот.
И он покорно вынул из бумажника клочок бумаги.
- Покажите. Так. И сроки помните? Чудесно. На тысячу - раз. На пятьсот - два, три, четыре. Так. Очень хорошо. А это что? На три тысячи? Давний? Да вы, я вижу, кредитоспособным были человеком. И так всего на пять с половиною тысяч. И больше ничего?
- Есть долги и без векселей.
- На сколько?
- Одному полторы тысячи, потом по мелочам тысячи на две наберется.
- Прекрасно. Значит, весь долг ваш равен девяти тысячам рублей. Не так уж много. При вашем таланте, улыбнись вам счастье, вы сможете расплатиться в один год. В этом даже и сомнения быть не может. Не правда ли?
Александр Петрович нетерпеливо пожал плечами.
- Прощайте. Я пойду.
- Подождите, - сказал Паучинский многозначительно. - Вам сейчас сколько нужно денег?
- Тысячу рублей.
- К сожалению, Александр Петрович, тысячи рублей я вам дать не могу… Но, если хотите, я могу, пожалуй, дать вам десять тысяч. А?
- Как? Зачем?
- А это уж мое дело, зачем, - презрительно усмехнулся Паучинский. - Только векселя ваши придется вам выкупить и поскорее по возможности. Лучше всего завтра. А сейчас вы мне бланк подпишете. Согласны? У меня кстати и деньги сейчас есть.
- Не понимаю, - сказал глухо Полянов, смутно подозревая, что в этом предложении что-то неладно.
- Что же тут непонятного? Я вам сказал, что ссуду в тысячу рублей я считаю слишком ничтожною, а десять тысяч все-таки деньги. Я вам дам десять тысяч, а бланк вы мне подпишете на одиннадцать. Я себя не обижу, да и вам удобнее, когда у вас один только кредитор будет, а то с этакою кучею векселей все сроки перепутать можно. А чем я рискую? Человек вы талантливый: разбогатеете в конце концов. Только советую вам завтра же векселя скупить. Признаюсь, мне даже приятно было бы посмотреть, как вы их рвать будете.
Паучинский вынул из стола деньги и, отсчитав двадцать пятисотрублевых бумажек, протянул их Полянову.
- А вот и бланк. Неугодно ли присесть? Перо здесь.
Полянов покорно сел за стол и подписал вексель.