Будни и праздники - Бондаренко Николай Адамович 17 стр.


ГОЛУБАЯ ЗВЕЗДА

- Я запрещаю тебе встречаться с этим молодым человеком! Поняла? За-пре-щаю! - голос Надежды Августовны сорвался на крик.

- Подожди, Надя… Не волнуйся, - вмешался Юрий Сергеевич. - Люсенька, пойми главное! Дело не в том, что парень решил посвятить жизнь спорту, а…

- Нет, именно в этом вся беда! Он ей не пара! - красная от волнения, перебила Надежда Августовна.

- Меня удивляет другое, - осуждающе глянув на жену, сказал Юрий Сергеевич. - Учится он где-нибудь?

- Работает… В будущем году будет поступать в физкультурный, - тихо ответила Люся.

- А поступит или нет - еще вопрос! - взорвалась Надежда Августовна. - Нет, Юра, ты только послушай! Девочка через три года окончит университет, этот - собирается поступать… на физкультуру!.. О чем вы разговариваете, хотела бы я знать? На какие темы?

- Действительно, Люся - какие интересы вас объединяют?

- Отвечай папе! Или он тоже "ничего не понимает"?

- Я люблю его! - неожиданно громко сказала Люся с властной отцовской интонацией.

- Что такое?! - остолбенела Надежда Августовна.

- Люблю! - подтвердила дочь и, бросившись на стул, заплакала.

Ночью в комнате родителей состоялся семейный совет.

- Девчоночья блажь. И больше ничего. Издержки юности, - заметил Юрий Сергеевич, задумчиво постукивая пальцами по телефонному столику.

- Эти издержки могут дорого обойтись! - кипела Надежда Августовна. - Девчонка потеряла голову!

- Не шуми, Надя… Хоть раз, как старший друг, ты пыталась поговорить с Люськой? Объективно выяснить - что представляет этот парень, каков его характер, наклонности, планы?

- Она ничего не отвечает. С Люсей невозможно найти общий язык!

- Потому что ты сразу обрушиваешься на нее… Честно признаться, я также не в восторге от ее увлечения. Но, насколько нам известно, Люся не относится к чрезмерно влюбчивым натурам.

- Это меня и пугает! То девчонку из дома не выгонишь, никто из мальчиков, видите ли, ей не нравится! Вдруг - пожалуйста… Футболист! Знаешь, я твердо убеждена: чем больше сил человек отдает спорту, тем больший ущерб наносится уму… и чувствам!

- Ну, это уж ерунда.

Наступило молчание.

- Короче, девочка начиталась всяких книжонок, насмотрелась кино и телефильмов о спортивных суперменах… И нашла своего героя! - резюмировал Юрий Сергеевич, нашаривая на столике сигареты, хотя обычно в спальне не курил. - Ты, пожалуй, права. Эту историю следует прекратить.

* * *

Заседание в институте закончилось поздно. Юрий Сергеевич со своим заместителем вышли на улицу. Вечер был прохладен. Под напором мечущегося ветра деревья шумели о чем-то своем, непостижимом людям…

- Пешком пройдемся, Михаил Степанович? - предложил директор.

Осмотрительный заместитель вперился в небо.

- Ничего, не размокнем…

В облаках таились отсветы невидимых звезд. На асфальте пугливо метались сухие листья. Фонари и светильники в синем сумраке горели особенно ярко.

- Воля ваша. Начальству положено подчиняться, а я человек дисциплинированный, - согласился Михаил Степанович, удобней подхватывая увесистый портфель.

Занятые своими мыслями, они шли по широкой улице, которая убегала к скверу, осыпанному множеством огней.

…И вдруг, словно прорвав свод небес, обрушился тяжелый ливень. Асфальт сразу стал темным и засверкал, будто облитый нефтью. Редкие прохожие кинулись в укрытия. Из водосточных желобов начали низвергаться пенистые водопадики…

- Что я говорил? Вот вам прогулочка! - вроде бы даже со злорадством воскликнул Михаил Степанович.

Мимо кенгуриными прыжками проскакал парень в замшевом пиджаке и залатанных джинсах. Следом за ним, прижимая к сердцу белый кулек, просеменил толстый старик, прикрывающийся уже намокшим зонтиком.

- Есть ведь запасливые люди!.. Или даже спят с зонтом? - засмеялся Юрий Сергеевич.

Михаил Степанович бросил на него неодобрительный взгляд, ибо, очевидно, мысленно упрекал себя в том, что не столь предусмотрителен, как они.

Неужели всего десятки минут назад на этих скамейках сидели, а по аллеям, сейчас заваленным мокрыми листьями, прогуливались люди? Летели сплошные струи дождя. На асфальте горело холодное желтое зарево. И особенно пустынным казался сквер из-за бесчисленных светильников, которые раздольно освещали скамьи и газоны, затопленные водой…

Внезапно из боковой аллеи вышел невысокий парень с девушкой на руках, крепко обхватившей его шею. Девушка с головой была укрыта пиджаком, а парень, казалось, только что вылез из реки - насквозь мокрая рубашка облепила его спину и сильные плечи. В озаренном разливом света безлюдном сквере, неторопливо бредущий под ливнем по влажному асфальту, казался он Иваном-царевичем, после долгих скитаний отыскавшим свою Василису Прекрасную…

- До чего хорошо! - негромко произнес Юрий Сергеевич. - Это же стихотворение наяву!.. Простите, Михаил Степанович, вам не приходилось носить на руках собственную судьбу?

- Завидую вашей нестареющей душе, - брюзгливо отозвался тот. - Лично я считаю - лучше бы они бежали каждый собственными ногами. Чтобы меньше промокнуть.

Юрий Сергеевич с нескрываемым сожалением глянул на него.

- Вот как?.. Несомненно - это было бы практичней.

Они скоро догнали парня. Он оглянулся, и Юрий Сергеевич встретился с его глазами, которые сияли счастьем. То, что испытывал в эти минуты этот рыцарь в сочащихся водой туфлях и с прилипшими ко лбу прядями мокрых волос, объяснять не требовалось! В таком состоянии для человека нет ничего невозможного и недоступного, дали перед ним ясны даже в самую мрачную непогоду, ибо состояние это определяется коротеньким и бесконечным словом - любовь…

Взгляд Юрия Сергеевича остановился на поджатых ногах Василисы Прекрасной, обутых в коричневые "танкетки". Резко остановившись, он проводил влюбленных долгим взглядом.

* * *

В комнату Люся вошла молча.

За окном город тонул в густеющих сумерках. А в чистом небе, над полоской зари, острым голубым кристаллом сверкала звезда.

- Дочь, можно с тобой поговорить? - шагнув к ней, спросил Юрий Сергеевич.

Люся с удивлением глянула на отца.

- Слушаю тебя, папа.

- Как его зовут?

Глаза девушки вспыхнули радостью, потому что лицо отца сказало ей все.

- Пусть приходит к нам, - сказал он и положил руку дочери на плечо.

Молча смотрели они на сверкающую в небе голубую звезду - древнюю, как мир, и вечно юную, известную всем и каждый раз открываемую заново, таинственную, непостижимую и прекрасную, как сама человеческая любовь…

СВЕТЛЯЧОК

Я никогда не видел такого места, в котором скопилось бы столь неисчислимое множество светлячков! Голубые искры горели в траве и под деревьями - они ярко переливались, расцвечивая темноту кустов, и бледно, едва заметно поблескивали на поляне, освещенной луной: темь выявляла силу маленьких огоньков, а на свету они гасли совсем. Их было так много, что даже звезды, если прищурить глаза, тоже чудились светлячками. Порой трудно было разобраться - они ли мерцают сквозь ветви многолетнего платана, или то голубеют живые светлячки, притаившиеся на его широких листьях.

..Это было поистине чудесное, неповторимое зрелище!

Мы с приятелем сидели в парке дома отдыха, молча любуясь волшебной картиной. Да и весь этот вечер казался выхваченным из когда-то слышанной сказки: даже дымчатые волокна легких облаков, быстрое перешептывание листьев и далекий, вполне обычный ночной лай собак казались странными, почти фантастическими…

Внезапно около меня загорелся светлячок. Приятно было на него смотреть - столь безмятежно он горел, излучая ровное прозрачное сияние… Я нагнулся и поднял его. Огонек сразу погас.

- Какая скромность! - пошутил я. - Ощутил, что на него обратили внимание - кончено дело. Потух.

Приятель рассмеялся.

- Слушай, я вспомнил о другом светлячке, - сказал он. - Пожалуй, история о нем как-то перекликается с твоими словами… Если хочешь - послушай.

* * *

Года два назад я повредил ногу и более месяца провалялся в клинике. В одной палате со мной лежал мальчуган лет восьми - этакий маленький самостоятельный мужчина. Все называли его Светлячком - так его окрестил кто-то. Возможно, потому, что малец весь был светленький: пшеничного цвета волосы, белые брови, светлые глаза. Отличался Светлячок непоседливостью и постоянно шнырял по палатам. Впрочем, это никому не мешало, ибо был он ненавязчив и никуда не лез.

…Этот случай произошел, когда я уже поправлялся. Тягучая больничная скука давала знать. Порассуждав о чем-то с соседом по палате, я спустился во двор. На одной из скамеек сидел Светлячок и, придерживая забинтованной рукой какую-то планку, молча строгал ее перочинным ножом.

- Привет, изобретатель! - сказал я, пользуясь возможностью чем-то занять время. - Кинжал мастеришь?

- Не, - вскинув глаза, возразил мальчуган. - Реактивный самолет.

- Зачем он тебе?

- Затем, что надо.

- Ясно. Летчиком собираешься стать?

- Угу.

- А почему не милиционером?

Этот вопрос имел основание: родители рассказывали, что я в раннем детстве мечтал именно о таком будущем.

Светлячок с пренебрежением глянул на меня.

- Не знаете разве - скоро летчики, как космонавты, до Луны будут летать?

- Знаю, - согласился я. - И до солнца тоже.

Светлячок задумался.

- Глупости говорите! - поразмыслив, заявил он. - На солнце сгореть можно. Думаете, не знаю?

- Та-ак, - заметил я. - А папка с мамкой часто тебя в угол ставят? За то, что грубишь старшим?

- У меня нет родителей. Я детдомовский.

Я кашлянул, скрывая возникшую неловкость.

- Кинжал умеете делать? - вдруг оживившись, осведомился мальчуган.

- Не умею.

- Эх, вы!.. А чего можете?

Затянувшаяся пауза была по-своему оценена Светлячком.

- Видать, ничего! - сурово вымолвил он. - Только мешаетесь. Я бы уже наполовину самолет смастерил…

Поддернув полосатые больничные штаны, он ушел прочь, даже не удостоив меня взглядом.

Вскоре в нашу палату поместили шестилетнего мальчика с вывихнутой ступней. Помню, что в этот день чересчур разбегавшийся Светлячок ударил о дверной косяк почти зажившую руку. Он бродил пасмурный, а губы его временами кривились так, будто он съел что-то очень кислое…

Вновь прибывший весь день плакал и капризничал, никому не давая покоя. Мать, которая все время суетилась возле него, к вечеру попросили удалиться. Но лишь она собралась уйти, малыш отчаянно заревел, хватая ее за платье. Мать вырывалась, пытаясь скрыться, но снова возвращалась, обещая ненаглядному чаду завтра же принести различные лакомства и игрушки - в том числе какой-то "карбулюк"…

Малыш смотрел на мать умоляющими глазами. Рыдания его не утихали. Сама всхлипывая в скомканный платочек, она все же уловила момент, чтобы выскользнуть в коридор. Стенания ребенка стали просто нестерпимыми! Увещевания взрослых на него не действовали. Правда, иногда он вроде успокаивался, но лишь для того, чтобы зареветь с большей силой. Наконец, очевидно обессилев, он утих…

Наступила ночь. Я долго ворочался с боку на бок. Не скажу, что причиной этому была особая чувствительность, которой я не отличаюсь - но возобновившиеся всхлипывания малыша, правда, ставшие более однотонными, все-таки действовали на нервы. Однако в конце концов я заснул.

Бывает так, что просыпаешься даже от тишины. За окном неярко светила луна и на полу лежало ее сияние, оконными переплетами расчерченное на квадраты. А на фоне окна четко вырисовывался неподвижный силуэт Светлячка.

- Сивка-Бурка куда девался, а? - спросил тоненький детский голосок.

- Ускакал.

- А куда?

- В степь, - подумав, разъяснил Светлячок.

- Зачем в степь?

- Потому что там хорошо! Цветов много, воздух синий, а небо такое большое - как не знаю что… В два раза больше, чем в городе!

Дети замолчали. Вдруг собеседник Светлячка заныл тонко и жалобно.

- Ты чего? - осуждающе урезонил Светлячок.

- Больно-о…

- Терпи! - сурово заметил Светлячок. - Мне вон руку выправляли, аж дух захватывало. Но я не орал… А вдруг тебя на войне с фашистами ранило? Терпел бы?

Молчание длилось долго.

- Т-терпел, - после основательного раздумья сказал малыш. - Думаешь, только ты смелый?

Светлячок не ответил. Он медленно прошел мимо меня, бережно прижимая больную руку здоровой. При свете луны я увидел его широко открытые от боли глаза и по-взрослому жестко, в одну линию стиснутые губы. Отворив дверь, мальчик остановился в се проеме. Маленькая фигурка согнулась почти пополам, и до меня донесся его стон…

Я уже было поднялся, чтобы подойти к Светлячку, но через мгновение он снова был у кровати, на которой лежал малыш.

- Конфетку тебе дать? Сла-адкую…

Светлячок звучно почмокал губами.

- Не хо-очу!

- А пирожок?

Малыш промолчал.

- Чего хочешь? Говори!

- Мам-мочку!

- Она завтра придет. Мамы всегда приходят, когда надо.

- А к тебе мама приходит? - сразу утихнув, спросил малыш.

- Не, - еле слышно признался Светлячок. - Моя, говорят, померла… Но я все равно ее жду! Потому что она знает - у меня кроме нее никого нету… Мамы хорошие! Злые редко попадаются. А моя - самая лучшая изо всех… Как твоя, - спохватился он. - Они обе лучшие на свете!

Долгое молчание нарушил малыш:

- Что значит - померла?

- Это если насовсем пропадают. А моя, видать, уехала далеко-далеко. На Северный полюс. Или еще дальше. Только мне нарочно не говорят… Боятся, что к ней убегу, - совсем тихо добавил Светлячок.

Затаив дыхание, я боялся нарушить беседу мальчуганов. После продолжительной паузы малыш неожиданно всхлипнул.

- Рассказать тебе сказку про лошадь Савраску? - быстро спросил Светлячок.

- Какую Савраску? - живо заинтересовался малыш.

…Я задремал и не знаю, через какое время проснулся. За окном голубел рассвет.

- А почему он такой? - донесся от окна тонкий голосок малыша. - Великаны - они обязательно толстые?

Ответа Светлячка я не расслышал.

Утром раздался басовитый крик уборщицы тети Нюты, на чем свет стоит ругавшей кого-то в коридоре. Оказалось, что это Светлячок, вихрем пролетевший мимо, опрокинул ее ведро с грязной водой. А на кровати у окна, подложив кулачок под голову, сладко спал малыш, причмокивая во сие губами…

* * *

С уважением посмотрев на светляка, все еще лежавшего на моей ладони, я осторожно опустил его в траву. И ясный огонек загорелся снова.

А вокруг сияли и переливались тысячи светлячков! Вся земля была усыпана маленькими чистыми звездочками…

СОЗДАВШИЙ ВИДИМОСТЬ НАЛИЧИЯ…

Согнувшись, командир роты пробежал под взрывом мины. Ход сообщения осыпало пахнувшей дымом землей. Стряхивая ее, ротный подергал головой и плечами, откинул вылинявшую плащ-палатку, которая вместо двери закрывала вход в землянку…

- По вашему приказанию прибыл! - привычно доложил он и, подогнув одеревеневшие колени, сел на ящик из-под консервов, служивший комбату и столом и стулом.

Командир батальона, откинувшись на складном топчане, который повсюду таскал за ним ординарец Филь, хмуро качнул головой. Одну его ногу украшал хромовый сапог. Другая, пяткой поставленная на распластанное голенище, была в шерстяном носке, грубо заштопанном тем же Филем. Командир батальона был высок, худ и угловат. Ротный знал, что пять месяцев назад, когда формировались, ему исполнилось двадцать девять лет. Но сейчас он походил на старца, погруженного в невеселые, дремотные думы…

Ротный вздохнул, вытряс из-за воротника шинели комки глины, тихо прокашлялся.

- Отступаем, - сообщил командир батальона и начал надевать сапог.

Он натягивал его, кряхтя и ругаясь сквозь зубы, а натянув, прижал носок к полу - осторожно, словно начиная путь по хрупкому речному льду. Гримаса боли исказила его лицо. Яростно матерясь, он сорвал сапог и швырнул в угол.

- Мозоль, гадость, замучила! - передохнув боль, пожаловался комбат. - Шагу сделать не могу!

И, чуть помолчав, добавил:

- Отходим, Садыков. Утречком. Приказ на отступление получил…

Комбат поднял глаза на носатое, источенное мелкими оспинами лицо командира второй роты, будто впервые видя, оглядел его широкую фигуру в коробом стоящей шинели, устало уточнил:

- Ясно?

За крошечным оконцем угасал невзрачный вечер. Двадцать шестой вечер непрерывных боев, отсеченных один от другого минутами грозно звенящей тишины…

Командир батальона встал, хромая, подошел к ротному почти вплотную.

- Я тебя вот зачем вызвал, Анбар, - сказал он и повел плечами, как бы умещая на них давящий груз. - Двоих человек надо. Настоящих воинов славной нашей армии…

- Для чего? - попытался выяснить командир роты.

И, столкнувшись взглядом со светло-голубыми, почти белыми глазами комбата, понял все.

- У меня девятнадцать человек, - пробормотал он. - Все, как один…

- Требуются особенные! - жестко оборвал комбат. - В батальоне осталось больше тридцати боевых единиц. Мой долг - вывести их целыми и невредимыми! Фрицы просто так не выпустят… Кто-то должен остаться. Такое любому не доверишь!

- Я старый солдат, - вымолвил Садыков, и лицо его помертвело. - Задачу понял… Назначьте меня.

- Шуткуешь? - снова резко перебил командир батальона. - Лишить подразделение командира - прав не имею. Не то - поручил бы. Лучшего и не надо… Твое предложение отменяется! По причине, сказанной выше… Кто есть еще?

Назад Дальше