- Вот хорошо! - обрадовались дети. - Мы вас будем ждать. Только обязательно приходите.
Зоя попрощалась с детьми и ушла.
На следующий день у дверей клуба стояла целая ватага ребят. Не все дети успели увидеть приезжую тетю, которая вчера пообещала заниматься с ними музыкой.
Зоя подошла к ребятам незаметно. Увидев ее, дети обрадовались и вместе с ней вошли в клуб. Усадив их возле рояля, она заметила, что почти у каждого был какой-нибудь инструмент. Все, что было у отца или матери, у брата или сестры, у близкого или дальнего родственника, все, что издавало музыкальные звуки и годами лежало без употребления на дне глубоких сундуков, - было извлечено из пыли забвения и принесено на занятия. Здесь были гитара, балалайка, мандолина, скрипка. Одна девочка показала Зое какой-то диковинный инструмент в новом изящном футляре, на котором золотыми буквами было напечатано: "Окарина". Когда Зоя открыла футляр, в нем оказалась довольно большая, покрытая блестящим черным лаком, глиняная дудочка с несколькими отверстиями, как у флейты. Девочка рассказала, что эту дудочку подарил ее деду один болгарский солдат. Зоя прочла надпись на инструменте: "София, фабрика на Петко Стойков". Попробовала подуть в дудочку - полились тонкие, нежные звуки, почти как у флейты.
- Любопытный инструмент! - сказала Зоя.
- Вы умеете играть на этой дудке? - уставившись голубыми глазами на Зою, полюбопытствовала Наташа.
- Нет, признаться, первый раз ее вижу.
- А на гитаре будете нас учить?
- А на скрипке?
- Это правда, что в музыкальной школе на всех инструментах учат играть? - шепелявой скороговоркой спросил Петя.
- Не на всех, конечно, но на многих учат, - ответила Зоя.
Зоя подошла к доске, которая стояла около рояля. Вначале она написала на доске несколько нот, объяснила их значение и велела записать в тетрадки.
Потом она, аккомпанируя, пропела с ними песню:
У реки, у речки
Ветер носит флаги.
У реки, у речки
Пионерский лагерь.
Это очень хорошо -
Пионерский лагерь.
На следующий день она провела с ними еще одно занятие. С каждым разом все больше ребят приходило на эти занятия. Среди них было немало одаренных детей, с которыми Зое интересно стало заниматься. "Но кто продолжит занятия после моего отъезда?" - подумала Зоя.
Мелькнувшая у Зои мысль - создать в Дубовке сельскую музыкальную школу - становилась реальной благодаря неожиданным обстоятельствам.
Гирш взял ее с собой на сахарный завод: пусть ознакомится с большим современным предприятием. Во время осмотра цехов Зоя познакомилась с заведующей лабораторией, молодой женщиной, и затем с ее отцом-пенсионером, бывшим концертмейстером оперного театра и педагогом музыкальной школы. Мало того, выяснилось, что в заводском поселке живет еще музыкант-вокалист, мать главного инженера.
Зоя побывала в гостях у старых музыкантов, они расспрашивали ее об учебе, успехах, и когда девушка рассказала им о желании создать в Дубовке музыкальную школу, отозвались о ее намерении с похвалой и сами выразили готовность преподавать в ней.
- Я думаю, что занятия должны состояться два раза в неделю, - сказал бывший концертмейстер. - Кстати, об инструментах… Кто их приобретет?
- Я надеюсь на родителей учеников, - ответила Зоя, - и, конечно, на помощь правления колхоза.
Тотчас возник вопрос о помещении. Павел, выслушав Зою, ничего не мог посоветовать.
- Поговори с Гиршем - может быть, он что-нибудь придумает.
Говорить о музыкальной школе с Гиршем Зоя не решалась. Все, что не связано с колхозным производством, он, как ей думалось, относил к вопросам не первостепенного значения.
И когда Зоя, не удержавшись, сказала ему: "В таком колхозе, как наш, не мешало бы открыть музыкальную школу", Гирш промолчал. Тогда она подробно рассказала ему, как дети тянутся к музыке, о своей встрече с ними в клубе.
Гирш, как всегда, продолжал слушать молча, глядя перед собой, затем провел рукой по столу:
- Поговори с Акимом Федоровичем.
"Этого только недоставало", - подумала Зоя. Однако понимала, что без помощи Касатенко не обойтись.
Прошло два дня. Гирш спросил Зою:
- Говорила с Акимом Федоровичем?
- Собираюсь.
- Слишком долго собираешься.
Слова Гирша словно подтолкнули Зою, она тут же пошла в правление, но встретила Акима Федоровича на дороге, он шел домой. Зоя, запинаясь, стараясь идти в ногу с председателем, начала издалека, сказала, что педагоги будут работать на общественных началах, что инструменты приобретут родители, разве только вот рояль придется купить за счет культфонда колхоза.
Зоя заметила, что Аким Федорович свернул почему-то в сторону "изолятора".
Около двух десятков лет назад сельский фельдшер достроил свой дом, который возводился им несколько лет подряд.
Лет пять назад старый фельдшер умер, жена его оставила дом и уехала в город к дочери. Дом и по сей день стоял заколоченным, а в небольшом домике в конце сада, в котором до постройки большого дома жил фельдшер, колхоз устроил изолятор для больных лошадей.
Так к дому фельдшера и приклеилось слово - изолятор. Вот куда, к Зоиному удивлению, направился председатель правления. Зоя знала, что Аким Федорович когда-то служил в кавалерии и остался страстным любителем лошадей, а года два назад по его настоянию правление купило кровного жеребца Шустрого, которого главным образом запрягали в выездные санки…
Дойдя до фельдшерского дома, Аким Федорович спросил Зою:
- Ты бывала в этом доме?
- Бывала. Давно.
- Подходит под музыкальную школу?
- Но он же чужой?
- А станет нашим, колхозным: вдова продает его. Только никаких перестроек делать не будем. Можно побелить, застеклить где надо, и всё.
- Но рядом изолятор… - замялась Зоя.
- Ишь ты… Еще чего захотела. Да он же по другую сторону сада! В общем посмотрим… Если подходит, поставлю вопрос на правлении.
- А насчет рояля?
- Сколько стоит?
Зоя назвала приблизительную цену. Касатенко покачал головой: мол, дороговато.
- Дешевле, чем Шустрый, - осмелела Зоя.
- Ишь какой разумной стала, - нахмурился Аким Федорович. Он явно обиделся и зашагал в сторону своего дома, не оглядываясь на Зою.
"Сама испортила все дело, - отчаивалась Зоя. - И зачем я вспомнила о Шустром?"
Вечером, когда Гирш вернулся домой, Зоя не пошла к нему, боясь услышать о своем нетактичном поступке, но Гирш сам пришел к ним и остановился посреди комнаты. Зоя, сидевшая к нему спиной, не обернулась. Ей было не по себе.
- Купим это самое… пианино, - вдруг услышала она.
Зоя невольно сжалась, словно боясь услышать что-либо другое, а когда вскочила, чтобы поблагодарить Гирша за добрую весть, его уже не было.
В тот же вечер Зоя написала горячее письмо Ларисе Викентьевне, просила ее - может быть, кто-либо из музыкального училища приедет в Дубовку, проконсультирует, как организовать школу. Приглашала в гости и Ларису Викентьевну. Зоя подробно описала фельдшерский дом, который смешно называют "изолятор". Восторженно отозвалась о двух старых музыкантах, пожелавших преподавать в школе. Они живут в четырех километрах от села, за ними будет ездить Павел - в его руках автотранспорт. Одним словом, все складывается хорошо. Дело за сведущим организатором, который помог бы на первых порах.
И вот совсем нежданно в Дубовку приехал Борис Соболевский. Когда Лариса Викентьевна рассказала ему о Зоином письме, он предложил свои услуги. Лариса Викентьевна не стала отговаривать его.
Накануне приезда Соболевского председатель правления узнал от старшего конюха: заболел Шустрый.
Касатенко тотчас позвонил в районный ветеринарный пункт. Оттуда сообщили, что ветфельдшер или врач приедет в Дубовку только завтра утром, сейчас оба выехали в колхозы.
Касатенко послал машину в межрайонную ветеринарную больницу, но посланный вернулся ни с чем - там тоже сказали, что врач приедет только на следующий день.
Аким Федорович дважды заходил посмотреть на Шустрого, осведомлялся у старшего конюха, чем кормили лошадь, и категорически приказал - не применять своих "проверенных средств".
Утром старший конюх вышел на дорогу встречать врача межрайонной ветлечебницы.
Было восемь утра. Накрапывал дождь. К Дубовке мчался "газик", и старший конюх догадался: едет ветврач. Он поднял руку, машина остановилась, и сидящий в машине молодой человек приоткрыл дверцу.
- Здравствуйте. Я вас жду, - сказал конюх.
- Меня? - удивился Соболевский.
- Ну да. Сразу поедем в изолятор.
О том, что будущая музыкальная школа помещается в доме, который называют изолятором, Соболевский мельком слышал от Ларисы Викентьевны, так что слова старшего конюха не удивили его, тем более что о своем приезде он предупредил Зою телеграммой.
Конюх устроился на заднем сиденье, и машина по его указанию остановилась у изолятора, в котором сейчас находился заболевший Шустрый.
Конюх открыл дверь и указал:
- Вот он, наш красавчик Шустрый!
- В самом деле красивая лошадь, - безразлично произнес Борис, полагая, что встречавший его колхозник решил похвастаться конем, и не двигался с места.
- Вторые сутки ничего не ест. Правда, колик не было.
- Чего, говорите, не было? - уточнил Соболевский.
- Колик, говорю.
- Очевидно, надо пригласить ветврача.
Старший конюх подумал, что ослышался.
- Так мы же вызвали…
- И что ветврач сказал?
- Да вот послушаем, что вы скажете.
- Почему я?
- А кто же скажет?
- Ветеринарный врач, например.
Старший конюх уставился на Соболевского. Наконец спросил:
- Вы откуда прибыли?
- Из музыкального училища. Я уже бывал в Дубовке.
- А я решил, что вы и есть ветеринарный…
- Как вы могли это подумать! - рассердился Соболевский.
Шофер машины, здоровенный чубатый парень, так захохотал, что Шустрый вздрогнул и переступил ногами.
В эту минуту подкатила небольшая машина с синим крестом: приехал ветврач в брезентовой куртке и соломенной шляпе. Он молча вошел в изолятор и стал осматривать Шустрого.
Настроение у Бориса Соболевского было испорчено, он чувствовал себя как человек, над которым зло подшутили.
Это чувство не оставляло его и в доме, где ему отвели комнату. Шофер "газика", принадлежавшего райисполкому и доставившего Соболевского в Дубовку, с хохотом рассказывал встречным и поперечным о том, как конюх принял известного музыканта за ветеринара.
Телеграмма Бориса о дне его приезда в Дубовку и огорчила и расстроила Зою. "Что об этом подумает Павел?" - беспокоилась она. Зоя знала, что Соболевский постарается быть полезным будущей дубовской музыкальной школе, и все же, по ее мнению, ему не следовало сюда приезжать.
Огорчение Зои усилило странное равнодушие, с каким ее мать выслушала весть о приезде Соболевского. Еще не зная, чем это объяснить, Зоя уже откровенно досадовала: зачем Лариса Викентьевна обратилась к Борису?
"Сказать Павлу о телеграмме или умолчать?" - раздумывала она.
Узнав о приезде Соболевского, Павел готов был вспыхнуть, но, вспомнив свое поведение в институте, немного помолчал и потом сказал:
- В телеграмме не сказано, каким поездом он едет. А то бы его встретили. Человек он знающий… может помочь.
Матрена Григорьевна пригласила Соболевского столоваться у нее. Борис теперь приходил в Зоин дом завтракать, обедать, ужинать.
Однако, после нелепой истории с конюхом, который принял преподавателя музыки за ветеринарного врача, ореол Соболевского все же поблек в глазах Матрены Григорьевны. Слушая рассказ об этом, она вместе со всеми шутила и смеялась.
- Что ж он, не мог спросить конюха, кто его послал встречать и почему они едут не в правление, а в изолятор? - говорила она.
Ее задело, что Соболевский поставил себя в смешное положение, что теперь в Дубовке долго не забудут "Зоиного жениха, который приезжал лечить Шустрого".
Образ Соболевского еще более померк в ее глазах, когда она заметила, какими глазами он оглядывает ее комнаты, многочисленные фотографии на стенах.
На второй день Матрена Григорьевна поставила Соболевскому ряженку в глиняной мисочке и положила рядом с ней расписную деревянную ложку. Гость вдруг подозрительно осмотрел ложку и, как ему казалось, незаметно для хозяйки вытер ее краем скатерти.
Матрена Григорьевна побагровела от гнева.
Ничего не сказав Зое, она переговорила с соседкой, у которой поместили Соболевского, и та сказала ему:
- Матрена чего-то захворала. Наверно, поедет в больницу… Теперь я вас буду кормить…
Соболевский понял - чем-то он провинился перед Матреной Григорьевной.
Его помощь новой школе свелась к тому, что он прослушал голоса детей, которые хотели поступить в школу, написал примерную программу совместно с двумя старыми педагогами-музыкантами и через неделю уехал из Дубовки.
Все попытки поговорить с Зоей без свидетелей ему не удались.
Уезжая, он досадовал, зачем приезжал в Дубовку, убеждал себя в том, что так лучше - эта колхозница только испортила бы ему жизнь, и очень хорошо, что именно так закончилось его увлечение, пусть даже серьезное…
В селе праздновали День урожая.
В пять утра Зоя поднялась вместе с матерью. Матрена Григорьевна теперь не решалась спрашивать: "А ты куда?", только взглянула на Зою и отвернулась, чувствуя, что власть ее над дочкой кончилась.
Зоя надела широкую цветную юбку и безрукавку, в которых прежде работала в саду, и заторопилась к клубу. Ее заметили еще издали: возле клуба стояли готовые отправиться в путь три разукрашенных грузовика, переполненные участниками дубовской самодеятельности.
- Зоя! Зоя, скорей… К нам! - звонче всех кричала Иринка.
Из кузовов потянулись десятки рук. Зоя буквально влетела в кузов первой машины. Девушки жадно разглядывали ее. И они были в обычном наряде, заранее зная, что их ожидает там, у Балочной рощи.
Все заметили - Зоя изменилась, лицо побледнело и прическа теперь другая стала. И руки вон какие - белые, холеные…
Зою обнимали, заглядывали в глаза.
- Поехали! - крикнул Красновский.
Солнце взошло час назад, однако возле Балочной рощи уже расположился оркестр. Оркестранты на сей раз были в белых рубашках. Оркестр явно пополнился, на утреннем солнце поблескивали новые серебряные трубы. Возле рощи протянулась узкая полянка, вся к полевых цветах, а за ней раскинулось поле созревшей пшеницы.
На краю этого поля стоял новенький комбайн, гордость таганрогских конструкторов и ростсельмашевских мастеров. Другой такой же комбайн был чуть виден на другом конце поля и казался далекой лодкой на обширном озере.
Над ближним комбайном на длинном флагштоке колыхался на ветру красный флаг.
Рядом с оркестром на грузовике с опущенными бортами у небольшого столика, покрытого традиционной красной скатертью, надвинув на глаза кепку, стоял Гирш.
Возле грузовика беседовали Касатенко и директор сахарного завода. За ними выстроилась колхозная техника: тракторы, грузовики, жатки.
Перед машинами во главе с Павлом тянулась длинная шеренга трактористов, механиков, шоферов, электромехаников, прицепщиков. Все они казались сосредоточенными и как будто смущенными, озабоченными.
Александр Красновский взошел на комбайн с флажком в руке. В сотне метров от комбайна - взоры всех были обращены именно туда - стояли пятеро старых колхозников-пенсионеров с косами в руках. Самому молодому из них было не меньше семидесяти пяти лет.
- Подойдут люди, тогда начнем, - тихонько сказал Гиршу Касатенко.
Сойдя вместе с другими с грузовика и осмотревшись, Зоя увидела Павла. Их разделяла узкая травянистая полянка.
Павел чуть исподлобья взглянул на Зою и кивнул ей головой. Зоя приветственно помахала рукой. Девушки, стоявшие за ее спиной, выжидали, что будет дальше. Словно желая рассеять их сомнения, Зоя твердо, будто она выходила на сцену, на виду у всех пересекла полянку и протянула Павлу руку. Павел весело поздоровался:
- Добрый день, Зоя!
Стоявшие рядом с Павлом механизаторы крепко пожимали Зое руку, громко заговорили…
Гирш прервал шумную встречу, поздравил всех с праздником урожая и махнул рукой: "Начинай!" И тотчас хор запел "Урожайную".
Пятеро косарей - бывшие фундаторы колхоза - взмахнули косами и двинулись к комбайну. Как только они докосят до флажка, воткнутого в землю, по полю пойдет комбайн.
Взиг… взиг… взиг… - слышалось в наступившей тишине.
Косари шли вперед важные, гордые…
Комбайнер Леонид Еремеев уже запустил двигатель и напряженно ждал. Вот до флажка осталось пять метров. Три. Два. Иннокентий Петрович поднял трубу… Последний метр… Косари дошли до флажка!
Оркестр заиграл торжественный марш.
И только трубы умолкли, а механизаторы стали заводить машины, как к Гиршу с плачем бросилась женщина. Гурко растерялся, пытался успокоить плачущую… Подбежала другая женщина и, показывая рукой на уходящий комбайн, сказала:
- Леня… Леня… Леонид на комбайне.
Понятно… На комбайне ее сын, Леонид. Три года назад он попал под суд… Старуха тогда прибежала к нему, Гиршу. Правление взяло его на поруки. Теперь он комбайнер…
Через пятнадцать минут полянка опустела. Люди разошлись по своим местам. Уборка хлеба в колхозе имени Ватутина началась. На одной из машин, которая отвозила зерно, уехала на бригадный ток и Зоя Гурко.
После того как Зоя на виду у всех решительно пересекла полянку и осталась в строю трактористов, рядом с Павлом, он повеселел.
Несмотря на горячее время, Павел решил во что бы то ни стало встретиться с Зоей, но Гирш не давал ему покоя ни днем ни ночью. Он требовал, чтобы механизаторы не мчались на поля, когда выйдет из строя трактор или комбайн, а осматривали машины в порядке профилактики во время заправки.
- Потом отдыхать будем. И погуляете, и потанцуете.
- Когда пойдут дожди? - весело спрашивали механизаторы.
- Вот именно.
Все же Павлу удалось сказать Зое:
- Буду ждать тебя у реки.
- Когда?
- Сегодня вечером.
- Приду.
Они встретились уже довольно поздно.
- Хочу поздравить тебя, Зоя… Ты многое успела за эти два года, - сказал Павел, когда они побрели по берегу реки.
- Могу ответить тебе тем же. Больше скажу, - ты, как мне кажется, стал другим.
- Тогда, в институте, я был очень виноват.
- Не будем вспоминать об этом. Я уверена, что такое больше не повторится.
- Не повторится, - улыбнулся Павел. - Скажи мне, почему ты не отвечала на некоторые мои письма?
- Хотела тебя наказать этим. Подозрительность - худший враг дружбы.
Край неба на востоке посветлел. Павел проводил Зою до ее калитки. На сей раз ее не ждали во дворе ни Гирш, ни Матрена Григорьевна.
- Придешь к реке завтра? - спросил Павел.
- Непременно, - улыбнулась Зоя и помахала ему рукой.
Так же, как и два года назад.
Уборка подходила к концу.
Спокойной казалась лишь полная круглая луна, озиравшая рокочущие машины на полях и мчащиеся грузовики по дорогам, перевозившие на элеватор зерно…