3
Утром, позавтракав у старого знакомого Сирпи-Яка, где остановились, Куш-Юр пошел в райком, а Гриш отправился искать райторг. Потеплело, падал редкий мохнатый снег, как будто ночью и не буранило. Райторг Гриш нашел легко, но председателя не оказалось - ушел на партактив. Он отправился к заместителю:
- Здравствуйте. Вот письмо от Петул-Вася, заведующего мир-лавкой в Мужах. Вы должны две бочки керосину. Много других товаров. Прибыл забрать. Сейчас мужики в лесу, а в мае рухнет дорога. Давай, последний ход в Мужи!
- Но мы же отправили вам на днях керосин? - Голова заместителя сверкала на солнце - он был брит наголо. - Парнишка Канев Данька увез, да. Правда, одну бочку, четырестафунтовую. Однако больше керосину нету. Не встретили, что ль?
- Какого Даньку-Маньку? Никого я не встретил! Пустая, безлюдная дорога. Ночью приехал! - Гриш нарочно сделался сердитым и даже встал со стула. - Гоните две бочки! Я ничего не знаю! И что там по письму-заявке положено.
- Гм, - хмыкнул заместитель. - Не кипятись. Садись… Куда же девался Данька? Неужели дома еще? Отец-то больной, что смотрит? Еще спалит кого-нибудь - керосин ведь… - Заместитель крупный, широкий, с двойным подбородком, а по глазам видно: человек душевный и добрый…
Гриш еле удержался, чтоб не проболтаться про осторожного Даньку, который, верно, уже в Мужах. Буркнул, не садясь:
- Конечно, спалит кого-нибудь, и мы без керосина останемся. Или от развилки в Питляр повернет. У нас же темно еще. Гоните долг! Хотя бы одну бочку!.. Нельзя нам без керосина вернуться!
- Ладно, посмотрим, - заместитель погладил сверкающую голову. - Понаведаться надо сперва к Каневым. Вы идите, отдыхайте пока…
- Не-ет! Я доложен получить керосин и ехать сразу обратно, - сказал Гриш и вдруг осенило его: - Нечем кормить коня! Еле терпит. И овса нету…
- Знаю, была большая вода, корм пропал, - вздохнул заместитель. - А овса немного можете купить у нас в магазине. Знаете где? - Он написал записку продавцу. - Вот, на пятьдесят фунтов.
- О, это маленько-пригоженько хорошо! - Гриш переменил тон разговора. - Тогда надо бежать за овсом сперва. А потом прибегу за керосином.
Выйдя в коридор, Гриш встретил знакомого человека - Уля-Ваня, пожилого мужика. В толстой малице и кисах, с пустым мешком в руке Уля-Вань считал деньги у двери с надписью: "Бухгалтерия".
- О-о, кого я вижу! - кинулись друг к другу приятели и разговорились - кто да как живет, как поживает.
Гриш рассказал, что председателя сельского Совета Куш-Юра привез на партактив и обратным путем поручил ему Петул-Вась, родной брат из мир-лавки, прихватить керосин.
- А тут вот ерунда получается - не дают пока…
- Дак в Мужи отправили керосин с Каневым Данькой, парнишкой, - сказал Уля-Вань. - Знаю, работаю сторожем на складе райторга. Иду со службы и зашел получить аванс.
Гриш обрадовался:
- Значит, ты все знаешь? Есть там еще хоть одна бочка?
Уля-Вань ответил, что есть еще несколько бочек, но берегут - мало ли что, когда-нибудь понадобится.
- Когда-нибудь! Нам сейчас нужно. Вырву я керосин… - Гриш посмотрел сторожко вокруг, засмеялся. - Ей-богу!.. Да-а, а ты не дашь мне мешок купить овса в мир-лавке, а? У меня есть бумага. И денег немного давай - не прихватил с собой. Верну сегодня же.
Уля-Вань помялся, повздыхал, но дал немного денег и мешок, что свисал у него с руки.
Выйдя из райторга, Гриш улыбался:
- Начало есть. Все будет в порядке.
4
У Романа Ивановича день был насыщен до предела, но напряженность почти не утомила его. Он был возбужден, его захлестнуло нетерпение, хотя не суетился и сдерживал себя. Только сейчас, подходя к райкому, почувствовал, как далеко он отброшен от своих товарищей. Даже не расстоянием - подумаешь, каких-то двести верст бездорожья, - нет, он отброшен работой, в которой трудно различить, что важное, что - мелочь.
Куш-Юр нетерпеливо взбежал на крыльцо, над которым в безветрии свисал красный флаг с траурной каймой, быстро подошел к столу, где вставали на учет. В райкоме что-то неуловимо изменилось - то ли портрет вождя в скорбном траурном убранстве, то ли потемнели стены. Солнце процеживалось сквозь кумачовые шторы, и на желтом полу колыхались багровые тени… Что-то изменилось в райкоме. И это не осознанное, не понятое хлынуло в Куш-Юра, и он затревожился, заволновался, не угадывая пока причин. Здоровался со знакомыми, малознакомыми людьми, кому-то приветно жал руки, кто-то окликал его по имени, кто-то похлопывал по плечу и что-то напоминал, и Куш-Юр смеясь отвечал, но никак не мог отрешиться от заползшей в него тревоги.
Несколько обдорян, два-три активиста из Аксарки, пуйковские и ярсалинцы - все из ближних мест собрались в большой комнате, дожидаясь коммунистов из Хальмер-Седэ, с Полуя и Лаборовой. Но решили начать без них - оленям долго не стерпеть, стоят голодные.
Партийный актив открыл первый секретарь райкома, крупный, тяжелый, как медведь. Он стоял за столом, грузный от силы, и тужурка туго облегала широкую грудь. Куш-Юру он понравился.
Секретарь попросил всех встать и почтить память Владимира Ильича. Все встали - и русские в потертых пиджаках и косоворотках, и коми-зыряне в суконных куртках, и ненцы, так и не сбросившие легких малиц, длинноволосые и широколицые, и остяки с двумя косичками, в высоких тобоках, с подвязками из красных лент. Глубоким молчанием, уйдя в себя, почтили память вождя, вот здесь-то Романа резануло по сердцу. Вот откуда тревога, вот почему ему было так не по себе - он не видел, да, он не увидел никого из прежних верных своих друзей, ссыльных большевиков, партийцев с дореволюционным стажем. Нету! Разметала жизнь, разметала по всем краям - многие уехали по указу партии туда, где наиболее трудно.
Роман ушел в думы, а слух наполнял уверенный, твердый голос:
- Мы, коммунисты Севера, - это говорил новый секретарь, - мы должны дойти до сердца каждого трудящегося человека, вселить и укрепить в нем веру в наше дело. "После Ленина - по ленинскому пути" - этот лозунг, товарищи, не на один этап, не на сегодняшний отрезок времени, он на всю нашу жизнь!
Доходчиво и горячо говорил секретарь, говорил о хлебе, угле, чугуне, о заводах и шахтах, о союзе рабочих и крестьян, о Сталине, о Кирове, о Серго Орджоникидзе - видно, он хорошо знал, что происходит на Большой земле. Но ни слова не сказал секретарь о рыбе, о рыбаках, которые жизнь свою черпают и вытягивают сейчас из реки, ничего не сказал секретарь об охотниках, что всю зиму не выходят из урманов, из глубоких снегов, добывая пушнину. Ненцы словно окаменели в своих малицах, сидели неподвижно, чутко вслушиваясь в голос секретаря, но тот ничего не говорил об оленях.
- Я человек здесь новый, товарищи, - словно угадав мысли Романа, сказал секретарь. - И пока что заменяю тяжело заболевшего секретаря. Многое из того, что происходит в районе, мне неизвестно. Я понимаю, что трудно принимать чужого, - он по-доброму усмехнулся, - пришлого человека. Но дело не терпит, в области не стали ждать конференции и назначили меня к вам. Поэтому, товарищи, прошу вас честно, по-партийному, по-ленински рассказать о трудностях, о положении дел в ваших организациях.
Недолго мялись активисты. Роман Иванович не стал подниматься на трибуну, просто вышел к столу и, одернув пиджак, волнуясь, перебегая от одного к другому, заговорил о наболевшем. Он поведал о большом своем селе, о Мужах, что издавна было центром зырян на Оби. Роман не жаловался и не прибеднялся, когда говорил о рыбе, о рыбных угодьях, о пушном промысле, о малосильности хозяйства, о бескормице. Говорил открыто и жестко - все как есть. Нет школы, вовсе нет, та, что была при церкви, закрыта. И совсем мало грамотных, а в темноте как строить новую жизнь? Ходишь, будто по лесу в темную ночь. Нет больницы, да какой там больницы, медпункта нет, до сих пор к больному ведут бабку, знахарку. Если царская власть держала людей в темноте, то мы, коммунисты, должны дать школу. Мы должны дать им врача и фельдшера, мы должны беречь здоровье и жизнь людей. И перед Романом вставал ползущий на коленках, весь скрюченный, как корешок, голубоглазый Илька, и похудевшая, с горящим лицом, тающая на глазах Сандра, и простуженный Сенька Германец, и чесоточные ребятишки, и медленно угасающие старики. А сколько умирает остяков - от трахомы, от чахотки, от всяческой заразы? Доктор нужен - лечить, учитель нужен - осветить темноту жизни.
- Не станет жизнь новой, если продолжать все по-старому, - так сказал Роман Иванович и увидел, что секретарь быстро пишет в свой блокнот. - Не станет она новой у малограмотных, которые не могут прочитать газету, не станет новой, пока в ней знахари и знахарки, шаманы и бабки-повитухи и костоправы-коновалы.
Один из обдорян, израненный колчаковскими шашками, едва выживший, с горячими незатухающими глазами и хриплым голосом, задыхаясь от ненависти, прервал Романа:
- Брось! Ты это брось, Роман Иваныч. Лекари тебе и пекари, учителя тебе и няньки! Брось, не время еще - нужно контр-ру, - он зарычал и заскрежетал зубами, - контр-рру, рас-падли-нуу выдирать. Выжигать… Огнем… огнем… железом… Забыл, что горел в барже смерти… Забыл, что стал Куш-Юром…
Впервые Романа Ивановича при всех назвали Гологоловым, но не дразня, а напоминая, что остались еще враги.
- Да! Да! - шевельнулись ненцы в малицах, приподняли веки, ожили у них лица. - У нас в стойбищах, в юртах много дурных людей. Старшины живы, шаманы камлают, да! Хозяева работников, батраков держат… Стада свои прячут.
- Знаете, где прячут? - резко спросил секретарь.
- Не знаем! - ответили ненцы. - Ничего мы не знаем. А если узнаем, то нельзя сказать - жизнь возьмут.
- Во-от! - задрожал от ярости обдорянин. - Вот она - правда! Знает, а не скажет! Боится? Нет, не боится, а против законов своих не пойдет! Они хоть и активисты райкомовские, но в своих обычаях живут. Вот что дурно! Вот что надо под корень!
Роман Иванович вспомнил первую конференцию племен Полярного Севера, что собиралась в Самарово летом двадцать второго года, где много говорилось о приобщении туземных племен - самоедов, остяков, вогулов, зырян, селькупов - к социализму.
Подчеркивалось тогда, что нужны деликатные, осторожные меры к беззащитному туземцу Севера. И забота. Шли споры об административном управлении туземцев, а Волков, начальник Обдорской радиостанции, представил проект об отделении Севера от центральных губерний и организации автономной "Полярной Федерации". Вот к чему привели споры, противоречия и разные мнения - самоедам и туземцам своя "Полярная Федерация", и ведь подписались под этими проектами своими крестиками, значками своими родовыми и Вануйто, и Тайшин, и Хороля. Господи ты Боже мой, решили отделиться от страны России, от фабрик и заводов, от крестьянских пашен. И как бы жила та федерация - неграмотная, темная, без врача, без фельдшера, без учителя?
И сейчас, как только коснулись управления, заговорили, загомонили все, перебивая друг друга, размахивая руками, - видно, острый, больной вопрос.
А секретарь внимательно слушал и заносил все в блокнот, задавал путные вопросы, и Роман Иванович понял, что Федор Васильевич мужик толковый, выдержанный и крепкий. Обрадовался тому Роман и обратился к секретарю:
- Федор Васильевич, приезжай в Мужи, оглядись. Осмотрись и поймешь сам, как нужна нам школа. Нужно такое нам, чтобы люди поняли - вот это власть! Вот это она нам дала. Мир-лавка одно - есть в ней много всякого, но ведь она дает в кредит, в долг, и люди берут как бы свое. А здесь - когда школа или медпункт - дало государство!
- Верно! - согласился секретарь. - Будем искать тебе и врача, и учителя. Будем! А ты, Роман Иванович, подумай, кого можно принять в партию из сознательных рыбаков и охотников?
- У нас можно принять Вечку, Халей-Ваньку, Пызесь-Мишку, - выпалил Роман Иванович, а Федор Васильевич громко рассмеялся.
- Чего? - не понял Роман.
- Да ты, Роман Иванович, все какие-то клички даешь, - грохочет секретарь.
- Да, да, - поправился Роман Иванович. - Это по привычке… извини. Вот их можно. И еще Григория не мешало бы, да у него грамотешки маловато.
- Ну, гляди сам. Однако без актива, без опоры пропадешь!
Плотно окружили активисты секретаря и принялись рассказывать о дележе ягельных пастбищ, о каслании оленей, о худых чумах, о рваной одежде… Ох ты, насколько же ты бедна, северная окраина. Дыра сплошная, заплатку некуда поставить. "Да зачем заплату, - встрепенулся Роман, - все нужно по-новому. Все! Сызнова! С самого что есть начала!"
…Поздним, но светлым вечером Куш-Юр возвращался с партийного актива. Он нес в руке свернутую трубкой брошюру и чуть грустно улыбался - есть теперь у него биография Ленина. Брошюру раздали каждому участнику актива, многое из жизни и деятельности вождя узнавалось впервые.
И Роман чувствовал вину - почему о том он не знал ранее? Почему не искал об этом книг? Всю свою жизнь он старался строить по-ленински, но не всегда знал, правильно ли думает? В ссылке и в первые годы революции, да и в гражданскую было легче. Ему давали конкретное задание, подсказывали, как его можно выполнить, и Роман выполнял. И товарищи никогда не сомневались в том, что Роман выполнит задание. А теперь… теперь ему приходится не выполнять, а решать все самому, почти одному. Решать - это брать на себя ответственность! И он брал, но порой ценой таких сомнений и колебаний!
Роман пошел на кладбище, пошел к своим товарищам по ссылке, к тем, кто остался навечно в этой насквозь промерзшей земле, что не рождает хлеба, одни лишь мхи и ползучую березку. Он постоял и перед свежими могилами тех, кто ушел недавно, обнажил голову и поклонился Прохору и Акиму, верным друзьям своим.
"Не сомневайтесь, друзья-товарищи, - мысли его были ясны и не разорваны, не смяты скорбью. - Нас станет много, год из года мы будем расти. Перед нами огромная работа, и, кроме нас, никто не сделает ее… Не сомневайтесь, дорогие товарищи!
Нужно принять в партию Вечку, Халей-Ваньку, Пызесь-Мишку… И Варов-Гриша… - И вдруг ускорил шаги: - О, Григорий уже бочку керосину достал! О, овсом никак кормит коня…"
- Эй, Гриш! Ты уже разбогател, видать? - крикнул Куш-Юр. - Керосин и овес достал?! Ловко!..
- А что ты так поздно идешь? Не могу дождаться вестей. Кто вместо Ленина?
- Сталин! - ответил Куш-Юр и коротко рассказал о партактиве, жестикулируя свернутой в трубочку брошюрой. - Биография Ленина, Владимира Ильича. Во, смотри!
- По дороге почитаем, - тряхнул головой Гриш и радостно поведал о своем удачном походе в райторг, о встрече с Уля-Ванем: - Вот он и помог "разбогатеть"…
5
Через два дня вечером, успев сделать все, что намечали, Гриш и Куш-Юр тронулись в обратный путь. Было тепло - не надевали парки-гуси, сидели в одних малицах. Скрылось солнце, и на западе, над синими хребтами Урала, поднималось золотистое небо без единой тучки. Карько шел неторпко, волоча нагруженные розвальни.
- Смотри, председатель, не забывай, на чем лежишь. - Гриш, пряча улыбку, посмотрел через плечо. - Растянулся, как барин, и куришь. Взлетим на воздух - поминай как звали…
Куш-Юр, лежа на парке, хмыкнул:
- Испугался? Я на гусе и могу курить. - Но, затянувшись несколько раз, бросил окурок в снег. - Ты, Григорий, наверное, трусишь, как этот… Данька-Манька…
- Эй! Забыли-запамятовали спросить у хозяина про Даньку-Маньку. Может, тот дома уже? - вдруг вспомнил Гриш.
- Верно ведь! - Председатель даже сел. - Поздно - вон где мы… А не поехал ли он к Питляру в буран? Вот нечистая сила!..
- Не должон… А ну, Карько, прибавь ходу! - Гриш шевельнул вожжами, как будто бы от этого ускорялась встреча с Данькой-Манькой. - Похвастаемся - есть еще одна бочка керосину. Так ведь, Роман Иванович?
Но тот не ответил. Он смотрел назад, на затянутый маревом Обдорск. Ехали уже по Оби к Катра-Вожу, хоть взглянуть на прощание - когда еще придется побывать. И Куш-Юр вновь увидел высоко над Обдорском светлую точку - горящую лучистую лампочку.
- Что за ерунда. Кругом светло, а лампочка горит над селом. Смотри!.. - кивнул Куш-Юр.
- Высоченная мачта, я видел, - ответил Гриш, оглядываясь. - Сами пользуются телеграфом, а весть нарочным…
- Верно ведь, телеграф… Да, оторвались Мужи от всей страны, от Москвы. Сколько печальная весть шла до Обдорска? Нельзя жить в таком отрыве. Нельзя. - Председатель сидел, навалившись спиной на керосиновую бочку. - Мы много судили об этом на партактиве, но ничего толком не могли придумать. Хорошо, что хоть есть телеграф в Березовом и Обдорске.
- Да, - вздохнул Гриш, думая о своем. - Значит, все сделал: свозил я тебя в Обдорск, получил бочку керосину Петул-Васю, купил пять фунтов березового трута для него и огниво. Вот обрадуется - спичек-то ведь нет у нас. Пусть торгует. А еще я купил подковы и немного гвоздей. Это себе. Уплатил я долг Уля-Ваню. А еще - достал три платка красивых, матери, жене и дочери, а парнишке - бумаги. Пусть Илька учится рисовать.
Приближались к Катра-Вожу. Навстречу попадались оленеводы, пролетали упряжки, но Гриш не останавливал лошадь. Наконец Катра-Вож. Уже была сумеречная ночь. Наскоро закусили чаем в ямской избе и в путь. Никакого Даньку, проезжающего обратно в Обдорск, здесь не видели. Значит, он еще в Мужах или попадется в дороге.
Но сколько ни ехали, сколько ни встречали людей, конных и оленеводов, никто не видел парня. И питлярские не слыхали о таком. Уже проехали Лор-Вож и Васяхово, а его нет и нет. Председатель и Гриш не на шутку стали тревожиться - пропал парень. И керосин тоже пропал…
Вдруг навстречу, не доезжая Мужей, показалась из-за поворота небольшая лошаденка с розвальнями, а седока не видно. Слышно только - поет кто-то детским звонким голосом по-зырянски песню про двух товарищей, служивших в одном полку.
- Мать родная! Канев Данька, кажется, - обрадовался Гриш, останавливая своего коня.
Куш-Юр поддакнул:
- Ну конечно он. По лошадке вижу. Вот нечистая сила!
Пение смолкло, и высунулся из-за лошади Данька-Манька.
- Тпру-у! Знакомые, что ли?.. - удивился Данька и остановился.
- Вуся! - крикнули разом Гриш и Куш-Юр.
- Здравствуйте, - заулыбался Данька Канев. - Вы все еще едете из Обдорска?
- А куда ты девался? - набросился на него Куш-Юр. - Где ты шлялся-пропадал? Мы тревожились не в шутку - пропал, думаем, в буран. Заблудился и замерз где-нибудь по дороге к Питляру…
- И-и… - звонко засмеялся парнишка. - Не заплутал! Привез вам керосин. Пользуйтесь на здоровье. А теперь везу почту… Вон мешки в розвальне…
- Хорошо, что довез керосин, - улыбался Гриш. - А мы еще достали бочку из райторга. Покажи-ка, Роман…
Куш-Юр, куря, как обычно, цигарку, повернулся назад и откинул парку, под которой была бочка с керосином.
- Вот, пожалуйста. Мы умеем доставать…
- Ну и ну! - тряхнул головой Канев Данька. Он увидел горящую цигарку и стегнул свою лошадь.
- До свидания надо говорить! - засмеялся Гриш. - Испугался!
- Прощайте!.. - Данька, отвернувшись, помахал им рукой. - Взлетите!..
- Не взлетим!.. - смеясь, ответил Куш-Юр и, поправив парку на бочке, снова лег. - Молодец! Сызмальства помогает родителям.