- Вы, княгиня, конечно, много изволили путешествовать? - вмешался в разговор Пётр Иванович.
- О, да! Я была… - Софья Дмитриевна принялась перечислять все города и курорты, где ей когда-либо приходилось быть.
- Вера Ильинишна! - тихо позвал Маров, - а музыка будет?
- Аккомпанировать вам? - спросила княжна.
Маров сложил молитвенно руки и с умоляющим выражением покачал головой.
- С большим удовольствием! - согласилась Вера.
- Мы опять проиграем концерт Мендельсона, - не меняя выражения, продолжал Маров. - О, отчего у меня нет голоса! Я хотел бы петь. Музыка - это особый мир. Я хотел бы слиться с этим миром всем существом своим, непосредственно.
- У нас Аня поёт, - сказала княжна, смеясь.
- Нет, нет! - поспешно отказалась Аня и опять залилась румянцем.
- А вы, княжна, недавно вернулись в наши места? - спросил Пётр Иванович и с преувеличенной почтительностью повернулся к девушке.
- Да, я жила зиму в Москве, - сухо ответила Вера.
- Много ли теперь веселятся в первопрестольной? Бывало, прежде…
- Не сумею вам ответить, - холодно прервала его Вера. - Вы, вероятно, про балы, выезды?..
- Я предполагал, что для молодой девицы этот род веселья самый заманчивый. Потанцевать…
- Я давно не танцую.
- Давно! - воскликнул Пётр Иванович и любезно рассмеялся. - В ваши годы, ещё нельзя говорить "давно".
- Своих лет я не скрываю: мне 25, - резко заметила княжна.
- Вам скрывать ещё нечего! - сказал Пётр Иванович и слегка поклонился.
- А! Князь! - радостно приветствовал Маров.
В дверях террасы стоял высокий старик, с бодрой ещё и молодцеватой осанкой. В чертах лица, в манере держать себя ещё чуялось что-то гордое и властное, но взгляд уже потух, а высоко закинутая голова часто подёргивалась непроизвольным нервным движением.
Князь улыбался. Но когда он подошёл ближе к столу и узнал Гарушиных, в потухших глазах его промелькнул испуг, и улыбающиеся синеватые губы, передёрнулись болезненной гримасой.
- Пётр Иванович! Это очень любезно… Я рад, - сказал он тихим, словно упавшим голосом и сейчас же повернулся к жене.
- Друг мой! Я заспался. Отчего ты не приказала разбудить меня?
И затем, точно оправившись, он обратился ко всей компании и с ласковой улыбкой сделал приветственный жест.
- Добрый вечер, друзья!
V
Вадим Петрович играл на скрипке, Вера Ильинишна аккомпанировала ему.
- Обожаю музыку! Вы позволите? - сказал Пётр Иванович, приподнимаясь с своего места.
- Пожалуйста, пожалуйста! - поспешила ответить княгиня.
Гарушин тихими шагами вышел в гостиную и, незамеченный никем, прислонился к притолоке балконной двери.
Вера внимательно глядела на ноты; она щурилась и покачивала в такт головой. Маров увлекался: он широко водил смычком, и на приподнятом плоском лице его покоилось торжественное, почти вдохновенное выражение. В углу, за трельяжем, Листович и Аня тихо беседовали о чем-то.
Пётр Иванович почти не слышал музыки; он смотрел в лицо княжны, и взгляд его серых глаз вспыхивал недобрым, хищным огоньком. Всё в этом доме волновало и задевало его до муки. Ни одного взгляда, ни одного оттенка голоса хозяев не пропускал он незамеченными, и тогда, как лицо его вежливо и почтительно улыбалось, в глубине его впечатлительной души поднималась непримиримая ненависть и жажда скорой и жестокой мести. Он ненавидел всё и хотел мстить за всё: величавая красота княгини и её самоуверенная любезность вызывали в нем злобу ещё сильнее, чем нескрываемое беспокойство князя и резкий тон княжны.
"Презирают меня на все лады, - промелькнуло в его голове и тут же он сделал быструю оценку себе и своей силе в глазах этих гордых, но уже бессильных по отношению к нему людей. - Презирают! И всё-таки вот у меня где… в кулаке, - злорадно тешил он себя, глядя на лицо княжны. - Эта из умных. Теперь, говорят, много таких. Жениха не найдут, красотой Бог обделил - сейчас в умные идут. Презрения этого в ней больше всех, но сладим мы с ней быстро".
С необъяснимым наслаждением отыскивал он в бледном лице девушки гордые, властные черты её отца. Словно готовясь к сражению, он силился одним взглядом определить все трудности и препятствия, с которыми поневоле ему придётся считаться.
"А этот здесь что? Этот добрый сосед? - перевёл он свой взгляд на Листовича. - Девица из бедных родственниц в него влюблена, это ясно. Но для княжны, кажется, не опасен: очень уж сладко улыбается и губы сердечком. По умному такие не годятся. А тот? Как его? Вадим, Вадим… Скверная рожа и в кармане шиш. Слыхал я что-то про него: артист, никем не оценённый и не признанный".
И он опять стал глядеть на княжну. Неясная тревога, почти разочарование болезненно задели его: он почти не узнал девушку. Под впечатлением музыки Вера побледнела ещё больше, крупные пухлые губы покраснели и распухли, как у плачущего ребёнка, а на лбу собрались морщинки. Такой, как теперь, она уже не была взрослой девушкой из умных, гордым врагом; она казалась девочкой, ребёнком… и ребёнком больным, огорчённым и беспомощным.
Пьеса кончилась.
- Я слушал с восторгом! Я упивался! - громко сказал Гарушин и подошёл к исполнителям. - Музыка моя страсть и, надо сказать, я понимаю в ней кое-что. Исполнение было прекрасно. Позвольте поблагодарить вас.
Он изогнулся с явным намерением поцеловать руку княжны Вера быстро спрятала руки за спину, и её глаза блеснули насмешкой.
- Благодарите Вадима Петровича, - смеясь, сказала она, - я только аккомпанировала ему.
- О, помилуйте! - воскликнул Маров, протягивая Гарушину обе руки.
Пётр Иванович взял протянутые ему руки и долго крепко тряс их без слов.
- Скверная рожа и не то шельма, не то дурак, - думал он, сохраняя на своём лице благодарное, умилённое выражение.
VI
- Купаться пойдёшь? - спрашивал Дима, стоя перед братом с полотенцем через плечо. - Пойдёшь, что ли, Андрюша?
Молодой князь полулежал на террасе в большом кожаном кресле и щурился от яркого света. Его прекрасные, тёмные глаза искрились под солнечными лучами и красивое лицо лениво улыбалось.
- Ну, пойдёшь, что ли? Говори же, Андрюша!
- Вот пристал! - добродушно буркнул князь Андрей и закрыл глаза.
- Ну, какой! - огорчённо продолжал мальчик. - Так пойдёмте с вами, Вадим Петрович. Вы хорошо плаваете? С вами мама меня пустит на тот берег.
Вадим Петрович сидел в тенистом углу и читал газету.
- Совсем не плаваю, мой милый, - живо ответил он. - И со мной мама не пустит.
- Ну, Андрюша! - плаксиво протянул мальчик и стал теребить брата за рукав.
- Вот пристал! - всё тем же добродушным тоном повторил князь и принял ещё более удобную и покойную позу.
- А зачем вчера флигель мыли и ты ключ себе взял? - задорно спросил Дима.
Андрей быстро поднял голову.
- А ты почём знаешь?
- Знаю! Я всё знаю!
- Ну, и молчи. Слышишь? Никому!..
- А ты скажи зачем?
- Если же ты проболтаешься, я скажу maman, что у тебя под тюфяком папиросы, и что я заплатил за тебя карточный долг.
- Вовсе не карточный! Это в прошлом году был карточный, а теперь я просто задолжал лихачу.
- Ну, всё равно. Поросёнок, а на лихачах ездит.
Дима некоторое время стоял молча.
- Андрюша! А ты всё-таки скажи, зачем флигель мыли? - опять спросил он.
- Тебя там пороть будут.
- Нет, серьёзно?
- Или ты отстань, или я… - вдруг грозно крикнул Андрей и приподнялся.
Дима отскочил и прыгнул через ступени на дорожку сада.
- Всё равно, я узнаю! - крикнул он, убегая к пруду.
- Холера, чума… - со вздохом заметил Вадим Петрович, перебирая газеты.
- Ну, что там! - равнодушно заметил Андрей и зевнул.
- Думаете ничего? А как вдруг возьмёт да и свалит.
- Кого?
- Вас. Меня.
- Ну-у! - лениво протянул князь.
- Я боюсь эпидемий. Какая-то нелепая, глупая, стадная смерть. Хочется умереть чем-нибудь своим, личным, чтобы хотя смерть-то отметила в тебе единицу, а не стадное животное.
- Всё равно! - сказал князь.
- А смерть преждевременная? Неожиданно, скоро, сейчас?..
- Умирать один раз.
- Вы так равнодушны к жизни? Вы? Такой молодой, счастливый?
- Живу - ничего, и умру - ничего. Нет ли ещё новенького?
- Фурор! В первый раз в Петербурге! - смеясь сказал Маров.
- Нет! К чёрту! Надоело всё это, - апатично заметил князь. - Ещё чего-нибудь!
- Андрюша, иди к maman, - сказала Вера, заглядывая в дверь.
- Куда? Наверх? - с притворным ужасом спросил молодой князь.
- Ну, да. К ней.
- О, зачем я не ушёл купаться с Димой! - вздохнул Андрей, потянулся и стал лениво приподниматься.
- Ты звала меня - и я налицо, - сказал он, входя в комнату матери.
Он тяжело опустился на низкий пуф около кресла княгини, взял её руку и поцеловал. Княгиня сидела у окна и держала в руке крошечный носовой платок. Глаза её были заплаканы и красны.
- Случилось что-нибудь? - с лёгкой тревогой спросил Андрей.
- Ты спрашиваешь? - в приподнятом тоне заговорила княгиня. - Но разве ты сам не видишь?
- Не вижу, maman.
- Разве ты не знаешь, на что пошёл твой отец, чтобы спасти тебя?
- Не знаю, maman. На что он пошёл?
- Но он принуждён был занять у этого… этого Гарушина. Тот ещё ломался, чуть не отказал. Теперь мы принуждены принимать его, заискивать в нем… Про него ходят ужасные слухи. Всё состояние своё он нажил тем, что разорял других. Ради тебя мы решились накинуть эту петлю, но она душит нас!
Княгиня заплакала.
- Условия, кажется, не тяжелы? - тихо заметил сын.
- Но отчего они не тяжелы? Этот человек никогда ничего не делал даром! Когда он входит сюда, я чувствую, что он оскорбляет нас.
- Это немножко фантазия, maman. Я, напротив, заметил, что он чрезвычайно почтителен.
- Он оскорбляет нас! - запальчиво повторила княгиня и слегка стукнула кулачком по столу. - Он тешится нашей зависимостью и необходимостью переносить его присутствие. Я не могу, не могу! - Она закатила глаза и закрыла лицо платком.
Андрей молчал и громко дышал, складываясь почти пополам на низком пуфе.
- Зачем он ездит так часто и привозит с собой своего сына? - тоном трагической актрисы спросила княгиня.
Андрей продолжал дышать.
- Этот сын… У него не дурные манеры, я не говорю! Но что ему надо у нас?
- Ты думаешь, ему что-нибудь надо? - со скукой и недоумением спросил князь. Княгиня горестно потрясла головой и развела руками.
- Послушай, Andre, я могу говорить об этом только с тобой. Твой отец стал слаб и нервен. Последний удар сильно поразил его. Теперь он немного успокоился. Но я не спокойна! Я вижу вещи, которые… Я угадываю… Словом, мне кажется, что этот Гарушин чуть ли не метит в зятья.
Княгиня криво усмехнулась и высоко подняла голову. Андрей встрепенулся.
"Чепуха! - сейчас же решил он про себя. - Дочери у него нет и мне жениться там не на ком. А недурно бы! - прикинул он приблизительную долю состояния воображаемой невесты. - Впрочем, к чёрту!"
- А если он метит? - с ударением повторила княгиня.
- Дочери у него нет? - для полноты уверенности спросил Андрей.
- У него есть сын! - крикнула мать.
"Меня, значит, не женят", - сообразил опять князь и вдруг лениво улыбнулся.
- У Веры было бы крупное состояньице! При её направлении, впрочем…
- Но он - Гарушин… Дед этого Александра был мошенник и пьяница, отец - кулак.
Молодой князь не любил длинных разговоров и теперь вдруг почувствовал утомление и досаду.
- Но ты напрасно волнуешься, maman. Пока, я не вижу оснований…
- Что же ему нужно? - заговорила Софья Дмитриевна, бросая платок на стол и поднося ладони к глазам так, как будто старалась разобрать что-то на них. - Что ему нужно у нас? Постоянно? Чуть не каждый день?
- Не вели принимать, - рассеянно посоветовал Андрей.
- Да ты ребёнок! - закричала княгиня. - Ты не понимаешь, что мы не имеем права оскорблять его? Не имеем! Мы в его руках, в его власти, в его распоряжении, и наш отказ его сыну будет нашим разорением. Ты не понимаешь!
- Зачем же вы у него брали? - апатично спросил Андрей.
- Где же было взять? У кого? Надо было спасать тебя, твоё имя.
- Досадный случай! - сказал Андрей.
- Княжна Баратынцева жена господина Гарушина! - с горечью проговорила княгиня.
- Я, кажется, не буду лишней? - вдруг спросила Вера, появляясь в дверях.
- Ты подслушивала? - гневно вскрикнула Софья Дмитриевна.
- Нет… Я не подозревала, что у вас с братом тайное совещание, вы говорили громко, и я слышала невольно.
Вера не трогалась с места, княгиня и Андрей повернулись к ней, ожидая, что она будет говорить. Девушка, наконец, слабо улыбнулась и провела рукой по лицу.
- Разве это не странно, что вы уже всё решили здесь за меня? - сказала она. - Моя мать решила, что я должна ради спасения… имущества выйти за человека, которого я не люблю и не уважаю. При этом пострадает блеск имени, но я буду отстранена, и это забудется!
- Вера! - строго окликнула её княгиня. Но девушка продолжала:
- Моя мать решила за меня, что я своей жизнью могу и должна заплатить за кутежи своего братца.
- Ты бредишь! - крикнула княгиня.
- Нет, это правда! - горячо возразила Вера. - Я знаю тебя достаточно, чтобы утверждать, что твоё решение в этом деле было принято, оставался один чисто внешний вопрос. Но я? Подумала ли ты обо мне? - с заметной дрожью в голосе спросила она.
- Ты пришла оскорблять меня! - вскрикнула княгиня, хватаясь за голову.
Вера глядела на неё, и опять натянутая улыбка пробежала по её лицу.
- Я пришла сказать, что ни продать, ни купить меня нельзя. Мама! - вскрикнула она вдруг, заметив внезапную бледность княгини. - Мама, прости меня! Ну, прости…
Она бросилась к матери, опустилась на колени перед её креслом и, завладев её рукой, прижала её к своему лицу.
- Мама, не сердись… не принимай к сердцу. Если бы ты знала!.. Мне бы только чуточку уверенности, что ты любишь меня. Понимаешь, я не верю… Я мучусь. Между мной и всеми вами, моими близкими, какая-то стена. Ты никогда не хотела понять меня, а я думаю, что нельзя не понять того, кого любишь. Я зла иногда, резка, груба, может быть, но это оттого, что мне больно. Мама, скажи мне что-нибудь ласковое, одно слово!..
- Я… хотела… продать… свою дочь? - с расстановкой сказала княгиня. Она закатила глаза, горестно покачала головой и замолчала, словно подавленная. Потом она глубоко вздохнула, силой отняла свою руку у дочери и, поднявшись с кресла, величественно вышла из комнаты. Вера осталась на полу.
Никто не заметил, когда ушёл Андрей.
VII
Вера шла по длинной аллее и следила за тем, как световые пятна и тени играли на песке, составляя неуловимую подвижную сеть. Голова у неё немного болела и глаза жгло от бессонницы и пролитых слез. Ей стыдно было вспомнить о том, как много она проплакала в эту ночь.
С тех пор, как Вера вернулась сюда из Москвы, где уже вторую зиму проводила у своей родственницы, богатой и скучающей барыни, неудачи и разочарования не покидали её. С удивлением и грустью замечала она, что отношения её с окружающими и даже с матерью становились всё более странными и натянутыми. В тоне матери часто сквозили досада и раздражение. Вера не понимала её недовольства. В Москве, окружённая людьми самых различных взглядов и направлений, в ту горячую пору жизни, когда умственные и нравственные запросы настоятельно требуют удовлетворения, Вера сумела найти и обособить маленький кружок, среди которого она чувствовала себя хорошо на совсем особый лад. Эти люди не были друзьями Веры, они даже не были особенно близки и симпатичны ей, но молодая девушка чувствовала, как они пробуждали в ней мысль, заставляя работать её, и эта работа давала ей ещё совсем неизведанное наслаждение. Случалось, что после долгих споров и сложных рассуждений, Вера с грустью думала о том, что решение того или другого вопроса, так горячо обсуждаемого, не имело, собственно, для неё никакого прямого значения. Её жизнь, казалось ей, в силу каких-то необъяснимых причин, должна была остаться такой, какой была до этой поры, не подчиняясь никаким вопросам, решение которых в теории так волновало её. И Вера замечала эту рознь, удивлялась возможности её и тут же старалась успокоиться на том, что, в сущности, она и не задавалась никакими целями: она сознала в своей жизни какой-то пробел, пополнила его и теперь должна чувствовать себя удовлетворённой.
Странная неожиданность встретила её по возвращении в деревенский дом и родную семью. Вера с удивлением оглядывалась и спрашивала себя, она ли изменилась, или изменилось всё так близко знакомое ей с детства? Она ясно отдавала себе отчёт в том, что раньше, как и теперь, её мать кричала на прислугу, писала знакомому земскому начальнику записки с просьбой наказать того или другого из крестьян, в чем-либо не угодившего ей. Ясно вспоминала Вера, что прежде, как и теперь, её отец с изысканной любезностью брал сторону сильного против слабого; окружал себя друзьями, привлекаемыми широким хлебосольством и обаятельной, величавой красотой княгини. "Враги", несомненно, тоже были; это были люди, требовавшие не угощений, а дела, не любезности, а справедливости; но о них не думали и над ними посмеивались, потому что их не боялись. Всё это ясно вспоминала Вера, и неожиданность, встретившая её, заключалась в том, что весь этот порядок вещей, некогда едва замечаемый ею, теперь сильно волновал её и вызывал едва сдерживаемый протест. Особенно тяжело и горько было Вере осуждать отца. Гордый и временами крутой по отношению к подвластным и в чем-либо подчинённым ему, с детьми он был чрезвычайно снисходителен, нежен, любил проявлять свои чувства лаской, а у жены прямо заискивал и, видимо, расцветал, когда княгиня благосклонно принимала его заискивания. Веру, как единственную дочь, старик ласкал особенно часто. Его немного дрожащая и уже морщинистая рука скользила по волосам молодой девушки, он ласково заглядывал ей в лицо, и потому ли, что Вера никогда не была красива, потому ли, что таким способом лучше выражалась его нежность, отец говорил ей всегда одну и ту же фразу: "Моя девочка! Моя бедная девочка". Вера чувствовала на себе его любовь и мучилась своими осуждениями. С матерью, всегда холодной и избалованной поклонением, Вера сразу усвоила себе довольно резкий и уверенный тон. Этим тоном она хотела как бы подчеркнуть свою личность и заставить окружающих считаться с ней, но она чувствовала, как именно это желание возмущало и раздражало привыкшую к власти княгиню.
- Что ты из себя строишь? - не сдерживая своего раздражения, замечала Софья Дмитриевна.
- Я ничего не строю. Я такая, как есть, - пожимая плечами, отвечала Вера.
- Ты, кажется, хочешь переучить весь мир. Твой тон с Маровым, с Андрюшей, да и со всеми прямо невозможен.
- Но они возмущают меня, мама!
- Кто это возмущает тебя? Все? Никто не угодил? Глупы все, ты одна умна, набралась фанаберии и лезешь учить всех.
- Но ведь я никому ничего не навязываю.
- В тебе не осталось не простоты, ни скромности. Под предлогом чего-то там возвышенного, ты просто зла и придирчива.