Максим все больше привязывался к Доре, ему уже недоставало ее. Снова и снова он убеждал себя, что не может представлять для нее никакого интереса. Но Дора так была с ним открыта, так льнула к нему, что в конце концов Максим поверил в это чудо.
- Я обожаю тебя, - говорила Дора, заглядывая ему в глаза и словно обжигая ими.
- А я вдвойне, - вторил Максим.
- Я думаю о тебе каждый час, - прижималась она к нему.
- А я хочу тебя видеть каждый час…
- И я… и я…
Дора была искренна. В конце-концов, кто в последнее время назойливо лип к ней? Красавчик с петушиным голосом, не нюхавший пороха… Папины вояки, полагавшие ослепить ее своими подполковничьими звездами… Делец средних лет, набивший мошну в тылу и с купеческим шиком расшвыривающий деньги.
Максим был настоящим: смелым, честным, умным… Она выйдет за него замуж. Пусть у Максима сейчас ни кола, ни двора - наживут. Ей хотелось уйти от мамочкиной ежеминутной опеки, проявить себя в самостоятельной жизни.
* * *
Весна задержалась с приходом. Природа застыла в ее ожидании: затаили дыхание рощи, сады, подремывал Дон, отражая серовато-белесое, почти лишенное красок небо.
…Утром Васильцов проснулся от того, что на пороге его "хлигеля" стоял Пантелеич в подштанниках, нижней рубашке навыпуск и кричал, широко раззевая почти беззубый рот в густой заросли волос:
- Ур-р-р-а-а! Мир! Ур-р-а-а! Победа!
Он обнял Максима, троекратно расцеловал его.
- Считай теперь, с унуком встренусь… Пошли, командир, пол-литру заповедную единым дыхом опорожним! - предложил Пантелеич с воодушевлением.
* * *
Радостно завихрил день Победы Лилю. Никогда еще не была она такой восторженной: обнимала отца, заплаканную тетю Настю, Дусю, кружила маму. Обычная сдержанность изменила ей. Наконец-то, наконец! Хотели, сволочи, истребить нас - так нате ж вам!
Лиля не могла спокойно стоять на месте, ринулась на улицу, в ликующую толпу, пела с теми, кто шагал рядом.
За праздничным столом отец в кителе, со всеми наградами - встал, держа перед собой худыми, прозрачными пальцами наполненную рюмку.
- Дожили до светлого праздника! - тихо, торжественно произнес он.
Изможденный, с лихорадочным блеском глаз, отец, видно, с трудом держался на ногах. Лиля подумал с ужасом: "Не жилец папа".
И тоже встала, разрыдалась. Но отец, поняв этот плач по-своему, сказал:
- Будем, радоваться!
* * *
Вечером 9 мая Максим и Дора пошли на Театральную площадь, здесь играли оркестры, люди пели, танцевали, взметался в небо фейерверк. Он отсвечивал в глазах Доры, цветные волны омывали ее счастливое лицо, поднятое к небу. Переливались всеми цветами радуги фонтаны, тела, атлантов, державших земной шар, лобастая стена полуразрушенного театра, стекла домов.
Максим и Дора пошли аллеей парка, где когда-то принимал полк народных ополченцев секретарь обкома Двинский, свернули в коридор из едва зазеленевших деревьев. Пышными кострами расцветала сирень, приветливо белела бузина. Максим остановился, стал целовать губы, глаза Доры, прошептал:
- Будем всегда вместе.
И Дора, опьяненная этим вечером, ласками Максима, шептала:
- Будем…
На свадьбе, состоявшейся через месяц, со стороны жениха не было ни души - старики Акулина и Пантелеич стеснительно отказались идти. Родичи Спинджаров приехали из Грузии, Москвы, с Урала. За столом оказалось человек сорок, и Максим чувствовал себя примаком, каким-то чужим, случайно затесавшимся сюда.
Все смотрели на его покалеченную руку, обожженное лицо и, он уверен был, удивлялись прихоти невесты: что нашла их изумительная Доротея в этом молчаливом человеке, еще не нажившем даже костюма и сидевшем среди них в армейской гимнастерке с белым целлулоидным подворотничком.
Но они старательно кричали: "Горько!" - и Максим неуклюже тыкался в темный пушок над полными губами Доры и хотел лишь одного: чтобы эта тягостная для него церемония поскорее закончилась.
…Когда на следующий день Максим объявил старикам, что покидает их, они взгрустнули.
- Шибко, Иваныч, мы к тебе привыкли, - признался дед. - Обратно одичаю в бабском обчестве.
Акулина же вздохнула:
- Не золота, болезный, жалаю - шастья.
Глава восьмая
Наконец на углу Социалистической и Кировского студентам выделили долгожданную "коробку", из которой следовало сделать строительный институт.
Лиля сказал отцу: "Сотворим!" Она знала, что в этом здании, исковерканном бомбами, были расквартированы в октябре 1941 года ростовские ополченцы, а значит, был здесь и Максим Иванович. И еще слышала, что идея создания института принадлежала секретарю обкома Двинскому.
Вместе с другими Новожилова разбирала завалы, распрямляла на ручном винтовом прессе скрюченные металлические балки, чтобы пустить их в дело. Ничего себе - производственная практика! "Восстановителей" поощряли, словно резиновыми, пирожками с требухой. Лиле казалось, что она в жизни не ела ничего вкуснее.
Из дневника Лили Новожиловой
"Май 1946 года.
Давно не писала - закрутилась… Хочу об институте.
У нас прекрасные преподаватели. Например, профессор по теоретической механике - Дмитрий Никанорович Горячев. Он невысок, худощав. Ему под 80, а глаза живые, смотрят на все, я бы сказала, с молодым, ненасытным любопытством… Еще до революции на международном конкурсе на лучший учебник и задачник он, послав свои работы под девизом, получил сразу два первых приза.
На лекции Дмитрий Никанорович приходит в неизменной льняной рубашке, вышитой веселыми крестиками на груди и рукавах, в "академической" шапочке. Предлагая студентам задачи, любит говорить образно:
- Представьте себе: муха ползет по вращающемуся патефонному диску…
Или:
- Обезьяна бегает по крутящейся карусели…
Но вот странности: профессор, убежденный женоненавистник, считает, что девушкам не место в нашем институте, и во время зачетов явно занижает им оценки. И еще: дома у него книги лежат в развешанных по комнате… гамаках.
А вот другой преподаватель: смешливый, маленький, полноватый кандидат архитектуры Николай Алексеевич Александров. Он не устает внушать нам:
- Красиво то, что целесообразно…
- В переводе с греческого "архитектор" означает старший каменщик…
Николай Алексеевич хороший художник-график. Мне рассказывали, что, по несчастью, оставшись в оккупации, Александров на службу к немцам не пошел и раскрашивал игрушки для базара.
Николай Алексеевич неподкупно честен. Как-то явились мы к нему домой целой капеллой - заступиться за изрядного лодыря Пашку, чтобы поставил ему зачет:
- Он почти голодает, - желая разжалобить, ныли мы. - А его лишат стипендии…
Николай Алексеевич ненадолго скрылся в какой-то кладовушке и принес оттуда сумку картошки.
- Вот, передайте ему. А зачет поставлю, когда подготовится.
Профессор Николай Семенович Богданов, преподающий стройматериалы, хитро прищурив глаза, иной раз ошарашивает вопросом, вроде такого:
- Почему кошка всегда падает на четыре лапы?
И, не дождавшись ответа, сам же отвечает:
- Потому что умеет перемещать центр тяжести.
Николай Семенович терпеть не может подхалимов. Однажды Вася Петухов на экзамене робко признался, вовсе без задней мысли:
- Я готовился по вашей книге…
Богданов посуровел и отправил Васю "готовиться и по другим книгам".
Курс "Отопление и вентиляция", или, как мы его назвали, "отопляция", ведет у нас гроза института доцент Зиновий Эммануилович Орловский. Лекции его великолепны, он охотно делится книгами из своей домашней библиотеки, но все студенты трепещут перед "Зиной". На экзамене ему ничего не стоит половине отвечающих поставить двойки, невзирая на вопли провинившихся и хмурость начальства.
У Орловского огромный лоб, большие уши. Я несколько раз встречала "Зину" на улице с теннисной ракеткой в руках и каждый раз поражалась: где нашел он среди развалин города корт?
Кроме того, "Зина" неимоверно увлекается международным языком - эсперанто. Некоторые студенты, зная эту его слабость, перед экзаменами заучивают несколько словечек эсперанто, чтобы между прочим ввернуть их. Но плохо подготовленному даже это не помогает.
Меня он, после того, как я оттараторила ответ на два вопроса, спросил "на закуску":
- А на чем в нашей профессии мы должны особенно экономить?
Я недоуменно пожала плечами.
- На электроэнергии, уважаемая, на электроэнергии!
Это было так неожиданно, что я даже хлопнула себя ладонью по лбу:
- Вот балда!
Сказала я это, вероятно, настолько искренне, что "Зина", обычно неулыбчивый, улыбнулся, потребовал зачетку и поставил пятерку.
На радостях я погоняла чаи в нашем сиротском буфете, выпив один за другим три стакана. Только что не урчала от удовольствия. И пошла узнать, когда репетиция в драмкружке, - мы готовили водевиль "Бедовая бабушка"".
* * *
После июньских экзаменов Лиля вместе с курсом ездила на прополку в подсобное хозяйство. Там роскошно жила с Инкой в шалаше. Потом с ней же проходила трехнедельную практику по геодезии. Возвратилась - загоревшая, с выцветшими волосами - в Ростов и, надев единственное выходное белое платье, единственные черные прюнелевые лодочки, взяв бело-черную сумочку, отправилась в институт за учебниками. В вестибюле повертелась у зеркала. Гм, гм… кажется, ничеГО. Это папа любит так насмешливо выделять последний слог, если она задавалась или он хотел подбодрить.
В маленьком читальном зале краем глаза увидела из-за газеты входящего Васю Петухова. Значит, возвратился юнец из отчего дома. Петухов сел рядом и не знал, как начать разговор. Она помогла ему:
- Здравствуй, Вася. Приехал?
- Приехал…
- Как ездилось?
Когда у Лили бывало хорошее настроение, она предлагала Петухову веселую тему разговора, определяла тон и характер его. Но если в нее вселялся бес, "меняла покрывала", становилась строгой или насмешливой. Ей нравилось сердить Васю - сначала погладить, а потом дать щелчок. Он в таких случаях хмурил густые шелковистые бровки, самолюбиво трепыхался. Петухов не тряпка, нет. Но влюблен, понимает, что не подходит ей, и не в силах добровольно отречься.
- Неплохо ездилось, - ответил Петухов и покусал девичье-красивые губы в ожидании подвоха.
- Ну что же, теперь будем снова дружно хлебать в столовке синий брандахлыст из перловки и соленых огурцов, истреблять тыквенную кашу, - сказала Лиля. - Ты поддержишь компанию?!
Вася молчал.
- Уж больно ты, Васенька, сегодня неразговорчив, - невинным голосом произнесла Лиля, - а девушки любят тонкое, деликатное обращение.
Вася вспыхнул и легко завелся:
- Я твоего воспитания не получал и расшаркиваться не умею.
- Жаль, жаль, - с напускным разочарованием произнесла Лиля, - бирюки не в цене нынче.
Он сурово нахмурил брови.
- Во всяком случае, я никому не разрешу на каждом шагу подтрунивать надо мной.
- А через шаг?
Вася посмотрел свирепо. Вот таким он ей больше нравится. Проявляется характер, не раболепствует.
- Уймись, дитя, - распаляет Лиля его еще больше.
- Выбирай себе другие мишени, - Вася пересаживается подальше от этой ведьмы.
* * *
В теплые, как сегодня, ночи Лиля по-прежнему любит спать на раскладушке на балконе, по бокам увитом диким виноградом с красноватыми листьями.
Угомонилась улица Энгельса, только редкая машина вкрадчиво прошуршит внизу. Из репродуктора городского сада льется нежная музыка ночного концерта - "Прелюд" Рахманинова.
Небо усыпано крупными, яркими звездами. Легкий ветерок доносит запах Дона. Ей вспомнилось: ночь под мостом, когда чувствовала себя песчинкой на черном шарике земли, в темном океане; порог школы, - Максим Иванович в косых линиях снега, машущий ей издали прощально… погибшие директор, Севка, Лева…
Как яркая вспышка, возникла мысль о том, что Максим Иванович сейчас где-то совсем близко, в нескольких кварталах, но живет своей, отгороженной от нее жизнью, и потому чужой. После получения от него письма она не однажды думала его найти, но мешала гордость.
Небо мудро глядит на землю и будет так же глядеть через сто, двести лет… В этой вечности своя глубина, свой надежный залог. Отодвигается суетность, мелкое, в душе остается только значительное.
Вот сегодня… Что принес день ей и что принесла ему она?
В ней сосредоточен целый мир… Но уберегла ли его от пошлости? Стала ли лучше? Не разменялась ли на пустяки? Не завидовала ли?
Зависть - это честолюбие пошлых людей. Но само по себе честолюбие может быть и здоровым, если направлено на цель благородную. В прошлом месяце она, таская на стройке института кирпичи, решила дать самую высокую выработку. И свалилась с сердечным приступом. Ей прописали постельный режим, полный покой. Но когда мама уходила на работу, она читала оды Горация, курс железобетонных конструкций, занималась английским языком. Папа протестовал:
- Полежи хоть немного спокойно.
Что ни говори, а счастье внутри человека. Инка недавно засомневалась:
- Может быть, мы выбрали с тобой не женскую профессию? Ерунда! Строить - что может быть интереснее этого? А пока поверим Петрарке: "Я не знаю иного наслаждения, как познавать".
Умолкла ночная музыка. Стал прохладным воздух. Звезды распахнули глаза ясновидиц.
И все же она хочет счастья Максиму Ивановичу, пусть с другой женщиной. Инка узнала - его избранницу зовут Доротеей… Придет ли когда-нибудь к Лильке-неудачнице разделенная любовь? А Васе она сегодня призналась:
- Должна сказать правду - я тебя не люблю, Вася, и не полюблю никогда… Прости, что порой была несправедлива. Ты славный, и какая-то девушка будет счастлива с тобой.
Они стояли под фонарем.
- Спасибо за правду, - сказал Вася.
Он уходил поникло, как человек в годах.
Мир спит и не спит, небо внемлет ему и думает о чем-то своем.
* * *
Всю сессию Лиля весьма успешно сдала - и сопромат, и теоретичку, вот только на физике произошел некий конфуз. Готовилась она к этому экзамену, не щадя себя, но в семестре из-за болезни отца пропустила несколько лекций. И надо же такому случиться - при сдаче напоролась на белое пятно в своих знаниях.
Физику у них преподавал болезненно-полный пожилой доцент Сергей Валентинович, читавший лекции довольно нудно, однако систематизирование и глубоко. В день экзаменов Новожилова, по своему обыкновению, первой вошла в аудиторию и взяла один из разложенных веером билетов.
Ей попались два вопроса: первый - дифракционный спектр, и второй - отношение /m. На первый ответила лихо, а во второй долго вглядывалась. Что за буквы? Промелькнула мысль: "Лишат стипендии". Холодный пот выступил на лбу. Но все же вспомнила: это же формула отношения заряда электрона к его массе. А вывод - хоть убей! - провалился. Наконец через силу сказала:
- Сергей Валентинович, я не могу ответить на второй вопрос.
Доцент, зная Новожилову как одну из своих лучших студенток, не поверил:
- Не волнуйтесь. Подойдите к доске.
Обреченно пошла она к доске. Написала, сколько знала, но вывод, вывод, последний штрих…
- Довольно… а вы говорите "не могу".
Написал в зачетке "пять" и отпустил.
Это была для Лили постыдная оценка. Двое суток она сидела над учебниками и лекциями Сергея Валентиновича и снова предстала, перед ним.
- Прошу вас, погоняйте меня еще…
Он поглядел удивленно, но понял, в чем дело, и не менее получаса "гонял". Когда Новожилова, ответила на все вопросы, сказал, глядя на нее добрыми глазами:
- Высоко ценю честность и самоуважение…
* * *
- Новость! - объявила Инка, ноготками ожесточенно взлохмачивая кудельки. - Есть для тебя жених.
Она многозначительно подмигнула и подняла большой палец вверх.
Вот неистребимая слабость - искать женихов знакомым. Сама-то не спешила с новым замужеством.
- Инженер-механик. Молодой вдовец. Собственный дом с садом.
- С садом? - переспросила Лиля. - Груши в нем есть?
Инка посмотрела озадаченно, потом, поняв, что подруга ее разыгрывает, взвилась:
- Слушай, девица двадцати лет от роду! Ты что?
- А ты?
- Ну, ты знаешь мою историю.
Инка, как она призналась, уже обожглась однажды на замужестве: "Прекрасный человек, но, понимаешь, полюбил другую, что тут поделаешь?" Да, Лиля понимала - ничего не поделаешь. Но сватовство Инкино отвергла:
- Сама найду.
Откуда-то донеслось рычанье львов. Лиля догадалась: это в цирке подавали голос питомцы укротительницы Бугримовой.
- Пойдем сегодня в цирк, - предложила она подруге.
- Ты сама - цирк, - огрызнулась Инка.