Это сделать совсем не трудно: нужно принять равнодушный вид и невинным голосом задать один или два вопроса, заранее прекрасно зная, что на них не будет ответа. Тогда человеку можно легко намекнуть о его невежестве или бракованном интеллекте. Возникает спор, следом за которым приходит откровенный разговор. Всё очень просто по законам логики и человеческой психики.
- Кто построил статую Свободы? - спросил Веня.
Наденьте боты, может быть, и знал, что Эйфель, ранг директора ГЭС обязывает знать подобные вещи, но он не помнил. Сморщив лоб, он молчал. Наденьте боты так и не вспомнил и заговорил о другом. О себе. Венин план безукоризненно сработал и на этот раз.
Миша Спиноза, скрывающийся под необычной и ласковой кличкой Наденьте боты, четыре года назад закончил электромеханический факультет университета. Капитально и основательно подготовившись к диплому, с блеском его защитил. Учёный совет университета вместе со званием инженера присвоил ему кандидатский чин. Это случается не так часто.
Так в двадцать два года Миша стал кандидатом наук.
Его диплом об автоматике и дистанционном управлении электростанций с собственными чертежами, которых набралось до сотни, был издан Академией наук. Но это ещё ничего. Первый научный труд был переведён на тридцать шесть иностранных языков. Да и это не всё. Главное - диплом запустили в производство.
А запустили здесь, в Сибири. И Миша сразу приехал сюда.
Крымский мост через Москву-реку - тоже студенческий диплом.
Весенняя цирковая программа шестьдесят четвёртого года - диплом. Сценарий кинокомедии "Я шагаю по Москве" - диплом. Пройдёт несколько лет, и каждый студенческий диплом, если в него вложены вся любовь, весь талант, все силы, будет входить в жизнь.
И, слушая Наденьте боты, Веня окончательно понял, что пришла для него пора подаваться в студенты. И когда Гуревича проводят на пенсию, сорок первую колонну поведёт по новым дорогам сам Веня. Он не собьётся с пути.
Миша-кандидат сначала взял в руки лопату и грузил без всякой автоматики раствор на деревянные носилки. Потом бригадир. Мастер. Инженер-электрик. Начальник участка. Главный инженер строительства.
Со всеми книжными магазинами страны Миша вёл добросовестную переписку и получал от них увесистые посылки с новыми книгами. И всё своё свободное время корпел над этими книгами, собираясь выдать на-гора докторскую диссертацию. За три года Наденьте боты написал две тысячи страниц, но работа ему не нравилась. Всё нужно было начинать заново.
В прошлом году ГЭС сдали в эксплуатацию, и Мишу назначили её директором.
Первый месяц Наденьте боты не мог поверить, что он директор. Но работы было так много, что поверить пришлось.
Каждый месяц Мише предлагали отдельную квартиру. И каждый раз он уступал её своим рабочим. За это он получил шикарный нагоняй и выговор без занесения в горкоме партии. Теперь все его рабочие были обеспечены жильём, и Миша ждал своей очереди.
Он часто наведывался на подстанцию и ругался с монтёрами-высоковольтниками, чтобы они не забывали надевать диэлектрические боты.
В шутку они его и окрестили Наденьте боты. Прозвище было какое-то тёплое и верное. Все быстро привыкли к нему.
Наденьте боты забросал Веню своими сумасшедшими планами. Он был помешан на сплошной электрификации востока. Помешательство было буйным. Когда Миша начинал рассказывать, глаза у него загорались, как у дикого кабана, а руки приходили в движение, как маховики, и никак не могли остановиться.
Разговор Наденьте боты с Веней об укрощении электричества закончился весьма печально - Миша прожёг маленьким красивым утюгом свои брюки.
Он хмуро стряхнул их, зачем-то посмотрел большую прожжённую дырку на свет, в которую можно было увидеть телевизор и часть окна, взглянул на часы и сказал:
- Вот. Других у меня нет.
- Может, заплатку поставить? - предложил Веня. Больше ему ничего не пришло в голову.
Наденьте боты начал искать кусок серой материи, который у него должен был где-то заваляться. Но ничего не нашёл, хотя и перевернул весь письменный стол.
Надёньте боты уселся на кровать, задержал взгляд на Венином костюме и спросил:
- Что будем делать?
Вене всё же хотелось что-то придумать. Он сказал:
- Давай в магазин сходим?
- Мне нельзя в магазин. Мне шить надо. У меня правое бедро толще левого и плечи разные - одно выше другого.
Миша вздохнул и снова задержал свой взгляд на Венином костюме. Чувствуя какой-то подвох со стороны Наденьте боты, Веня решил объясниться начистоту:
- У меня, в пять часов встреча на уровне. Беседа за круглым столом. Внешний вид прежде всего. Сам понимаешь, - сказал он.
- И у меня тоже в пять, - со злостью ответил Миша.
Они помолчали.
Наденьте боты посмотрел на часы и прошёлся несколько раз по комнате. Потом он с раздражением махнул рукой и начал снимать чёрные остроносые туфли. Имея одни брюки, Миша любил пофорсить.
Оставшись в серых эластичных носках, он сказал:
- Ты обойдёшься. Ничего с тобой не станет. Тебе пофрантить надо, а у меня серьёзное дело, и я не могу идти в пижаме. Вечером верну.
- Я три года ношу этот костюм. Он ко мне уже привык, - не сдавался Веня. Ему было жаль расставаться с костюмом. У него ведь была веская причина - Гуревич просил его потрясти всех своим видом.
- Попользовался и будет. О других тоже подумать надо, - уныло отозвался Миша и начал проворно снимать с Калашникова пиджак.
Он примерил его перед зеркалом. Рукава были заметно коротки, но Наденьте боты весело сказал:
- Видишь! В самый раз!
Веня не стал возражать. Он ничего не ответил и принялся раздеваться. Раздевался он добровольно, поэтому директора ГЭС нельзя было обвинить в грабеже или злоупотреблении служебным положением.
- Только не гладь его, пожалуйста, - попросил на всякий случай Калашников. Он очень редко надевал свой выходной костюм и, пожалуй, по этой причине любил его. А может, и потому, что сшил этот костюм ему Саша Ротин, когда-то их лучший высотник в колонне.
Наденьте боты порвал пуговицу на сорочке и выругался:
- Не гладь… Я не мальчишка, а директор крупнейшей электростанции! Меня депутатом городского Совета избрали! А никому нет дела, что у их депутата нет вторых штанов!
Ругался он зря, сам был виноват. Да и ругаться Наденьте боты ещё не выучился. Скорее всего, он не обладал этим талантом, и ему было далеко до Фисенко. Он, верно, и не научится никогда ругаться, потому что у него нет времени, и не суждено ему издавать вопли, которые будут всех приводить в ужас. Да и больно ему это надо! Его же не просто так прозвали Наденьте боты. Мишу Спинозу могли прозвать и Жабой, и Гадом ползучим, и Хозяином, и Солянкой, и Шпротами, а его не прозвали так. Его нарекли ласковым, добрым прозвищем, за которым скрывалась забота о людях, наивность и простота чуткого умного сердца. Наивные сердца тоже бывают умными.
Наденьте боты и в чёрном костюме не был похож на директора крупнейшей ГЭС.
Да разве так важно, подумал Веня, на кого человек похож? Был бы он только на своём месте.
Наденьте боты одёрнул короткий пиджак и спросил:
- Ну?
- Можно трогаться, - ответил Веня. Он разгладил рукой шерстяной свитер под телогрейкой и надел на плечо трубу.
- С музыкой поедем? - весело сказал Миша. - Под марш гладиаторов?
У него было хорошее настроение, и Вене не хотелось его портить. Он молча взял со стола бутылку с пивом, потряс её и двумя большими пальцами открыл. Пиво было чуть тёплое. Веня выпил половину бутылки и, заглянув в горлышко одним глазом, протянул бутылку Наденьте боты. Миша допил пиво, сморщился и сказал:
- Поехали.
Они вышли из номера и торопливо спустились в холл гостиницы. Здесь в бюро "Добрые услуги" Наденьте боты попросил иголку с белой ниткой и начал пришивать оторванную пуговицу к рубашке, а Веня сдал ключ от номера курносому администратору с чёлкой.
В бюро услуг сидела молодая черноволосая татарка в цветной тюбетейке.
- Телеграмму можно отправить? - спросил Веня.
- Пожалуйста. Вы спешите?
- Очень.
Веня спросил просто так, в ожидании, пока Наденьте боты пришьёт оторванную пуговицу. Но потом ему стало неловко отказываться от своих слов. Он взял бланк и несмело написал: "Посёлок Роз. Тороплюсь к тебе".
Круглолицая татарка пробежала глазами текст телеграммы и подняла глаза на Веню. Глаза у неё были карие, задумчивые.
- Вы не написали кому.
Веня ничего не ответил.
Девушка кивнула ему и улыбнулась, наверное, всё поняла. На её цветной тюбетейке были вышиты серебряные тюльпаны. И эти тюльпаны тоже улыбнулись Вене.
А где-то совсем рядом девчонка с веснушками продаёт на почте марки и хранит ключ от города, подумал Веня. У неё, быть может, сегодня свидание со старшим прорабом Русланом. Нужна ли ей эта телеграмма? Конечно, нужна. Она ждёт её, готов поспорить с любым адвокатом.
Скоро они покинули светлый и просторный холл "Подковы". Черноволосая татарка с серебряными тюльпанами на тюбетейке проводила их пристальным взглядом. Ребята понравились ей.
Они уселись в чёрную "Волгу", на капоте которой застыл сверкающий, олень, и Веня почему-то вспомнил, что олень пробегает в час шестьдесят километров. Предельная скорость машины в городе такая же. Может, это просто совпадение?
Наденьте боты застегнул "молнию" на своей кожаной куртке, повернулся к Калашникову и спросил его:
- Куда тебя?
Веня постучал ребром ладони по трубе, вспоминая рыжего Костю Лунькова с покатыми, как у бутылки, плечами (теперь-то он получит свою трубу), и ответил:
- В больницу, где ремонтируют такие железки.
Шофёр всё понял, и машина тронулась.
Когда они выехали на широкий мост, Веня оглянулся и проводил взглядом уплывающую гостиницу, окна которой переливались на солнце. Ему показалось, что в этих окнах поблёскивают серебряные колокола, готовые вот-вот зазвонить. Но звона ой не услышал.
Ничего, успокоил он себя, ничего страшного. Они ещё зазвонят для меня в посёлке Роз. Они обязательно зазвонят, как зазвенели в тайге для синеглазой Лены и бородатого Женьки. Всё только начинается. Всё ещё впереди.
И если вам двадцать два, а потом двадцать пять и больше, вы можете услышать такой звон и в пении цветов, и в шёпоте звёзд, и в жужжании резца, и в маленьких буквах, рождающих стихи на страницах. И если кто-нибудь скажет вам, что это всё чепуха, мелочи жизни, не верьте. Заклинаю вас, не верьте! Главное в жизни слагается из таких мелочей.
ЛЖЕ-ГОГОЛЬ
Каждый город не только строит новое, но и чинит старое. Этому люди научились давно. Наверное, с той поры, когда из крапивы был сделан первый мешок, а из разного утиля - калоши. Можно купить новое пальто, а ведь можно и не покупать, перелицевать его и с чистой совестью выдавать за новое. На разницу же тогда можно купить жене новое пальто или сыну велосипед. Практично.
Такие практические люди являются постоянными клиентами разных ремонтных мастерских.
В одну из таких мастерских по ремонту металлоизделий и отвёз Веню на своей машине Наденьте боты.
В небольшой комнате, в которую вошёл Веня со своей трубой на плече, была собрана роскошная, неподражаемая коллекция различного железного хлама, ещё бытующего на периферии, и самых последних творений человеческого разума, не оправдавших своей гарантии, выданной бесплатным авансом. Откровенно говоря, этот бесплатный аванс подводит людей не только на востоке.
В мастерской на полках, может быть по чистой случайности окрашенных в радикально чёрный цвет, стояли кастрюли и самовары, дедушкин патефон, которому, видно, больше не суждено было издавать никаких звуков, и магнитофон "Мелодия", который могла постичь та же участь, ржавые ножницы, сломанные портфели, ремни и подтяжки, древнее охотничье ружьё, из которого было страшно стрелять (вот пойдёшь с таким ружьём на охоту, и чем эта охота окончится, сказать трудно), будильники и ключи, ведро, испачканное в нитрокраске, очки, балалайка без струн и ослепительно белый холодильник "ЗИЛ", чайники и термосы, из которых не пили, тазы, из которых не умывались, ручки от дверей и новый пылесос "Чайка", хозяйственные и женские сумки, которые не закрывались, швейные машины, которые шили со свистом или совсем не шили, спиннинги, зажигалка из гильзы, карманный фонарик и карманный приёмник, десятка два утюгов.
Пахло жжёной канифолью и гуталином.
Среди всех этих вещей, находящихся на излечении в мастерской, за хрупким столиком на алюминиевых ножках - за такими столами в кафе-автоматах едят сосиски и пьют из толстых кружек хмельное пиво - сидел лохматый загорелый старик.
У него был тонкий длинный нос крючком, который почти касался бескровных губ, седые виски и толстая байковая рубаха в зелёную клетку. Старик с мрачным видом копался в дряхлом старом зонтике. Своим крючковатым носом и серьёзным видом, несуразной причёской и серебряными висками, маленькими усталыми глазами, какими-то плоскими и очень грустными, он напоминал Гоголя.
Если этого старика снять в фас и профиль, подумал Веня, а фотокарточки повесить на стену рядом с портретом Гоголя, то между ними будет очень много общего.
Веня положил на стол трубу и сказал:
- Мне очень срочно, отец. Спешу.
Лже-Гоголь отложил в сторону чёрный зонтик, молча кивнул и так же молча принялся осматривать трубу.
У старика были удивительные руки. Его тонкие сухие длинные пальцы сразу бросались в глаза. Может быть, у Рихтера вот такие пальцы? Они казались специально вытянутыми, чтобы охватить целую октаву, бледными, нервными, с мягкими пухлыми подушечками, накрытыми белыми ногтями. Пальцы постоянно двигались по трубе, не останавливаясь ни на одной царапине, будто ощупывали её душу, а не скользили по ней в поисках дефекта, и вдруг неожиданно замирали, прислушиваясь к металлу, и двигались дальше.
Лже-Гоголю было, конечно, за шестьдесят. Работы у него было много, и работать ему было трудновато. Это Веня отметил сразу. Но старик обладал удивительным свойством - он умел из старых вещей делать новые, и, наверное, все хозяйки в округе были его клиентами.
Старый мастер быстро понял, какой болезнью заболела труба и чем нужно её лечить, и принялся за работу.
Тем временем Веня взял табуретку и уселся поближе к старику, решив с ним поболтать.
Потравить баланду со стариками - истинное удовольствие. Имея за плечами прожитые полвека, человек знает такую пропасть страшных и весёлых приключений, непридуманных рассказов, столько человеческих характеров прошли через его жизнь, да и сам он побывал в различного рода переделках, что, услышав только совсем немного из такой жизни, начинаешь вдруг понимать, что твои мальчишеские ребусы и гипотезы оказываются такими простыми и ясными.
- На пенсию скоро, отец? - спросил Веня.
- Да можно было бы.
- Дети и внуки, поди, никак не дождутся?
- Таковых не имеется,
- Бобыль, выходит?
- Выходит, так.
- Ну и как?
- Да так-сяк, нашим-вашим давай спляшем.
Разговора не получилось. У Лже-Гоголя был низкий хриплый голос, полный безразличия и тоски. Должно быть, толковать за жизнь он не был охотником, имея на то свои причины.
Но Веня не любил молчать и не считал, что молчание - золото. Он снова посмотрел на старика и, решив, что надо начинать разговор с другого конца, сказал:
- Ты, отец, на Гоголя похож.
Старик неторопливо отозвался, продолжая возиться с трубой:
- У каждого свой запас, у кого - пиво, у кого - квас. Я, почитай, давно бы знаменитым стал. Только люди у нас какие? Каждый думает о своей шкуре.
Веня никак не ожидал, он даже и не мог подумать, что разговор вдруг обернётся таким образом, и поэтому не знал, что ответить.
А старик и не ждал ответа, возвращая своими удивительными пальцами трубу к жизни. Он горько вздохнул и продолжил свою незаконченную мысль:
- Не дают мне хода. Не хотят. Наплевать им на меня и на всё на свете. Что я для них? Соболь без шкуры.
И он снова вздохнул, словно искал у Вени сочувствия.
А как Веня мог ему посочувствовать? Ему почему-то показалось, что старик шутит, и он несмело улыбнулся.
Лже-Гоголь понял Венину улыбку по-своему. И сразу же его глаза вспыхнули, как зажжённые свечи в темноте комнаты, и голос задрожал, зазвенев от негодования:
- Смеёшься?
- Мне показалось…
- Смеёшься? - не слушая никаких возражений, грозно спросил старик и отодвинул трубу в сторону на край стола. - Не веришь?
Меньше всего в этом хриплом низком голосе было угрозы. Он был наполнен глухой обидой, зашифрованной тоской, светившейся в его усталых глазах.
Лже-Гоголь медленно, словно ещё не решившись, достал из ящика, стоявшего на столе, толстую пачку бумаги и спросил Веню:
- Ты откуда?
- Я? - машинально повторил Веня. - С Лисьей горы. Слышал? Трассу тянем. А к вам, батя, в город на побывку приехал.
Старик кивнул головой и положил перед Веней пачку исписанной бумаги.
Калашников бегло просмотрел эту пачку бумаги, в которой было не меньше килограмма веса. Это были десятки писем и ответов на них, повторные письма и повторные ответы, жалобы, просьбы, заявления, аннотации, апелляции, выводы комиссий, заключения учёных советов. На всех ответах, которые были напечатаны на машинке, стояли круглые, четырёхугольные, квадратные, элипсообразные печати. Веня увидел письма в Верховный Совет, Академию наук, Центральный Комитет, в различные научно-исследовательские институты. Боже мой! Переписка длилась пятый год.
В письмах речь шла о каком-то уникальном изобретении, несомненно талантливом, как утверждали многие авторы ответов, но которое не может найти себе практического применения. Выводы всех комиссий сводились примерно к одной мысли: случай очень редкий в истории науки и техники, который говорит о чрезвычайной одарённости автора, совершившего напрасный подвиг.
Одно из писем Веня перечитал дважды. Известный профессор Московского университета тепло и трогательно писал, что он удивлён изобретением, что считает его просто чудом, совершённым руками русского человека, что он долго раздумывал над его судьбой и с огорчением признаёт, что изобретение Лже-Гоголя может служить только игрушкой для молодёжи, влюблённой в технику.
Веня ничего не мог понять.
Как так? Уникальный шедевр, который никому не нужен? Талант, который все отвергают, признавая его в одно и то же время? Как так могло получиться?
Он окончательно запутался в письмах и ответах и честно признался старику, который, подперев голову руками, смотрел на него немигающими глазами, что ничего не понимает.
Лже-Гоголь ничего не стал объяснять. Он поднялся из-за стола. Тяжёлой походкой направился в другую комнату. Веня прошёл следом за ним.
Эта комната была побольше, попросторней. Здесь, наверное, коротал свои вечера одинокий старик. Мебели никакой не было. Хозяин или распродал всё, что у него было, или стремился к суперпростоте, во что было трудно поверить.