Я по примеру Робинзона Крузо завела себе двух маленьких Пятниц - сыновей младшей жены хозяина дома и моего делового партнера. Чудесные арапчата! Я их учу русскому языку, и они у меня говорят без акцента и начинают учить буквы, складывать слова, скоро сами станут читать Пушкина. Мальчики - прелесть, моя отрада, почти сыновья… Если бы у меня были дети… Не скрою от тебя, мамочка, я все еще надеюсь, хотя когда бедствовала в Праге, то очень тяжело простудилась. От того, что долго лежала без сознания на холодной, мокрой земле… Но я не люблю вспоминать эту историю, прости… ты все понимаешь… Как-нибудь, может быть, я напишу тебе об этом отдельно, а сейчас не хочется. Все любят Прагу, ее принято любить, а у меня одна мутная тяжесть поднимается со дна души, когда я о ней вспоминаю. Так что были и у Маши времена лихие, слава Богу, прошли!
Мне кажется, что вы с Сашенькой где-то в большом городе, но не в Петербурге. Может быть, в Москве? Я ведь была в Москве проездом и совсем не знаю города, так что и вообразить не могу, где вы там спрятались.
Ты знаешь, мамочка, иногда я подхожу к морю, наша вилла вблизи берега, подхожу и думаю: "Господи, как мне его переплыть?" Прямо бы бросилась в волны и плыла, плыла, плыла…
Сегодня мне снился чудный сон: как будто сидим у нас в Николаеве на веранде, ты, папа, Сашенька, я, и пьем чай… Да, вот такой сон: весна, рамы выставлены, белая скатерть на столе, солнечные зайчики вспыхивают в кронах деревьев, и мы все дома. А потом вдруг папа встал и улетел, как клок дыма. Помнишь у Чехова рассказ "Черный монах"? Очень похоже. Впрочем, я посмотрела в начало письма и увидела, что все это тебе, дорогая мамочка, уже писала, но не буду вычеркивать - пусть будет, как есть.
Опять я прыгаю с одного на другое да еще повторяюсь, но это от того, что голова болит, и в ней бедлам, и душа не на месте. Дай Бог, все образуется! Вот пишу я вам с Сашенькой и чувствую, как с каждой минутой мне становится лучше и легче. Как будто расчищается передо мной заваленная камнями моя дорога, моя душа, мой жизненный путь.
Достигну ли я цели? Достигну. Если считать целью внешние блага. А к большому богатству я не стремлюсь. Жизнь развивается не по законам арифметики, иначе бы кто-нибудь один уже давно завладел всем миром. Но есть божественный промысел, и одному никогда еще не удавалось захватить весь мир; полмира - это, пожалуйста, случаи бывали очень близкие, половину не половину, но треть, шестую часть и т.п. Потом, что в богатстве хорошего? Уже сейчас, даже при тех невеликих средствах, какими я располагаю, многие смотрят на меня, как на дойную корову. Это нелегко ощущать. Я хочу помогать нашим и помогаю, по возможности через третьих лиц. Я уже не выношу благодарственных слов, мне тяжело их слушать, при этом я чувствую себя не благодетельницей, как должно бы, а едва ли не воровкой, обобравшей людей за их спиной, а потом отдающей им крохи с барского стола. Хотя это не так, - я делаю деньги из воздуха. Это выражение моего учителя и благодетеля банкира Жака, царство ему небесное! Не знаю, за что и почему, но он пригрел и учил меня совершенно бескорыстно. Это его золотые слова: "Мари, никогда не занимайтесь маленькими деньгами, они даются очень тяжело, и перспективы на этом поприще нет. Занимайтесь большими цифрами, большими проектами, даже грандиозными, большие деньги делаются из воздуха, вы это запомните раз и навсегда!"
Иногда я почти физически чувствую, что где-то там, в России, бродят мои неприкаянные детки. И я в России, а здесь все мираж, все неправда, сон, а явь там, где меня нет.
В Париже я почти вырастила и воспитала себе кузину. Мы всем говорили, что мы кузины. Ее звали, - хотя почему звали? Ее зовут Уля. Она замечательная русская девушка, необыкновенно умная и переимчивая от природы. Все было хорошо, да вдруг моя Уля вышла замуж за бывшего казачьего есаула, все бы славно, да он оказался запойный. Когда я уезжала в Тунис, то предложила ей ехать вместе, но она не захотела бросать своего пьянчужку. "Мой крест, - говорит, - я его и понесу". Сначала мы переписывались, а теперь уже четвертый месяц, как она канула в небытие. Прежний адрес молчит. Где она? Что? Сейчас поеду в Париж и обязательно ее разыщу, ни перед чем не остановлюсь. Если б вы знали, какая она хорошая, моя Улька! Я без нее совсем одна. Ну ладно, хватит плакаться. Все. Точка.
Дорогая мамочка, у меня твои волосы, и как же мне нелегко с ними управляться! Я помню, как ты сама мучилась, особенно с мытьем и расчесыванием. Помню, ты и отрубями мыла, и сыровоткой. А здесь меня девочки научили мыть черным сирийским мылом, мыло замечательное, из оливкового масла они делают, чудо просто! А потом хной. И у меня сейчас до того густые и крепкие волосы, что обрезать жалко, уже ниже пояса, но я все равно обрезаю. Не до пят же мне их растить? Девочками я называю жен моего партнера и хозяина виллы, на которой я живу, - так мне веселей. У него две жены и обе очень милые, хотя совсем разные. Опять я пишу тебе всякую чепушню. Помнишь, как бабушка говорила: "чепушня" вместо "чепуха"? Простите мою сумбурность, дорогие мои.
Целую тебя, любимая мамочка!
Целую тебя, любимая Сашенька!
Крепко-крепко! Много-много!
Вечно Ваша Маруся.
Мария перечла написанное. Натолкнулась на место, где она утаила от мамы мужа Мишу с детками из своего сна, смутилась, но не стала ничего поправлять. Не напишешь ведь маме, что этот паренек на одиннадцать лет моложе… стыдно. Да и не будет никогда ничего между ними, так, наваждение… А деточки сидели на коленях у синеглазого Миши, как ангелята. Потом вдруг вспорхнули ему на плечи, стали маленькие, как воробушки, только белые-белые… вспорхнули и улетели. Скрылись из виду, то ли в чащобе их старого сада, то ли в синем небе - она не запомнила, не уследила…
Мария заплакала, уткнувшись в маленькую подушку, набитую сухими лепестками роз. Эту подушечку подарила ей младшая жена Хаджибека Фатима, чтобы спалось лучше… Мария плакала долго, и вместе со слезами уходили из ее души щемящая боль и тяжесть, становилось все легче и легче. Так она и уснула. А когда проснулась, может быть, через полчаса или через час, то, еще не открывая глаз, почувствовала, что в душе все встало на место и голова почти не болит. Тут она услышала, как кто-то скребется в дверь, и угадала, что это мальчишки, и крикнула им радостно:
- Заходите!
И они влетели в комнату вихрем и кинулись ей на грудь с ликующим визгом и хохотом.
- Муса! Сулейман! - тут же ворвалась в открытую дверь их мать Фатима.
- Ничего! Ничего! - остановила ее Мария. - Мы играем! - И, обхватив малышей, она крепко прижала их к себе, расцеловала в лукавые мордашки и принялась хохотать и баловаться вместе с ними.
LXVI
На другой день рано утром на виллу господина Хаджибека позвонила Николь и попросила подозвать к телефону Марию.
- Так, - сказала Николь вместо "здравствуй" и сделала значительную паузу: как актриса она обожала держать паузу и умела это делать. - Так, через час за тобой придет машина, яхта под парами, разрешение папа дал (она имела в виду своего мужа), правда, посылает вместе с нами сторожевик, боится, что море сейчас слишком бурное. Ты меня поняла?
- Да, - отвечала Мария и тоже взяла паузу.
- Алло, ты что, не слышишь? Я спрашиваю: ты поняла, что мы отплываем?
- Да.
- Ну, слава Богу! Так, тряпок много не бери, я взяла всего два чемодана. Лучше в Париже купим. Я так мечтаю пройтись по магазинам! Целую. Тебя привезут прямо на пирс. Буду ждать.
- Хорошо, - сказала Мария, положила трубку и подумала, что, может быть, так оно и к лучшему. Перемена обстановки. Да и дело важное. Бумаги все готовы, лежат в портфеле, а что касается тряпок… Николь права.
Через два с половиной часа Мария уже была на пирсе бизертского порта. Тут она увидела… Яхта "Николь" стояла почему-то далеко в гавани - это ее смутило. Почему? Но тут ей подали ялик с гребцами, и скоро уже Николь приветствовала ее на борту. И сразу же моторы застучали на полные обороты, и яхта двинулась из створа бухты в открытое море. Мария даже сообразить ничего толком не смогла, лишь поняла по хитрым глазам Николь, что та не только что-то замыслила, но уже и осуществила.
- Спустимся в мою каюту, дует, - сказала Николь и почти силой потащила Марию за собой.
Обзор из каюты был потрясающий, и Мария на какое-то время забыла обо всем на свете.
LXVII
- Ну, моя любимая кузина, и что ты тут против меня задумала? - лукаво глядя на Николь, спросила ее Мария, когда яхта вышла в открытое море и стало слышно, как наверху ставят парус.
- Ха-ха-ха! - упав ничком на широкую кровать, захохотала Николь и, как девчонка, задрыгала от восторга ногами, так что туфли полетели в разные стороны. - Секрет! Секрет! Ха-ха-ха!
Мария села в удобное кожаное кресло напротив кровати и стала ждать, пока ее названная старшая сестренка успокоится.
Наконец Николь отсмеялась и по-детски хитро взглянула на Марию сквозь пальцы.
- Так говори же! - попросила ее Мария. - Говори, не тяни душу!
- Я, конечно, подлая, - отнимая от лица руки, сказала Николь, - но уж очень мне хотелось тебя развлечь!
- Догадываюсь. - Мария взглянула на нее с улыбкой, а у самой сердце похолодело: "Неужели она сделала то, что мне кажется?"
- Да, - вставая с кровати и подбирая разбросанные по ковру туфли, подтвердила Николь, - от тебя не скроешься. Но, извини, мне правда очень хотелось тебя развлечь! Ну что, пойдем на палубу?
- Давай еще посидим здесь, - помедлила Мария, собираясь с духом.
- Ладно, - охотно согласилась Николь. - Знаешь, я все эти дни так за тебя переживала! Мне очень понятно то состояние, которое у тебя было и еще чуточку осталось. Я испытала похожее, когда меня вышвырнули из марсельского варьете, и тут же умерла мама, и отец запил горькую. Со мной тогда тоже случилось что-то подобное. Хотя это другое, я понимаю… но жить не хотелось. А потом все прошло, и я опять втянулась, как сказал бы мой муж, встала в строй.
- Спасибо, дорогая сестренка. - Мария взглянула на Николь с благодарностью и подумала, что та далеко не такая простенькая капризная барынька, как думают о ней многие. К сожалению, почти все люди живут искаженными представлениями друг о друге. Дело, наверное, в том, что львиную долю фактической, этической и всякой другой информации каждый человек получает от того самого человека, о котором и составляет свое мнение. Не зря ведь говорят: как ты сам себя преподносишь, так люди о тебе и думают. Иногда наступают прозрения… но это уже совсем другая тема. Хотя и прозрения могут быть основаны на ложной или, во всяком случае, деформированной основе, но это мало кто учитывает, особенно из прозревающих.
Николь подошла к окну и стала смотреть в море и в небо - картина завораживала, и она замолчала надолго.
А Мария тем временем думала о своем новом положении: понятно, что там, наверху, на палубе, Михаил и, наверное, его отец инженер-механик. Конечно, в пути они не помешают, море неспокойное, сильный боковой ветер. В такую погоду с парусом могут управиться только очень ловкие и опытные, а про команду яхты этого никак не скажешь. Так-то оно так, но…
- Ой, смотри! - прервала ее размышления Николь. - Смотри, как закипает вода, цепочками, вон там, слева по борту. Это то, о чем нам рассказывал мсье Пиккар. И чайки кричат! Ты слышишь?
- Слышу? Как я могу услышать через стекло? Вижу - да, они там прямо кишат!
Яхта проходила мимо рифов вблизи бывшего Карфагена. Вода действительно вскипала там цепочками, словно кто-то силился вынырнуть. А крики чаек, наверное, были похожи на отчаянный зов о помощи.
- Это те самые юноши и девушки из знатных семей Карфагена, которых римские легионеры столкнули за борт своих галер, - тихо проговорила Мария. - Боже мой, как все связано в этом мире! Потянешь за одну ниточку, а вытянешь целый клубок.
- Да, - сказала Николь, - красивую историю рассказал нам мсье Пиккар. Кстати, он вполне ничего… У тебя как с ним? - Она добавила это таким тоном, как будто бы и не настаивала на ответе. Но Мария все-таки ответила:
- Трудно сказать. Сейчас я вообще ничего не знаю.
Они помолчали. Каждая о своем. А потом, не сговариваясь, двинулись к двери.
Ветер на палубе свистел пронизывающий, и оголтелый крик чаек доносился от рифов довольно громко.
- Как они противно кричат! - поморщилась Мария.
- Выхватывают друг у друга добычу - вот и возмущаются, - ответила Николь. - О-ля-ля-ля! Холод собачий, я пошла одеваться, - и она тут же спустилась в свою каюту.
А Мария осталась на палубе.
Было ли ей холодно?
Она этого не замечала. Она видела перед собой только инженера-механика Груненкова Ивана Павловича, светловолосого, голубоглазого, ладного, еще молодого мужчину. Он улыбался ей на все "тридцать два" и кланялся.
А она стояла, как истукан, а потом вдруг у нее сорвалось с губ:
- А где ваш Миша?
- Миша? - Инженер-механик как-то растерялся оттого, что вопрос был задан почти трагическим шепотом. - Миши здесь н-нет… Миша…
- Да-да-да, простите, я сейчас, - и Мария застучала каблучками вслед за Николь, но уже не в ее, а в свою каюту.
Ее каюта была поменьше, но обзор моря и неба и отсюда открывался замечательный. Мария мельком взглянула в окно, а потом села в кресло спиной к нему, и тяжелая, безысходная тоска навалилась на нее, как будто плиту надвинули. "Это сколько же тащиться до этого Марселя? А потом еще в поезде до Парижа? Какая скука! Какая смертная скука!" Она хотела поплакать от обиды, но даже не плакалось, так ей было горько. "Вот так всегда, - думала Мария, - блеснет одно, а выплывет другое. Какая тоска! И улыбается этот Иван Павлович, как китайский болванчик. Мастер-ломастер! Ну, Николь! Я тебе воздам по заслугам! А где же этот бедный Миша? Небось копается с каким-нибудь мотором в мастерских бизертского порта. Кстати, их хорошо бы купить… Сейчас они могут стоить чепуху, а со временем… Да, надо сказать Хаджибеку. А губернатор поможет со сделкой, они перед ним все трепещут".
- Вот ты где! - заглянула в каюту Николь.
- Входи, - пригласила Мария.
- Я тебя ищу, а ты пропала, - затараторила Николь, - а он, ох, как хорош! У тебя со вкусом все в порядке! - Она стрельнула в Марию глазами и дурашливо потупилась, хлопая ресницами.
- Не валяй дурака! - почти зло сказала Мария. - Ты ведь прекрасно знаешь, что если речь идет об инженере-механике, то он скорее твой, чем мой.
- Это еще почему? Только от того, что я старше тебя?
- Нет! - покачала головой Мария. - А почему, ты знаешь не хуже меня. Ладно. Давай хоть пасьянс разложим от скуки. Ты взяла карты?
- А как же! Я без них никуда не езжу. Сейчас принесу.
Николь принесла запечатанную колоду карт. Мария затеяла довольно простенький пасьянс, и он сошелся.
- Тебе в картах везет, - подмигнула Николь.
- Твой прозрачный намек понятен, - в тон ей отвечала Мария, - но я и в любви не теряю надежды.
- Правильно делаешь! - Николь чмокнула Марию в щеку. -Боже мой, как я счастлива, что хоть на старости лет у меня появилась такая сестренка, как ты!
- Ну тебе до старости еще далеко. Не кокетничай! Ты выглядишь изумительно!
- Спасибо. Я чувствую, что ты не врешь.
- А когда я тебе врала?
- Ну, - Николь помедлила с ответом, - ну, наверное, ты права, я что-то не припомню.
- Кстати, мы уже давно вышли в открытое море, и не грех накрыть в кают-компании второй завтрак. Ты не против, если я приглашу инженера? - спросила Николь.
Мария пожала плечами: мол, какая разница? Но тут же спохватилась и добавила:
- Пригласи обязательно!
- Хорошо, тогда я пошла распорядиться. - Николь игриво выпорхнула за дверь.
Кают-компания на этой большой, фактически океанской яхте была отделана красным деревом и инкрустирована перламутром. Притом не тяп-ляп, а с большим вкусом, с тем артистизмом, который отличает подлинное от подделки.
Стол в кают-компании был накрыт на три персоны и прекрасно сервирован.
- Право, неловко, - бормотал Иван Павлович, усаживаясь за стол и пряча под белой скатертью свои иссеченные работой с металлом грубые кисти рук.
- Очень даже ловко, - отвечала ему Мария, - мы искренне рады вам. И просим впредь обедать и ужинать вместе с нами.
- Спасибо, спасибо за честь. - Иван Павлович покраснел, а его светлые голубые глаза вдруг налились синевой и заблестели. - Я это… я не успел вам сказать давеча на палубе: мой Михаил ведь поступил в Марсельское военное училище и теперь уж точно, как я, будет подводником.
По выражению лица Николь Мария поняла, что та уловила суть сказанного инженером-механиком, ведь Марсель, он на всех языках Марсель, и не только уловила, но, видимо, была в курсе событий в семье Ивана Павловича, просто скрывала все до поры до времени.
LXVIII
Марсель встретил их шквальным ветром и мелким обложным дождиком. Даже в закрытой бухте бежали по темно-свинцовой поверхности моря пенные, рваные гребешки волн.
Они еще стояли у окна в каюте, хотя уже и оделись на выход.
- О-ля-ля! - морща аккуратный, в меру напудренный носик, пропела Николь. - Погодка собачья… Говорят, дождик к удаче!
- Будем надеяться, - тихо обронила Мари, думавшая только об одном: "Как же так, побывать в Марселе и не увидеть его?! Нет, это невозможно!"
- Да, я согласна с тобой, - решительно сказала Николь, и в ее больших темно-карих глазах кувыркнулись озорные чертики. - Это невозможно. И я этого не допущу!
- Я что-то сказала вслух, или ты читаешь мои мысли?
- Боже, какая сложность - прочесть твои мысли, они у тебя на лбу написаны! - рассмеялась Николь. - Не бойся, сестренка, - она положила руку на плечо Марии, - я все устрою в лучшем виде! - От волнения Николь облизнула полные, красиво очерченные губы - она всегда облизывалась, когда замышляла что-то бубновое.
- Как?
- О, это моя забота, я старая сводня! Сказала - значит, устрою!
- Но как?
- Боже, дай причалить! Ты хочешь увидеться с ним до Парижа или после?
- После.
- Молодец! Дело есть дело. Хотя кто сказал, что любовь не дело? Я думаю, что это самое важное, самое главное дело в жизни, а?
- Наверное, - покорно согласилась Мария, она была совершенно заморочена Николь и сбита с толку. Конечно, ей хотелось увидеть Мишу до Парижа, увидеть немедленно, соблазн был так велик… Но соблазн соблазном, а характер характером, и она его выдержала.
В Париже они остановились в трежэтажном, с лифтом, доме Николь, большая часть которого сдавалась внаем, и только верхний этаж всегда ждал владельцев.
- А ты рачительная хозяйка, Николь, - похвалила Мария, - у тебя ничего даром не пропадает.
- Конечно. Я денежки считать умею. Да и потом ведь это грех, если что-то пропадает втуне. Дом, в котором никто не живет, мертвеет.
- Пожалуй. Ой, а вон мост Александра Третьего! Совсем недалеко! - глядя в широкое окно гостиной, воскликнула Мария. - Опять меня догнала Россия…
- Мне тоже нравится этот вид, хотя в твоей России я никогда не была и, наверняка, не буду. Молодец ваш царь - самый красивый мост построил через Сену, это все признают.