Сердце Логина сжалось от предчувствия неприятной сцены. Дубицкий позвонил. Неслышно, как тень, в дверях появилась молоденькая горничная в белоснежном, аккуратно пригнанном переднике и пугливыми глазами смотрела на Дубицкого.
- Детей! - командным голосом приказал он. Горничная беззвучно исчезла. Не прошло и минуты, как из тех же дверей показались дети: два гимназиста, один лет четырнадцати, другой двенадцати, мальчик лет девяти, в матросской курточке, три девочки разных возрастов, от пятнадцати до десяти лет. Девочки сделали реверансы, мальчики шаркнули Логину, - и все шестеро остановились рядом посреди комнаты, подобравшись под рост. Они были рослые и упитанные, но на их лицах лежало не то робкое-, не то тупое выражение. Глаза у них были тупые, но беспокойные, - лица румяные, но с трепетными губами.
- Дети, смирно! - скомандовал Дубицкий. Дети замерли: руки неподвижно опущены, ноги составлены пятки вместе, носки врозь, глаза уставлены на отца.
- Умирай! - последовала другая команда. Все шестеро разом упали на пол, - так прямо и опрокинулась на спины, как подшибленные, не жалея затылков, - и принялись заводить глаза и вытягиваться. Руки и ноги их судорожно трепетали.
- Умри! - крикнул отец.
Дети угомонились и лежали неподвижно, вытянутые, как трупы. Дубицкий с торжеством взглянул на Логина. Логин взял пенсне и внимательно рассматривал лица лежащих детей; эти лица с плотно закрытыми глазами были так невозмутимо-покойны, что жутко было смотреть на них.
- Чхни! - опять скомандовал Дубицкий. Шесть трупов враз чихнули и опять успокоились на безукоризненно чистом паркете.
- Смирно!
Дети вскочили, словно их подбросило с пола пружинами, и стали навытяжку.
- Смейся!
- Плачь!
- Пляши!
- Вертись!
Командовал отец - и дети послушно смеялись, - и даже очень звонко, - плакали, хотя и без слез; усердно плясали и неутомимо вертелись; и все это проделывали они все вместе, один как другой. В заключение спектакля они, по команде отца, улеглись на животы и по одному выползли из гостиной, - маленькие впереди. Логин сидел безмолвно и с удивлением смотрел на хозяина.
- Ну что, каково? - с торжеством спросил Дубицкий, когда дети выползли из гостиной.
В соседней комнате слышалось короткое- время легкое- шуршанье: там дети вставали с пола и тихо удалялись в свои норы. Было что-то страшное в их бесшумном исчезновении.
- Да, послушание необыкновенное, - сказал Логин. - Этак они по вашей команде съедят друг друга. Дрожь отвращения пробежала по его спине.
- Да и съедят! - крикнул Дубицкий радостным голосом. - И косточек не оставят. И будет что есть, - я их не морю: упитаны, кажись, достаточно, по-русски, - и гречневой и березовой кашей, и не бабятся, на воздухе много.
Логин поднялся, чтобы уходить. Ему было грустно.
- Так вот какова должна быть дисциплина, - говорил Дубицкий. - Лучше одного забить, да сотню выучить, чем две сотни болванов и негодяев вырастить. А вы уж уходите? Пообедайте с нами, ась? Нет, не хотите? Ну, как желаете; вольному-воля, спасенному-рай.
Когда уже Логин в передней, при помощи той же бесшумной девушки в передничке, надел пальто, Дубицкий появился в раскрытых дверях прихожей, причем заполнил своею широкою фигурою почти все пространство между косяками, и сказал:
- Так и быть, только для вас, получит ваш Почуев место. Молокосос он, выдрать бы его надо хорошенько, - ну да уж так и быть.
Логин начал было благодарить.
- Не надо, не надо, - остановил его Дубицкий, - я не купец-благотворитель. Что захотел, то и сделал. Да скажите ему, чтоб ухо востро держал вперед. А то уж окончательно! И тогда никаких ходатайств, ни боже ни.
Глава девятая
Прямо от Дубицкого Логин отправился к Ермолину. Там собралось несколько человек поговорить о том обществе, которое, по мысли Логина, предполагали они здесь учредить. Логин взялся написать проект устава. Сегодня надо было его прочесть и обсудить.
Когда Логин пришел, на террасе сидели, кроме Ермолина и Анны, еще трое: Шестов, Коноплев и Хотин. В саду раздавались голоса Анатолия и Мити, двоюродного брата Шестова; на траве мелькали весело голые ноги мальчиков. Логину показалось, что опять ясные глаза Анны приветливо поднялись на него. Складки ее сарафана падали прямо. В них было удивительное спокойствие.
Егор Платонович Шестов - молодой учитель, сослуживец арестованного Молина, невысокого роста худенький юноша, белокурый и голубоглазый. По молодости своей, - ему двадцать один год, - еще наивен, и не утратил отроческой способности краснеть от всякого душевного движения. Непомерно застенчив и нерешителен, - как будто никогда не знает, что надо делать, не знает иногда, может быть, чего сам хочет и чего не хочет. Поэтому наклонен подчиняться всякому. В гостях ли он, ему трудно решиться уйти: все ждет, когда поднимутся остальные. Если кроме него никого нет, готов сидеть без конца; когда же заметит наконец, что надоел хозяевам, то смущенно берется за шапку, словно намеревается украсть ее. При этом, обыкновенно, приглашают посидеть еще (хоть и рады были бы, чтобы ушел); отнекнется раз, пробормочет "пора" или "уж я давно" и кончит тем, что останется. Хозяева зевают и уже не удерживают; тогда уходит и терзается мыслью, что пересидел и наговорил глупостей. Последнее озабочивает его не без причины: в разговорах он весьма ненаходчив, вымучивает из себя слова, когда уж непременно надо говорить, и бывает иной раз способен, в припадке застенчивого отупения, сказать что-нибудь неуместное: то при священнике упомянет о поповских карманах, то заговорит о старых девах при девицах, которые могут на это обидеться, то примется рассматривать альбом, да и спросит вдруг хозяина дома о портрете его матери:
- Кто эта старуха? На зайца похожа. На что хозяин досадливо ответит:
- Это - так, знакомая одна…
И заговорит о другом. Каждый раз после такой выходки Шестов мгновенно соображает, в чем дело, и мучительно краснеет: намеренно он никому не сказал бы ничего неприятного.
Так как при всем том он целомудренно честен, увлекается чтением книг и при всей своей застенчивости страстно любит говорить и спорить об интересующих его вопросах со всяким, причем готов открыть случайному собеседнику заветнейшие убеждения и пламеннейшие надежды, - то понятно, что бывает неприятен в обществе людей положительных и солидных.
Савва Иванович Коноплев служит учителем здешней учительской семинарии. Он худощав и высок, как жердь, по народному сравнению. Его лицо обложено рыжею, клочковатою бородкою того фасона, который делает человека похожим на обезьяну. На нем черный сюртук, который заношен и лоснится на локтях, а под сюртуком синяя кумачная рубашка; ее ворот вышит красным гарусом. Блестящие, бегающие глаза; движения быстрые и угловатые; речь неразборчивая, торопливая, - иногда даже брызгает слюною, такая толкотня слов происходит во рту, - все это дает впечатление человека исступленного, который выскочил из колеи. Щеки у него слишком впалые, грудь чрезмерно узка, руки необычайно сухи, жилисты, длинны. Сразу видно, что он и суетлив и бестолков.
Иван Сергеевич Хотин - мелкий здешний купец. Пишет стихи и приводит ими в восторг всех наших мещан и маленьких чиновников. У него в городе только один соперник, и тоже из купцов, - молодой. Оглоблин. Но тот образованнее, кончил гимназию, а Хотин не доучился в уездном училище. Стихи Оглоблина печатаются в губернском листке и даже иногда в каком-нибудь столичном еженедельнике. Попытки Хотина печататься были неудачны. Хотин огорчился и пришел к убеждению, что без протекции и в печать не попасть. Человек восторженный, хотя и малограмотный, и любит помечтать. Торговля идет плохо: за прилавком чувствует себя не в своей тарелке. Ему около сорока лет. Длинная черная борода. На голове изрядная лысина.
С ним Логин познакомился из-за стихов. Хотин принес стихи; Логин сказал свое мнение. Хотин показался ему интересным: неугомонная жажда справедливости закипала в его речах. О городских делишках говорил, горя и волнуясь. Но Логин понимал, что Хотин-один из "шлемялей", которым суждено проваливать всякое- дело, за какое бы они ни взялись.
Вообще, несмотря на рассеянность, которая овладевала Логиным в последнее время, он сохранил значительную степень психологической прозорливости, давнишнее, как бы прирожденное качество, - по крайней мере, оно развилось без заметных усилий. В оценке людей ошибался редко. Даже новый замысел, хотя и побуждал искать людей, но не ослеплял Логина. Эти люди, что собрались у Ермолина, были единственные, которые заинтересовались делом, каждый по-своему, так что с ними можно было "начать".
"Только бы начать!" - думал Логин.
А там, впереди, борьба за возможность работать в иных условиях.
- Что нового слышно? спросил Коноплев у Логина, когда тот поздоровался со всеми.
- Горожане, вы знаете, теперь только одним интересуются: рады скандалу.
По лицу Анны пробежало презрительное выражение; глаза ее показались Логину померкшими. Сожаление, что начал об этом, быстро сменилось в Логине странным ему самому злорадством.
- Да, это дело Молина, сказал Хотин, - скверное дело. Очень уж наши мещане все злобятся.
- Подлец этот ваш Молин! - крикнул Коноплев Шестову. Я всегда это говорил. Тоже и девчонка, сказать по правде, стерва.
Нет, вы ошибаетесь, заговорил Шестов, краснея, - Алексей Иваныч очень честный человек.
Ну еще бы, честные люди всегда так делают!
- Он в этом деле даже и не виноват нисколько.
- Ну для него же лучше. Вы откуда же это знаете?
- Да он меня так уверял.
И только-то? Вот так доказательство! Коноплев хлопнул себя по коленям длинными руками и захохотал.
Молин не стал бы лгать, горячо спорил Шестов, он человек честный и умный, и свое дело знает, и ученики его уважают.
- Подите вы, - отъявленный прохвост! - решительно и даже с раздражением сказал Коноплев. - Охота вам была с ним якшаться! Я рад, что хоть с одного лицемера маску сдернули.
Шестов был весьма огорчен этими резкими отзывами о сослуживце и собирался еще что-то возражать. Но вмешался в разговор Ермолин; он до тех пор молчал и задумчивыми голубыми глазами ласково и грустно смотрел на Шестова.
- Не будем из-за него спорить, - сказал Ермолин примирительным голосом, - виноват он или нет, это обнаружится.
Анна не то застенчиво, не то задумчиво потупилась и тихо молвила:
- Да и говорить о нем невесело. Мне всегда стыдно было на него смотреть: он такой наглый, и цепляется, как репейник.
- И всем дает ругательные клички, - сказал Хотин. Видно было, что он вспомнил какую-нибудь из этих кличек, - может быть, она относилась к кому-нибудь из присутствующих, - и едва удержался от смеха: по его лицу пробежало отражение того нехорошего чувства, которое овладевает многими из нас при воспоминании о том, как обругали или осмеяли кого-нибудь из наших приятелей.
Шестов покраснел. Логин подумал, что грубая кличка могла относиться и к Анне, и почувствовал злобу. Быстро глянул на Анну. Брезгливое движение слегка тронуло ее губы. Она протянула руки вперед, словно запрещала говорить об этом дальше. Ее движение было повелительно.
- Вот более важная новость, - сказал Ермолин, - в нашей губернии уже были, говорят, случаи холеры. Хотин вздохнул, погладил бороду и сказал:
- Недаром, видно, у нас барак построили.
- Типун вам на язык! - сердито крикнул Коноплев. - Чего каркаете!
- Уж тут каркай, не каркай… Слышали вы, что в народе болтают?
- А что? - спросил Логин.
- Известно что: барак построили, чтоб людей морить, будут здоровых таскать баграми, живых в гроб класть да известкой засыпать.
- А все-таки холера к лучшему, - заявил Коноплев. - Это чем же? - спросил Хотин несколько даже обидчивым голосом.
- А тем, что все-таки город почистили немножко. Все замолчали. Никому не хотелось больше говорить о холере. Она была еще далеко, и ясный весенний день с радостною зеленью, с нежными и веселыми шорохами и беззаботными чириканиями не верил холере и торопился жить своим, настоящим. Но этот разговор напомнил Анне другое неприятное, но более близкое- этим цветам и звукам.
- Василий Маркович, вы были у Дубицкого? - спросила она у Логина и с тревожным ожиданием склонилась в его сторону стройным станом, опираясь на край стула обнаженною рукою.
- Да, как же, был. Почуеву дадут место, но в другой какой-нибудь школе.
- Ну вот, большое вам спасибо, - сказал Ермолин и крепко пожал руку Логина. - Как это вам удалось?
Анна посмотрела на Логина благодарными глазами, и ее рука нежным движением легла на его руку. Логин почувствовал, что ему не хочется рассказывать ей, потому что она смотрит так ясно, но он преодолел себя и подробно передал все, что было.
- Молодец генерал! - воскликнул Коноплев с искренним восторгом.
Хотин неодобрительно потряс черною бородою, Шестов покраснел от негодования, Анна спросила холодно и строго:
- Что же вам так нравится? Коноплев слегка смутился.
- Как же, дисциплина-то какая? Разве худо?
- Неумно. Какие жалкие дети!
- Обо всем не перенегодуешь, так не лучше ли поберечь сердце для лучших чувств, - сказал Логин с усмешкою.
Анна вспыхнула ярким румянцем, так что даже ее шея и плечи покраснели и глаза сделались влажными.
- Какие чувства могут быть лучше негодования? - тихо промолвила она.
- Любовь лучше, - сказал Шестов. Все на него посмотрели, и он закраснелся от смущения.
- Что любовь! - говорила Анна. - Во всякой любви есть эгоизм, одна ненависть бывает иногда бескорыстна.
В ее голосе звучали резкие, металлические ноты; голубые глаза ее стали холодными, и румянец быстро сбегал с ее смуглых щек. Ее обнаженные руки спокойно легли на коленях одна на другую. Шестов смотрел на нее, и ему стало немного даже страшно, что он возражал ей: такою строгою казалась ему эта босая девушка в сарафане, точно она привыкла проявлять свою волю.
- Да вот, - сказал Логин, - вы, конечно, давно негодуете, а много вы сделали?
Анна подняла на Логина спокойные глаза и встала. Ее рука легла на деревянные перила террасы.
- А вы знаете, что надо делать? - спросила она.
- Не знаю, - решительно ответил Логин. - Порою мне кажется, что негодующие на мучителей просто завидуют: обидно, что другие мучат, а не они. Приятно мучить.
Анна смотрела на Логина внимательно. Темное чувство подымалось в ней. Ее щеки рдяно горели.
- А что, - сказал Ермолин, - не приступить ли к делу? Василий Маркович прочтет нам…
- Постойте, - сказал Коноплев, - писать-то все можно, бумага стерпит.
Все засмеялись. Коноплева удивил внезапный смех. Он спросил:
- Что такое-? Да нет, господа, постойте, я не то, что… я хочу вот что сказать: важно знать сразу самую суть дела, главную идею, так сказать. Вот я, например, я уж после Других примкнул, мне рассказали, но, может быть, не всё.
- Савва Иванович любит обстоятельность, - сказал Хотин, посмеиваясь.
- Ну а то как же? Все-таки интересно знать, что и как.
- В таком случае, - сказал Ермолин, - мы попросим Василия Марковича предварительно словесно изложить нам свои мысли, если это не затруднит.
- Нисколько, я с удовольствием, - отозвался Логин. Он мечтательно глядел перед собою, куда-то мимо кленов радостно зеленеющего сада, и медлительно говорил:
- Все нынче жалуются, что тяжело жить.
- Еще и как тяжело, - со вздохом сказал Хотин.
- Мы все, не капиталисты, - продолжал Логин, - живем обыкновенно изо дня в день.
Если бы посмотрел на Анну, заметил бы, что она вдруг смущена чемто, но ничего не видел и говорил:
- Болезнь, потеря работы, смерть главы семейства - все это быстро поглощает сбережения. Да и как сберегать? Часто не из чего, да и самый процесс скапливания денег непривлекателен.
- Ну, чем же? - недоверчиво спросил Коноплев.
- В нем есть что-то презренное, скряжническое-.
- Ну, не скажите, - прибережешь копейку, так сам себе барин, ни от кого не зависишь.
- Это верно, - подтвердил Хотин, задумчиво поглаживая длинную бороду.
- Может быть, и так, - сказал Логин, - но одни сбережения не могут быть достаточны. Возьмем хоть сберегательные кассы. У них громадные капиталы, но что ж? Вы делаете сбережения в кассе, но это не ставит вас ни в какие отношения с другими вкладчиками. Исчерпали вы ваш вклад и беспомощны: касса ни в каком случае не даст вам в долг.
- Для того ссудосберегательные кассы, - сказал Коноплев.
- Да, это хорошо, но и это узко, - деньги не всегда достаточная помощь. Бывает иногда нужно живое содействие, совет врача, юриста, достать работу или еще что-нибудь. Надо установить тесные связи между членами общества, как в семье, где все друг другу помогают.
- Тоже, какая семья! - сказал Хотин.
- Мы хорошую устроим, - отвечала Анна с ласковою улыбкою.
- Множество людей, - продолжал Логин, - терпят недостаток в необходимом, и они же часто не могут найти работы. А лишних людей нет.
- Да, кабы лишних ртов не было, - спорил Коноплев.
- Не бывает их, - говорил Логин. - Если новый работник увеличивает собою предложение труда, так зато он увеличивает и спрос на чужую работу. Человек не может прожить без помощи других, это понятно: естественное состояние человека-нищета. Но зато естественное состояние общества-богатство, и потому общество не должно оставлять своих сочленов без работы, без хлеба, без всего такого, чего на всех хватит при дружной жизни. В нашем городе, например, найдется немало людей и образованных, и простых, у которых есть досуг, и почти каждый из них во многом нуждается. Они могут соединиться. Можно вперед рассчитать, сколько работы потребуется в год, работы друг на друга. Каждый делает, что умеет: сапожник сапоги тачает…
- И пьянствует, - вставил свое словечко Коноплев.
- Пусть себе пьет, лишь бы свою долю работы сделал, - сказал Ермолин.
- А работы у него будет много, - продолжал Логин, - зато и на него будут работать многие: и врач, и плотник, и слесарь, и учитель, и булочник. Образуется союз взаимной помощи, где каждый нужен другим и каждый братски расположен помочь другим, - зато и ему окажут всегда помощь и поддержку, все будут свои люди, соседи и друзья. Всякому, кто хочет работать, найдется работа. И всякий будет пользоваться большими удобствами жизни, возможностью жить не в тех конурах, в которых теперь живет большинство. А еще выгода, - при таком устройстве добрососедских союзов нет надобности в дорогом посредничестве купцов, хозяев, предпринимателей.
"Он холоден, и не верит, - вдруг подумала Анна, и вся наклонилась на стуле, и с удивлением посмотрела на Логина. - Нет, - опять подумала она, - я ошибаюсь, конечно!"
- А если члены перессорятся? - спросил Коноплев.
- Весьма вероятно, - отвечал Логин. - Но это не беда: неуживчивые выйдут, другие спорщики подчинятся общему мнению, увидят, что это выгодно.
- Нужен капитал, - сказал Хотин, - без денег самых пустых вещей не устроишь.
Деловая озабоченность не шла к нему, - такое- v него всегда было рассеянно-мечтательное лицо.
- Каждый человек сам по себе капитал, - сказал Логин. - Инструменты у многих, конечно, найдутся.
- И деньги найдутся, - сказала Анна и опять покраснела.