И в это время в комнату ударило холодом и снегом. Это Зина Кондакова вынесла полрамы, влезла в окно, промчалась к двери, вырвала стул из дверной ручки. Вбежал Репнин с намыленной щекой, в нижней рубахе.
- Ребята, что вы?! Деменков, негодяй! Мазов! Прекрати! Что вы делаете?! Стой!
- Пош-ш-шел ты!..
- Катись!..
- Отсыпься, пока самому не попало!
Репнин поймал Деменкова и с неожиданной силой швырнул его из комнаты так, что тот загремел коваными ботинками о порог и грохнулся в коридоре на бильярд.
- Р-разойдись! - с офицерским зыком рявкнул Репнин, выкидывая из комнаты ребят одного за другим.
Толя пытался поднялся с пола и не мог. Паралитик бился рядом с ним, хватаясь за стены и оседая на половицы, заляпанные кровью.
- Косарь! Дайте мне косарь! - выл он. - Пор-р-ре-жу-у-у!.. Пор-р-ре-жу-у-у!
Деменков громко отсмаркивался в коридоре кровью, вытирался подолом рубахи. Затем, сильно пошатываясь, убрел на улицу.
- Милицию надо! Говорят, Тольку зарезали!..
- Не-е, Глобуса!
- Потрепись!
- Чё ты, чё ты?!
- Тыришься, да?
- Получишь! Гад буду, получишь!
- Сам не получи!
Это малышня, взвинченная, раззадоренная дракой, заедается друг на дружку.
Все население детдома толпилось у двери четвертой комнаты. Толю подняли с пола. Лица его не видать, волосы склеены. Из носу толчками били ключи крови, изрезанная о стекла спина сочилась кривыми темными потеками. Он шел, нащупывая впереди себя рукой дорогу, а от тяжелых вздохов или всхлипов во рту у него тоже булькала кровь. Перед ним оторопело и почтительно расступались. Зина Кондакова, Маруська Черепанова (она уж не прозевает) и еще девчонки подхватили Толю под руки, повели в умывальник.
- Что ж это такое? Что ж это такое? - вздрагивая, твердила Зина. - За что они тебя? Гады! Людоеды! - и умывала его торопливо, неловко. За рукава ей лилась красная вода, и она с отчаянием закричала: - Не останавливается! Врача надо! Умрет!..
- Это они его за деньги за какие-то, - сказала Маруська Черепанова.
Но было не до нее, и никто не обратил внимания на Маруськины слова.
- М-м-м, не-е, - мотал головою Толя и, захлебываясь, кашлял, брызгая на стену кровью. - М-м-м…
На Паралитика, выползшего в коридор, лила воду из графина Маргарита Савельевна и, как малому дитяте, выговаривала:
- Как же это вы? Разве так можно? Вы инвалид. Беречься надо…
Паралитик пытался послать воспитательницу ко всем богам, но вместо ругательств у него, как и у Толи, получалось одно мычание. А Маргарита Савельевна думала, что он соглашается с нею, и все говорила, говорила торопливо, путано.
Кастелянша принесла рубахи - нижнюю и верхнюю, хотела помочь Паралитику переодеться. Он вырвал у кастелянши рубахи. Придерживаясь за стену, добрался до костыля и пьяно поволокся в комнату. Дверь он закрыл стулом, затих там и до вечера вообще никого в комнату не пускал.
По четвертой комнате потерянно, ровно во сне, бродил улыбающийся Малышок и осторожно подбирал стекла, ставил на место кровати, тумбочки, стулья. Девчонки испуганно помогали ему. Выбитое стекло заложили подушкой. На наволочке ее густо краснели брызги.
В умывальник заглянул Репнин, взял Толю за волосы, откинул голову его и, видя, что мальчишка захлебывается кровью, приказал: "Снегу! Быстро!.." а сам торопливо вытирал Толю полотенцем и, не обнаружив ножевых ран на теле мальчика, а только царапины от ногтей Паралитика, облегченно выдохнул: Н-ну, господа хорошие! Ну, гренадеры-воины! Вы меня доведете!..
Толя хотел что-то сказать, но во рту у него опять густо забулькало.
- Молчи уж, рыцарь! - Бросил красное от крови полотенце на умывальник Репнин и быстро пошел на кухню. - Ульяна Трофимовна, где Деменков?
- Снегом утирается. Снег глотает, бандюга-каторжанец! И что вы его не турнете? Куда вы его пасете? Перевоспитать надеетесь? Таких только тюрьма да могила перевоспитают. Наш-то как? Толька-то?.. Тошно мне, тошнехонько…
- Ульяна Трофимовна, на всякий случай уберите из дровяника топоры. Спрячьте. Толя ничего.
Тетя Уля сорвалась и прытко засеменила в дровяник, повторяя:
- Господи, спаси! Господи, спаси! Где-ка взялась на нас напасть эта? Бандюги эти? Жили тихо-мирно, так на-ка тебе!..
Валериан Иванович позвал к себе Глобуса и Мишку Бельмастого. Оба они взъерошены, поцарапаны, и в глазах у них все еще воинственное пламя. Валериан Иванович велел драчунам привести себя в порядок и незаметно наблюдать за Деменковым и Паралитиком - как бы не учинили что-нибудь еще.
- А главное, не оставляйте пока Мазова одного. Уж коли начали вместе, держитесь вместе до конца.
- Не беспокойтесь. Будет полный порядок. - заверили Валериана Ивановича Глобус и Мишка Бельмастый. - Паралитик еле дышит, так ему дали. А Деменков пусть лучше не суется…
- Ладно, ладно, не суется… - Заведующий начал успокаивать Глобуса и Мишку. - А с этим, с заводилой, вы поаккуратней. Болен он все же, на костыле.
- Болен! Поаккуратней! А когтями дерет так… - не соглашались ребята, но все же дали слово Паралитика не задирать и драк никаких не учинять.
Из умывальника привели Толю. Он виновато улыбался разбитыми толстыми губами. Глаза его были полны слез. Он прилег на кровать, накрылся с головой простыней, одеялом и не шевелился: плакал, видно.
Мальчишки и девчонки толпились возле его кровати, готовые помочь ему, выполнить любое его приказание. Но он ни о чем не просил, ничего не требовал.
Появились Глобус с Мишкой и удалили весь народ, оставив Толю в комнате одного.
На бильярде вяло гоняли шарики парни из старших классов - это сторожа, охраняющие четвертую комнату. По углам шушукались девчонки. Что-то будет дальше? По коридору шлялись возбужденные умытые ребята с пятнами йода на лицах, некоторые в бинтах. То тут, то там мелькали и распоряжались озабоченные Мишка и Глобус. Малышок, не переставая улыбаться, подметал в четвертой комнате. Женька Шорников, выполняя распоряжения Глобуса и Мишки, заколачивал найденной фанерой высаженное окно и старался как можно тише стучать молотком.
Толя выплакался, но так и лежал под простынею. Слышал, как принесли ему ужин и поставили на тумбочку, словно больному. Слышал, как, готовясь ко сну, на цыпочках ходили по комнате парнишки и, натыкаясь друг на друга или на кровати и тумбочки, пугливо замирали.
Рано все угомонились.
Попробовал дремать и Толя. Но голова гудела, боль была во всем лице, и очень горячо было глазам, и стучало в уши.
Ночью, сквозь горячий густой туман Толя услышал осторожные шаги. Кто-то наклонился над ним. Толя попытался открыть глаза.
Ресницы с трудом расклеились.
Возле него, оттененная светом, падающим из окна, стояла высокая девочка с косой, перекинувшейся на белую рубашку. Девочка схватила рукою разрез рубашки на груди. Она стояла и неотрывно глядела на него. И он уже начал думать, что видит ее во сне и что к нему явилась добрая и прекрасная Василиса, вся в белом, только почему-то ногами все время перебирает. "А-а, пол холодный, а она босая", - догадался Толя.
Девочка наклонилась, и он ощутил ее дыхание на щеке. Сердце, замершее было, колотнулось раз-другой и опять остановилось. Нет, не Василиса это пришла, а своя, детдомовская девчонка, но все равно хорошо, что она пришла, хорошо и немножко боязно.
- Толик, ты живой? - спросила девочка и коснулась теплыми губами его щеки, ровно бы для того, чтоб удостовериться, живой ли он.
Толю опалило жаром от этих губ, и он отозвался быстрым шепотом:
- Живой. Ты чего не спишь?
- Я об тебе беспокоюсь, - призналась девочка и, всхлипнув, отвернулась. - Ты мне как брат, может, еще лучше… Еще лучше…
Толя протянул к ней руку, потрогал за косу и удивился: какая коса толстая, мягкая. Как у Василисы Прекрасной. Он попытался удержать в себе ощущение сказочного сна, но уже трудно было это сделать.
Сердце, должно быть от стыда, билось с перебоями, и дышать делалось все труднее.
- Ты не переживай из-за меня. Я выдюжу…
- Толик, ты не сердись на меня, я вот что скажу - попроси денежки детдомовские у Валериана Ивановича и отдай. Ну, туда отдай… - Зина махнула рукою за окно, в сторону города, и рубашка разошлась на ее груди. Она быстро прихватила рубашку и заторопилась: - Мы все, девчонки, решили копить денежки, кому родные дают или присылают. Вот. И все отдавать тебе. А ты казенные покроешь. Вот. Ты не сердись. Это Маруська Черепанова сказала нам. Ты на нее не сердишься?
- Я надаю ей когда-нибудь, не погляжу, что она девчонка, - сказал Толя, но таким тоном, по которому нетрудно было заключить - никогда он Маруську и пальцем не тронет. - А денежки нужны большие. Вам с девчонками копить придется до старости лет. - Толя нагнулся с кровати и поглядел на Зинины ноги - она и в самом деле была босая. - Простудишь ноги-то. Беги спи.
- Хорошо, - согласилась Зина, но не торопилась уходить и, не зная, о чем еще сказать, начала: - Холодно опять стало, - оглянулась на окно, чтоб и он удостоверился, что за окном холодно.
Толя погладил ее руку: дескать, можешь не мучиться, не придумывать слова. Можешь и так стоять или посидеть даже. Он как бы ненароком отодвинулся, освободив краешек кровати. Она глянула на этот краешек, и крупная дрожь пришла из нутра и заколотила, заколотила ее.
- Если тебе ничего не надо, так я пойду, - едва слышно прошептала Зина.
Толя чуть сдавил ее руку - как, мол, хочешь, и почувствовал, рука ее вспотела, но сама она дрожит вся. Ему сделалось не по себе.
- Ты чего? - приподнялся он. Зина не ответила, а выпростала пальцы и попятилась к двери, подняв руки и ровно бы загораживаясь ими.
- Нет-нет, я побегу. Я замерзла. Побегу я. Ноги застыли. Ноги… частила она, будто Толя ее не отпускал, будто удерживал.
Она все пятилась и пятилась, а голос ее линял, и зубы постукивали. Еще секунду постояв в проеме распахнутой двери, она выскользнула неслышной ящеркой и притворила створку.
Толя слышал ее стихающие босые шаги, легкий скрип двери в девчоночьей комнате и даже чуть звякнувшую кровать как будто слышал, хотя отлично понимал, что этого он слышать не мог, стена все-таки между комнатами толстая, штукатуренная.
"Ну, что с нее возьмешь? Девчонка, она и есть девчонка!" - почему-то смущенно сказал сам себе Толя, отодвигая этим нехитрым умозаключением совсем другое, смутно-тревожное чувство, стараясь заставить себя забыть о том смятении, которое охватило приходившую к нему девочку.
Тайком. Ночью.
Heт, лучше об этом не думать. Ничего не было. Ему все-все приснилось.
Он осторожно потрогал разбитое лицо, чтобы болью отгородиться от мыслей о Зинке. Боль и в самом деле вернулась, как только вспомнил он о ней, жарко сделалось и душно. Толя резко откинул простыню и одеяло. Нет, видно, и болью не заслонишься от этого. Стоит босая девчонка перед глазами, и все.
Он смирился, притих.
Понесло его дремою, но впотьмах воровато подбирались, протискивались в голову и отдвигали дрему мыслишки о тайне, возникшей между ним и Зинкой. Тяжелела голова, и тело обременительным, чужим стало. Он начал слышать свое тело и тяготиться им.
Проходил час за часом, а мысли все же текли, бежали, перешибая одна другую. Неуклюжие, рваные и в то же время по-ночному грустные мысли.
Он был еще маленький, когда жил в сушилке, но успел наглядеться и наслушаться всего, да и ребята детдомовские знали всякой нечисти много и не таились с ней. Попадались в детдом уже и порченые, и порочные ребята - они делились своим опытом и воспоминаниями, жуткими и постыдными. Толя не хотел сейчас ничего знать об этом, отбивался мысленно от нечистых мыслей, все пытался свести к нежной сказке, к выдумке, а на щеке его ощущалось нежное прикосновение губ девочки, горячее дыхание ее, и рядом была стена, за которою не спала и мучилась сейчас Зинка. И страдание, неведомое до этого часа, стиснуло сердце парнишки.
Он рывком вскочил с кровати, подбежал к двери и засунул поломанный стул в дверную ручку - и сразу облегченно уронил руки - все! Отгородился. Тихо вернулся Толя на кровать, потрогал свое разбитое лицо…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В школу в этот день Толя не пошел. Комната постепенно опустела.
Уборщица передвигала кровати, шуршала веником и недовольно ворчала. Принесла ведро, плюхнула на пол тряпку. Ее заставили мыть полы в этой комнате безо всякого череда.
Полы в детдоме мыли перед выходными. Уборщице помогали девочки, а ребята носили из озера воду. Озеро близко, за дровяником. На нем катушка и прорубь. Уборщица руководила работой, и все, а сейчас вот изволь сама заниматься грязным делом. Недовольна уборщица, плюется, ругается, стулья швыряет, с работы грозится уволиться.
Деменкова дома нет. Куда-то убрел. В третьей комнате притих Паралитик. Костыль его сегодня не бодрился, не постукивал.
И во всем доме тихо.
Те ребятишки, что учатся во вторую смену, делают уроки в столовой, в классной комнате - она же и красный уголок. При тетушке Нениле была здесь строгая канцелярия, а сейчас там висит портет дедушки Калинина, несколько плакатов, карта мира, рамка от стоячих счетов к стене прислонена, потому что кругляшки ребята повынимали на свои разные нужды. Тут же шкаф с одной дверцей, и в нем навалом балалайки, и мандолины без струн, да тренога от фотоаппарата. Аппарат братва под видом ремонта постепенно разобрала на части, и он как-то уж больше не собрался. А тренога осталась. Ею чертят пол, как циркулем, начисто сдирая краску, и азартно в фехтовальщиков играют.
Время от времени на все это составляется акт в присутствии шефов из лесокомбината, и все приобретается вновь и снова задолго до срока приходит в негодность.
Толя поднялся, посидел на кровати. Кружилась голова и позванивало в ней. И еще болела сломанная когда-то нога. Болела отдаленно, однако ступать на нее больно. "Вчера досталось. Ладно хоть еще раз не поломали", успокоил себя Толя.
Сходил проверил, на месте ли деньги. На месте. Порядок. В умывальнике хотел посмотреться в зеркало и не посмотрел. Побоялся, Умываться тоже не решился - вредно небось болячкам. Постарался незаметно проскользнуть мимо кухни - не удалось.
- Мазов, завтрак на столе!
Тетя Уля все еще сердилась. Раз называла его по фамилии, значит, сердилась. Пришлось зайти в столовую, выпить чашку густого кофе с пленкой и съесть два ломтя поджаренного хлеба.
Веселей сделалось. Возле дальнего окна, сдвинув столы, делали уроки девчонки, и среди них Зинка Кондакова. Пока Толя ел, они все время смыкались носами и - "шу-шу-шу".
"Кумушки", - презрительно покривился Толя и подался в комнату, собираясь с пользой провести время - всласть начитаться.
Почитать не пришлось. Едва достал из-под матраца "Блеск и нищету куртизанок", явился Валериан Иванович, подсел, глянул искоса на корешок книги, помятой во вчерашней свалке.
- Нравится?
Толя заложил палец в книгу, полуприкрыл ее.
- Нет. Надоело уж читать про буржуев. Все про буржуев да про господ. Редко когда попадется интересная книжка про простых людей.
- Тут ты, положим, хватил! Книг о простых людях написано море. Золя не читал? И не читай - рано еще. И Бальзака тоже рановато бы. А Тургенева, Горького, Чехова небось вот не читал.
- Проходили, - махнул рукой Толя. - Горький босяков описывает. Ничего мужики, только говорят, говорят, и все. И пьяные и трезвые говорят, да такое говорят, что башка трескается - ничего не поймешь. А Тургенев ваш, как дамочка, все у него мужики какие-то смирненькие да покорненькие…
- Тут ты, положим, тоже хватил. Рудин? Базаров? Инсаров, наконец? Смирненькие? - А Герасим? - подхватил Толя. - У него собаку утопили, а он… А этот, как его? У Гоголя-то? Акакий Акакиевич? Герой! Шубу последнюю с него сблочили… А он?! И все какие-то!..
- Ну уж и все! А Пугачев? - подзадоривал Валериан Иванович. - А Степан Разин? А Болотников?
Толя шевельнул разбитыми губами и вызывающе ска- зал, глядя на Репнина:
- Эти сами по себе. Эти будь здоров мужики были! А их баре исказнили. А потом в книжечки вставили. Ворами обзывали. - Брякнув про воров. Толя даже съежился, глаза забегали.
Репнин не давал ему спрятать глаз, ловил ускользающий взгляд. Но мальчишка - хитрец, вспомнил, что у него все лицо в синяках, и рукой прикрылся.
- Анатолий, за что ты дрался с Деменковым?
Толя сидел, прикрывшись одной рукой, а другой загибал и разгибал голенище валенка.
- Ведь не просто так, признайся, не из одного же интереса вы схватились?
Толя все загибал и разгибал валенок.
- Не встревали бы вы в наши дела, - отвернувшись, еле слышно проговорил он.
- М-да! Вот и раз! - сраженно крякнул Валериан Иванович и угрюмо спросил: - В чьи же мне тогда встревать? В тети Улины?
Толя ничего на это не ответил.
- Значит, в тети Улины, - с обидой подтвердил Валериан Иванович. - И еще в банно-прачечные. Разрешаешь? Ничего, широкое поле деятельности…
- Валериан Иванович… - Толя смотрел прямо на Репнина. Левый глаз у него, весь ровно бы в темной окалине, едва светил щелкою, а над правым нависла разбитая бровь. "Кованым каблуком, сволочь!" - заключил Репнин. Валериан Иванович… - Толя помедлил и оставил в покое валенок и глуше продолжал: - Я, может, никого так в жизни не уважал, как вас. - Такого признания, да еще от Мазова, да еще в такой момент, Репнин никак не ожидал. - Я сейчас все скажу вам потому, что хоть вы офицер были, а вы к ребятам относитесь хорошо, по-строгому относитесь, но жалеете их. Вот…
Толя перевел дух. Валериан Иванович понимал, чего стоило мальчишке такое признание, молчал, склонив голову, ждал, не двигался.
- Из-за денег мы дрались, - как будто перекатив огромную булыжину, выдохнул Толя. - Мы должны добыть деньги, чтобы у Аркашки с Наташкой мать была… Мы тиснули деньги, мы и вернем.
Валериан Иванович понял, что это все, больше Толя ничего не скажет, и больше он сейчас не имел права от него требовать. Конечно же, Репнин знал, из-за чего и почему случилось в детдоме побоище, и шел к Толе с намерением предложить свои услуги - вернуть оставшуюся часть денег (сколько их у Толи, Валериану Ивановичу известно не было), а остальные вложить из своей зарплаты. Но говорить ни об этом, ни о чем другом сейчас не следовало, не нужно, нельзя.
Валериан Иванович поднялся, сунул книгу "Блеск и нищета куртизанок" в тумбочку с оторванной во время драки дверцей и буднично сказал, ткнув в нее пальцем:
- Привинти шарниры. Отвертку возьмешь у меня.
- Хорошо.
Уже в своей комнате Валериан Иванович до того разволновался, еще раз перебрав в памяти короткий разговор с Толей, что вынужден был заварить чайку покрепче, посидеть наедине, поразмыслить. "Нет, решительно работу эту ни оценить, ни понять нельзя. - И сам себе, совсем уж потихонечку: - Как хорошо, что нашла она меня, эта работа!"
Ему легко думалось сегодня о ребятах, и то, что он их не понимал и не принимал иногда, не раздражало его, как это случалось не раз. и даже недавнее происшествие, выводившее его из себя, сегодня он обдумал до конца, а сумев обдумать, и понять его сумел.
И случай-то вроде пустяковый, но, однако, сложным оказался, озадачил всех, в тупик поставил видавшего виды Валериана Ивановича.