Странное чувство неловкости владело ею; стала смотреть в сад и положила руки на деревянную изгородь террасы. Цветы, которые пахли безмятежно, по-весеннему, возвратили ей спокойствие.
- С миру по нитке, - начал было Шестов. Но уже он так давно молчал, что у него на этот раз не вышло, - горло пересохло, звук оказался хриплым. Шестов сконфузился, закраснелся и не кончил пословицы.
- Самое главное, - сказал Ермолин, - надо для начала людей убежденных, чтоб они верили в дело и повлияли на других своею уверенностью.
- Люди найдутся, - сказал Хотин с уверенным видом и погладил бороду, как будто бы эти люди были у него в бороде.
- Было бы корыто… - начал опять Шестов и опять в смущении замолчал: он видел, что Анна улыбается.
- Заведем в складчину машины, - заговорил Логин, - работа будет производительнее, меньше будет утомлять. Приспособим электричество. Много есть под руками живых сил, которыми не пользуются люди. Заведем общие библиотеки. Будем обмениваться нашими знаниями, будем устраивать путешествия…
- На луну, - тихо сказал кто-то, Логин не расслышал кто.
Логин вздрогнул слегка и заметил, что мечтает вслух.
- Зачем на луну? - досадливо сказал он, - хоть бы по родине, а то мы и ее не знаем как следует.
- Еще один вопрос, - торопливо сказал Коноплев, - типография будет?
При этом его лицо приняло такое- выражение, точно это было самое важное и интересное для него дело, и черные глаза с ожиданием уставились на Логина.
- Что ж, если понадобится, отчего же, - ответил Логин, - в других городах есть, так отчего бы и у нас ей не быть!
- В нашем городе? Что у нас печатать? - спросила, улыбаясь, Анна. - Листок городских известий и сплетен?
- Непременно надо, оживленно заговорил Коноплев, - мало ли здесь учреждений разных, и частных, и казенных, - нужны бланки, книги торговые, объявления, мало ли что. Наконец, книги печатать.
- Какие? Приходно-расходные?
- Ну да вот я напечатаю свое сочинение, - почти готово.
- Для книги-то стоит, согласился Ермолин с едва заметною усмешкою.
- Эта типография, - сказала Анна, - будет как теплица, чтобы взращивать провинциальные книги.
Решили прочесть вслух и обсудить устав. Мальчики вернулись на террасу, и Анатолий выпросил, чтобы читать позволили ему.
После чтения каждого параграфа подымались споры, довольно-таки нелепые. Горячее всех спорили, причем часто не понимали друг друга, Коноплев и Хотин: Коноплев любил спорить, Хотин хотел показать свою практичность, и оба оказывались бестолковыми одинаково. Ермолин и Анна помогали им разобраться и с трудом успевали в этом. Шестов говорил мало, зато много волновался и краснел. Мальчики не ушли и слушали внимательно; Митя горел восторгом и сердился на непонимающих. Логин молчал и смотрел все так же, мечтательными, не замечающими предметов глазами. Но он видел, что ласковые глаза Анны иногда останавливались на нем, - и ему приятно было чувствовать на себе ее взгляд. Казалось ему иногда, что ее чистые глаза, доверчивые, были насмешливы. Да, от насмешливого отношения к себе, зачинателю, и к своему замыслу он никогда не мог совсем освободиться.
Когда чтение окончилось, спорили еще долго о названии общества: Коноплев предлагал назвать его дружиною, Хотин-компаниею. Шестов-братством, - и не пришли ни к чему.
- С этим обществом мы таких делов наделаем, что страсть! - воскликнул Хотин, внезапно воодушевляясь. - Мы им покажем, как жить по совести. Только бы удалось нам осуществить, а уж мы им нос утрем.
И он яростно погрозил кому-то кулаками.
Логин вдруг нахмурился; язвительная улыбка промелькнула на его губах.
"Ничего не выйдет", - подумал он, и тоскливо стало ему. Но вслух он сказал:
- Да, конечно, если приняться с толком, то должно осуществиться.
"Отец-такой же мечтатель, как и дочь, - думал он об Ермолиных. - Он верит в мой замысел больше, чем я сам, - поверил сразу, с двух слов. А я, после стольких дум, все-таки почти не верую в себя! А какой бодрый и славный Ермолин! Глаза горят совсем по-молодому, - позавидуешь невольно".
- Однако, - суетливо заговорил Коноплей, - я не стану тратить времени даром: сейчас же буду готовить книгу для типографии. Мне типография больше всего нужна. Это хорошо будет устроено. Вот я книгу написал. Напечатать-надо деньги. А своя типография, то даром, - выгода очевидная.
- Ну, не совсем даром, - сказал Логин, хмурясь и в то же время улыбаясь.
- Да, да, понимаю: бумага, краска типографская. Ну да это подробности, потом.
- У вас и так много работы, - сказал Шестов, - а вы еще находите время писать.
Он с большим уважением относился к тому, что Коноплев пишет.
- Что делать, надо писать, - с самодовольною скромностью отвечал Коноплев. - Никто другой не говорит в печати о том, что нужно, - приходится выступать нам.
- А не будет нескромностью полюбопытствовать, о чем ваша книга? - спросил Логин.
- Против Льва Толстого и атеизма вообще. Полнейшее опровержение, в пух и прах. Были и раньше, но не такие основательные. У меня все собрано. Сокрушу вдребезги, как Данилевский Дарвина. И против науки. - Против науки! - с ужасом воскликнул Шестов.
- Наука-ерунда, не надо ее в школах, - говорил Коноплев в азарте. - Все в ней ложь, даже арифметика врет. Сказано: отдай все, - и возвратится тебе сторицею. А арифметика чему учит? Отнять, так меньше останется! Чепуха! Против Евангелия. К черту ее!
- Со школами вместе? - спросил Ермолин.
- Школы не для арифметики!
- А для чего?
- Для добрых нравов.
- В воззрениях на науку, - сказал Логин, - вы идете гораздо дальше Толстого.
- Вашего Толстого послушать, так выходит, что до него все дураки были, ничего не понимали, а он всех научил, открыл истину. Он соблазняет слабых! Его повесить надо!
- Однако, вы его недолюбливаете.
- Книги его сжечь! На площади, - через палача!
- Ас читателями его что делать? - спросила Анна с веселою улыбкою.
- Кто его читает, всех кнутом, на торговой площади! Анна взглянула на Логина, словно перебросила ему Коноплева.
- Виноват, - сказал Логин, - а вы читали?
- Я? Я читал с целью, для опровержения. Я зрелый человек. Я сам все это прошел, атеистом был, нигилистом был, бунтовать собирался. А все-таки прозрел, - Бог просветил; послал тяжкую болезнь, - она заставила меня подумать и раскаяться.
- Просто вы это потому, что теперь мода такая, - сказал Шестов; он от слов Коноплева пришел в сильнейшее негодование.
Коноплев презрительно посмотрел на него.
- Мода? Скажите пожалуйста! - сердито сказал он.
Широкие губы его нервно подергивались.
- Ну да, - продолжал Шестов, волнуясь и краснея, - было прежде поветрие такое- вольное, и вы тянулись за всеми, а теперь другой ветер подул, так и вы…
- Нет, извините, я не тянулся, я искренно все это пережил.
- И Толстой-искренно.
- Толстой? На старости лет честной народ мутит.
- Ваша книга его и обличит окончательно, - сказала Анна примирительным тоном,
- Мало того! На кол его, и кнутом!
- Меры, вами предлагаемые, не современны, к сожалению, - сказал Шестов.
Он старался придать своим словам насмешливое выражение, но это ему не удалось: он весь раскраснелся, и голос его звенел и дрожал, - очень уж обидно ему было за Толстого, и он теперь от всей души ненавидел Коноплева.
- Не современны! - насмешливо протянул Коноплев. - То-то нынче все и ползет во все стороны, и семья, и все. Разврат один: разводы, амурные шашни! А по Домострою, так крепче было бы.
- Так, по Домострою, - сказал Ермолин, - то есть непокорную жену…
- Камшить плетью!
- Хорошо, кто с плетью, худо, кто под плетью, - сказал Логин, - всяк ищет хорошего для себя, а худое оставляет другим. Так и жена.
- Нет, совсем не так. Жена-сосуд скудельный, она слабее, и поэтому ее обязанность-повиноваться мужу.
- Вот вы говорите, что жена слабее, - сказала Анна. - А если случится так, что жена сильнее мужа?
- Не бывает! - решительно сказал Коноплев.
- Однако!
- Если телом и сильнее, так умом или характером уступит. Муж-глава семьи. Вот Дубицкий-примерный семьянин, он в повиновении держит…
- Изверг! - воскликнул Шестов.
- А взять хоть нашего городского голову, - да он прямой колпак. Я б его жену а бараний рог согнул.
- Это вам не удалось бы, - возразил Хотин, - посмеиваясь.
- Не беспокойтесь! Или еще исправничиха, - разве хорошо? Муж долги делает, а она наряжается. Не молоденькая, пора бы остепениться!
Глава десятая
Логин и Шестов с Митею втроем возвращались от Ермолиных. Они отказались от экипажа, который им предлагали, а Коноплев и Хотин предпочли ехать.
Митя устал за день. Ему хотелось спать. Иногда он встрепенется, пробежит по дороге и опять шагает лениво, понурив голову.
Тихо было на большой дороге. Уже солнце касалось мглистой полосы у горизонта. Откуда-то из-за дали доносились заунывные звуки песни, тягучие и манящие. По окраинам дороги, на высоких и пустых стеблях покачивались большие желтые цветы одуванчика. На лугу кой-где ярко желтели крупные калужницы. В перелеске коротко и скучно загоготал одинокий леший и смолк.
Шестов так бодро шагал по дороге, словно уже совершал некоторый подвиг. Логин с усмешкою слушал его восторженные восклицания. Вспомнилось, как при прощанье Анатолий крепко сжал его руку. Он смотрел тогда на Логика разгоревшимися глазами, и щеки его раскраснелись. Восторг мальчика понравился Логину и позабавил его.
"Игрушка, заманчивая для детей, незнакомых с жизнью, и для стариков, которые молоды до могилы"-так определил он теперь свой замысел.
- Какая превосходная идея! - восклицал Шестов. - Да, вот это именно и хорошо, что без всяких потрясений можно устроить разумную жизнь, - и так скоро!
- Разумную жизнь в Глупове! - тихо сказал Логин.
Помните, - продолжал Шестов, - "Через сто лет" Беллами. Когда я читал, я все думал, что это что-то далекое-, почти несбыточное. Ведь он через сто с лишком лет Рассчитывает. А через сто лет что еще будет нравиться людям У них свои идеалы, может быть, будут, получше наших. А это наше дело теперь же можно сделать! Сейчас же можно начать!
Сейчас, конечно, угрюмо сказал Логин, - вот придем домой и переменим свою жизнь.
Ну, не буквально сейчас… Да нет, именно сейчас, теперь же можно говорить, собирать сотрудников, разрабатывать устав. Ведь начальство разрешит!
Было бы для кого разрешать.
Шестов посмотрел на Логина внимательно, словно обдумывал-разрешат или нет, - и опять быстро и уверенно зашагал.
- Ведь тут нет ничего пред осу дительного или незаконного. Впрочем, как посмотрят. Вот мне один из товарищей писал, что в их городе клуба не разрешили: мало членов, и никого из местных заправил. Но мыто навербуем толпу участников.
- Едва ли десяток найдется.
- Почему же вы так думаете?
- Равнодушие-злейший враг всякого движения.
Шестов примолк ненадолго.
"Ах, если бы я сам был поменьше недоверчив к себе, думал Логин. - Этот мальчик своим энтузиазмом разогрел бы кого-нибудь… если бы не обстоятельства".
Настолько Логин был уже знаком с историею, которая занимала город, и с настроением некоторых влиятельных в городе лиц, чтобы предвидеть, что участие Шестова не принесет пользы для проведения замысла в жизнь. Скорее напротив: будут мешать за то, что' он участвует.
А все-таки поборемся, - решительно сказал Шестов.
Горделивое чувство поднялось в душе Логина, как перед битвою в душе воина, который не уверен в победе, он дорожит честью.
- Поборемся, - весело повторил он.
И вера в замысел, такая же сильная, как и неверие, встала в его душе, o и все же не могла затмить угрюмой недоверчивости.
"Восторг его хорош сам по себе, помимо возможных результатов, ^ думал он о Шестове, эстетичен этот восторг!"
Было, в самом деле, что-то прекрасное и трогательное в молодом энтузиасте. Дорога, где шли они, с серым избитым полотном и узкими канавами по краям, пыльно протянулась среди унылого ландшафта, утомительнооднообразного; она своим пустынным и жестким простором под блеклозеленым небом, всем своим скучающим видом странно и печально оттеняла незрелый восторг молодого учителя. Чахлые придорожные березки не слушали его восклицаний, вздрагивали пониклыми и порозовелыми на заре ветками и не пробуждались от вечного сна. Грубая дорожная пыль взлетала по ветру нежными клубами, сизыми, обманчивыми. Когда она подымалась у ног Логина, за нею мерещился ему кто-то злой и туманный.
- Какая светлая личность-Ермолин! - продолжал восторгаться Шестов. - Какая удивительная девушка- Анна Максимовна! Их Толя-замечательно умный мальчик, не то, что ты, Митька!
- Ну уж, ты, - сердито пробормотал Митя, - все-то у тебя замечательные!
- Коноплев тоже очень умный человек, но только он ужасно заблуждается.
- Что вы говорите! - досадливо сказал Логин, - какой он умный! У него в голове не мозг, а окрошка с луком.
- Ах нет, вы его еще очень мало знаете!
- Говорит, был нигилистом. Да он и теперь нигилист.
Логин не пошел прямо домой. Сообразил, что горожане глазеют на острог, где сидит арестованный учитель Молин, - и захотелось поглядеть на это.
Не ошибся. На валу нашел вереницы гуляющих по той Дорожке над рекою, откуда видны окна острога. Некоторые останавливались перед острогом и смотрели на него сверху вниз; старались угадать окно, за которым сидит Молин. Надеялись, что он покажется; кто-то уверял, что днем Молин разговаривал из окна с учениками. Но теперь он не появлялся. Любопытствующие горожане спорили о том, какое- окно принадлежит его камере.
Логин встречал знакомых, слышал отрывки разговоров, веселый смех, шутки, довольно плоские, по обыкновению, - все о заключенном. Кто попроще, не стесняясь, бранили Молина и издевались над тем, что он угодил в тюрьму: прельщала мысль, что вот, хоть и барин, а все-таки посажен. Но в речах людей, которые стараются в обхождении и одежде подражать "господам и барышням", не мог Логин уловить ни сочувствия к заключенному, ни пылкого осуждения: в сонную толпу брошен забавный анекдот, занимаются им, - и только.
Здесь была сегодня все больше публика, одетая странно, в подражание господам; шляпки, не идущие к лицу, стриженые холки над румяными лупетками, пестрые галстуки под корявыми рожами, тесные башмаки на громадных ножищах и усилия подражать господам не только в разговорах, но и в самых мыслях.
Какие-то вертлявые, но как бы испуганные чем-то барышни хихикали; молоденькие, развязные и неловкие чиновники вертелись вокруг них-иной поместится против барышень, да так и марширует спиною вперед. Смуглый, рябой поручик Гомзин, со сверкающими белыми зубами, молодцевато прошел с Машенькою Оглоблиною, которая фасонисто потряхивала хорошенькою глупенькою головкою, чтобы пощеголять золотыми сережками, и помахивала пухленькими короткопалыми ручонками, чтобы увидели ее золотые браслеты. Ее брат, жирный молодой купчик, суетливо пробежал в толпе бестолково-шумливых молодых людей; они покрывали каждую его фразу восторженным ржанием. Валя Дылина и ее младшая сестра Варя прошмыгнули тут же; их преследовали двое невзрачных юношей, воспитанники учительской семинарии; в воздухе, мягком и влажном, резко взвизгнули скрипучие и трескучие нотки громкого смеха веселых девушек.
Внизу, на площадке между собором и острогом, тоже был народ. Но они не прикрывали своего любопытства тем, что будто бы пришли на прогулку, - это был рабочий народ, который гуляет только в кабаке да в трактире. Прохаживались угрюмо, застаивались перед железными воротами острога, - мрачные, унылые фигуры в испачканных, заплатанных одеждах: мальчишки грязные, растрепанные и изумленные, - мастеровые: сапожник, опорки измызганные и дырявые, почерневшие от вара пальцы-краснели кий мясник, одежда пахла кровью убитых быков, - столяр, высокий, тощий, бледный, цепкие и костлявые руки бесприютно болтались по воздуху, тосковали об оставленном дома рубанке. Говорили тихо, но злобно, - обрывками зловещих угроз и таинственных афоризмов.
- А вы что здесь один делаете, Кудинов? - спросил Логин румяного, длинноносого гимназиста, который с любопытным и суетливым видом шнырял в толпе, на дорожке вала.
- А меня мама послала посмотреть, что здесь делается, - откровенно объяснил Кудинов.
Трое почтовых чиновников остановились на валу против окон острога. Пьяные. Один из них, хромой, с выражением совестливости на румяном лице, круглом, безусом, уговаривал товарищей идти дальше и сконфуженно улыбался. Бормотал:
- Братцы, бросьте! Довольно безобразно, и даже нехорошо. Ну, что там! Наплевать! Невидаль какая! Пойдемте, ей-богу, пойдемте!
Двое других, тощие, бледные, обалделые и нахальные лица, удерживали его, хватали за руки и вскрикивали, обращаясь к острогу:
- Друг, Лешка, ясное солнышко, покажись! Скотина ты этакая, выставь свою мордашку, друг распроединственный!
Наконец-таки благоразумный товарищ (они пили по большей части на его счет и потому несколько слушались его) убедил их. Пошли, неистово хохотали, шатались, ругались. Были не настолько пьяны, как представлялись, и могли бы держаться прямее, но хотелось покуражиться.
Молодой щеголеватый портной Окоемов, у которого кривые ноги двигались, как ножницы, подскочил к Логину с форсом, протянул ему руку. Разило1 помадою и духами резедою; галстучек на тонкой, жилистой шее торчал зеленый с розовыми крапинками; рыженький котелок, аккуратненький пиджачок бирюзового цвета, узкие клетчатые брючки. Шил на Логина и потому на улицах подходил беседовать. Логин знал, что Окоемов глуп, и беседы с ним уже не забавляли.
- Вот извольте полюбоваться, - презрительно сказал Окоемов, - совершенно непросвещенный народ: дивятся, а чему? Что тут глаза таращить! Все одно, - много ли увидят? И что такого особенного? Ну, будем так говорить, за нарушение целомудренности засадили интеллигентного человека. Но, я вас спрошу, разве же это редкость?
- Будто бы не редкость?
- Помилуйте, скажите, да они не читают газет, а взять хоть бы "Сын Отечества", - да там в каждом номере самых разнообразных преступлений хоть отбавляй: читай не хочу, так что под конец и внимания не обращаешь, ну убил, зарезал, отравил, - тьфу!
- А тут наш попался, - объяснил Логин, - всем и интересно.
- Конечно, - согласился Окоемов, - так как в нашем богоспасаемом граде не имеется, можно сказать, никаких высших интересов и увеселений, то им и это обстоятельство лестно. В столицах же и в больших городах теперь в моде психопатия. Я ведь и сам, как вы, может быть, изволите знать, жил в Санкт-Петербурге, обучался своему художеству.
- И насмотрелись на психопатию?
- Да-с, оно точно, психопатия - веди", будем так говорить, очень тонкая и деликатная. Значит, как хочу, так и верчу, и ты моему нраву не препятствуй. Ну а чуть ты что не потрафил, так уж тут держись, берегись да улепетывай, а не то живым манером пистолетная запальчивость. Так что остальные прочие уж лучше терпи, кто ежели попроще и без нервов. Ловко! Господа очень одобряют.
- Ну а вы как?
- Чего-с?
- Одобряете, кажется, психопатию?
- Я-то?
- Ну да, вы.