- Обязательно пригласите на вечер Авдея Охрименко.
- Тебя тоже отмечать будут, - сказала Авдею заведующая фермой. - Непременно приходи.
"Как отмечать? - подумал Охрименко. - Не иначе смеются надо мной". Но не пойти он не посмел.
Председательствовал главный зоотехник, но в президиуме сидел и Аким Федорович. После сообщения главного зоотехника Касатенко встал и сказал свое слово от имени правления. Потом спросил:
- Авдей Охрименко здесь?
- Есть! Вот сидит, - раздались голоса.
Касатенко рассказал, как Авдей косил траву для своего брата - железнодорожного обходчика.
- Пускай объяснит людям, почему он лодырничает, - послышались голоса.
Авдей поднялся на сцену. Жена его, сидевшая в заднем ряду, опустила голову.
Зал притих. Все ждали, что скажет этот тридцатидвухлетний розовощекий человек. Гирш, сидевший за столом, сделал движение, словно хотел встать. Взоры обратились к нему, но Гурко, положив руки на стол, повернул голову в сторону Авдея и своим глуховатым голосом произнес:
- Вот… Скажи, Авдей, людям - что с тобой делать? Сам скажи.
Многие, в свое время слышавшие эти слова из уст Гирша, улыбнулись - кто виновато, кто с удовлетворением.
- Правильно, Гирш! Пусть Авдей сам скажет, - послышалось из зала.
Авдей еще пуще покраснел и затоптался на месте.
- Может, на строительство пойдешь… Например, каменщиком? - спросил его Гирш.
- Пойду, - ответил Авдей, не поднимая глаз.
- А на свое место, помощником комбайнера? - спросил Касатенко.
- Пойду.
- Значит, будем считать, что ты уже вылечил свой "радикулит"? Так?
- Так, - выдавил Авдей и, махнув рукой, сошел со сцены под смех всего зала.
День был знойный. Земля дышала хмельным ароматом душистых трав и спелых хлебов.
Почтальон снял с плеча тяжелую сумку, сел на ящик недалеко от вагончика полевого стана и вытер пот с лица.
Легкий ветерок чуть колыхал созревшие хлеба. Вдали, в разливе золотой пшеницы, двигался комбайн. Сделав широкий разворот, он направился к полевому стану.
Старик вынул из футляра очки, вытер стекла полой пиджака, надвинул их на нос и развернул газету.
Матрена, хлопоча на бригадной кухне, еще издали увидела почтальона.
"Далась ему эта газета, - с досадой подумала она, - присосался к ней, как клещ к конской шее".
Наконец она не выдержала и поспешила к Тихону.
- Что, Афанасьевич, есть для меня письмо? - спросила она запыхавшись.
- Кажись, нет. Сейчас посмотрим. - И почтальон стал рыться в сумке.
- Возится, словно рак в сети, - сердилась Матрена Григорьевна.
- Пишет тебе дочка на четырех листочках, а как кончит писать, прибегу сказать, - ответил почтальон в своей обычной манере, но, заметив, что Матрена помрачнела, сочувственно добавил: - Не тужи, Григорьевна, будет тебе письмо от дочки, непременно будет.
- Ладно, не успокаивай. Сама знаю.
К полевому стану приближались два комбайна. Сделав разворот, они остановились, послышались голоса комбайнеров и их помощников.
- Дедушка Тихон! Есть мне письмо? - крикнул кто-то с комбайна.
- А мне?
- А мне?
Вслед за комбайнерами пришла обедать полеводческая бригада Насти Додоновой. Все окружили почтальона.
Тихон Афанасьевич любил эти минуты, когда одни с надеждой, другие с тревогой устремляли на него нетерпеливые взгляды. Письма из сумки дед Тихон вынимал не торопясь, как говорили про него, - тянул жилы. Он точно знал, кто с кем переписывается. От него не были скрыты самые глубокие сердечные тайны. Вглядываясь в обступивших его людей, он по блеску глаз, по яркому румянцу на щеках безошибочно угадывал, у кого радостно замирает сердце в ожидании письма, а у кого грудь ноет от бесполезной надежды. К таким относился и Павел.
В первую очередь Тихон стал извлекать из сумки письма потолще, в конвертах со штампами учреждений.
- Тебе, Артемий, письмо из академии, - сказал он пчеловоду Белокурову.
Вынув второй толстый пакет, он неторопливо прочитал адрес.
- Давай, давай! Это мне с заочных курсов, - подскочил к нему Мишка Воробьев. - Что-то больно редко присылают материал.
- Знаем мы, Мишка, что у тебя на умишке: одним глазом в книжку, а другим на Иришку, - сказал старик.
Кругом захохотали, а Воробьев покраснел.
Почтальон участливо добавил:
- Ну, не робей, воробушка-воробей.
- А тебе… товарищ Настя, - сказал он, повернувшись к Додоновой, - всеобщее "здрасьте". Писем целый ворох, и каждое словно порох.
Позже всех на мотоцикле подъехал к полевому стану Павел. Еще недавно он, бывало, мчался навстречу почтальону, едва тот покажется вблизи стана, а теперь даже не посмотрел в его сторону. Мрачный подошел к рукомойнику. Его давно перестала интересовать раздача писем.
Матрена Григорьевна подошла к длинному, накрытому белой клеенкой столу и принялась разливать борщ в тарелки. Все быстро уселись за стол и дружно застучали ложками.
Сумка деда Тихона все еще была туго набита, и только теперь он по-настоящему начал опорожнять ее: начал раздавать газеты и журналы. Покончив с ними, почтальон сел на табурет и удовлетворенно вздохнул.
- Присаживайтесь, Тихон Афанасьевич, - раздались голоса. - Пообедайте вместе с нами.
- Спасибо!
Павел, обедая, перелистывал поданный ему почтальоном журнал "Огонек". Внезапно он бросил ложку на стол.
- Что с тобой? - удивилась сидевшая рядом Настя Додонова и, скосив глаза на раскрытую страницу, всплеснула руками: - Девоньки! Это же Зоя! Наша Зоя! Глядите, девчата!
Девушки вскочили с мест и сгрудились за спиною Павла, впившись глазами в журнал.
- Матрена Григорьевна, глядите! - громко крикнула Настя, высоко подняв журнал над головой. - Это же наша Зоя! - От волнения Настя забыла, что "наша Зоя" - родная дочь Матрены Григорьевны.
Матрена чуть не уронила поднос. Хорошо, что стоявшая рядом помощница успела подхватить его.
В моменты сильного возбуждения Матрена Григорьевна всегда переходила на родной украинский язык.
- Ой! Голуби мои! Да пустите ж меня поглядеть на мою дочку!
Толпа расступилась. Зоина мать взяла журнал, хотела прочитать надпись под портретом, но буквы запрыгали у нее перед глазами.
- Настенька, прочитай-ка, что тут написано.
Настя, взяв у нее журнал, торжественно прочитала:
- "Лауреат Всеукраинского конкурса Зоя Гурко…"
Когда Матрена Григорьевна, взволнованная и счастливая, осталась одна, к ней подошел Тихон и высказал свое мнение:
- Эге! Теперь понятно, отчего твоя Зоя перестала писать Павлу. Возгордилась, значит. Знай, мол, наших: мы лауреаты!
Матрена Григорьевна ничего не ответила, она не слышала, что сказал почтальон.
На выпускном вечере подготовительного отделения консерватории Зоя добилась заслуженного признания. Особый успех выпал на ее долю после исполнения "коронного" номера - "Ой не світи маяченьку".
В воздушном белом платье Зоя была очень привлекательна. После концерта к ней подошел профессор Гуреев.
- Поздравляю. Отлично. С этого часа вы несомненная студентка консерватории. Будете получать стипендию имени Николая Витальевича Лысенко, дарование которого вы сегодня блистательно прославляли. Вам остается только одно - работать и работать как можно больше. Или, как говорят моряки, - так держать!
- Непременно, Виталий Николаевич.
- Здесь находятся деятели филармонии. Помните, Зоя…
- Понимаю.
Художественный руководитель филармонии после весьма восторженных похвал перешел к делу.
- Предлагаем вам гастроли по столичным городам. С филармониями сотрудничают, как вы знаете, известные оперные певицы…
- Вот когда стану известной, тогда, вероятно, не откажусь. А сейчас… уезжаю в Дубовку.
- На родину?
- Да.
- Ну что ж… Счастливого пути.
Зоя поняла, что корзина великолепных роз, преподнесенных ей, - от Бориса Соболевского.
Вскоре он пришел сам.
- Никогда не забуду, Борис Владимирович, что именно вам я обязана тем, что буду в консерватории. Я никогда и не помышляла об этом. - Зоя протянула Соболевскому руку и еще раз поблагодарила его.
Соболевский настойчиво приглашал Зою в гости, чтобы в семейном кругу отметить успешное окончание подготовительного отделения, но она решительно отказалась.
После экзаменов и всех треволнений, сопутствующих им, к Зое пришло относительное успокоение.
Она ехала домой почтовым поездом, делающим остановки на самых маленьких станциях.
В купе находилась только одна пассажирка, пожилая молчаливая женщина, и Зоя имела возможность думать, вспоминать, мечтать.
А не думать нельзя было. О чем она грезила в Дубовке? В сущности, ни о чем. Даже не стремилась в высшее учебное заведение, хотя Гирш не раз говорил о дальнейшей учебе. Школу закончила не блестяще. Внимание уделяла лишь истории и литературе.
Нежданно появился Соболевский. Да, именно он внушил ей - надо учиться пению, музыке. На этом настаивал и Павел. Прошло всего два года. Все изменилось. Сейчас она ни за что не перестала бы учиться. А ведь как много работала эти два года. Жертвовала всем: отдыхом, развлечениями, театром, жестоко гасила свои сердечные порывы. И всегда ощущала над собой власть Дубовки. Словно видела воочию лица Касатенко, Гирша, Павла, своих подруг и как бы слышала их голоса:
"Смотри, Зоя. Тебя послала учиться Дубовка. Мы тут пашем, сеем, убираем… Так что учись как следует".
Ей написали: когда Дубовка слушала ее голос из Киева, люди говорили: "Это наша Зоя поет".
Чем ближе поезд подходил к станции, тем учащенней билось Зоино сердце… Совсем иной она уезжала отсюда всего два года назад. Да, совсем иной. А сейчас… Ее голос уже слышала вся Украина.
Мелькнула старая водокачка, белое здание станции, клумбы на перроне… Вот мама, тетя Елена… Шофер Касатенко - Леня Голубев… А Гирша нет.
Зоя выскочила из вагона без чемодана. А поезд стоит всего три минуты.
Хорошо, что Леня догадался и побежал в вагон за чемоданом. Вместо "газика" у подъезда стоял бежевый "Москвич".
- Богатеем, - сказала Матрена Григорьевна, - на легковых теперь ездим.
Зоя приехала в Дубовку незадолго до знаменательного дня - Дня урожая. К нему готовились все: клуб, оркестр, пионеры, комсомольцы, пожилые люди, механизаторы.
Гирш это время находился на сахарном заводе и вернулся домой вечером вместе с директором завода Максимом Платоновичем.
В доме Матрены Григорьевны зажгли праздничную люстру. Гирш зашел поглядеть на Зою.
- Приехала наша студентка. Похудела. Выглядишь как настоящая артистка. Вот подарок. Надевай.
Гирш протянул Зое футлярчик с модными золотыми часиками.
- В магазине сахарного завода купил. Премирую за правильное поведение, - пояснил он. И ушел, не дождавшись, пока Зоя раскроет футлярчик.
Гирш в свое время предсказал, что только часть слушателей школы механизаторов останется в Дубовке. Так оно и случилось. Многие ушли на сахарный завод, оснащенный современным оборудованием. Зато в колхозе остались самые надежные парни и девушки, крепко связанные с Дубовкой личным хозяйством, семьей. Среди них было человек пять демобилизованных.
Павел теперь заведовал не только мастерскими, но и гаражом. Это было выражением особого доверия к нему.
Павел Роденко знал: в армии за малейшее упущение при уходе за оружием строго взыскивалось, например, за грязную винтовку или пулемет. Но то была винтовка. А сейчас каждая боевая машина стоит многие тысячи народных денег. Это не раз подчеркивали командиры, наказывая провинившегося.
"А трактор? Комбайн? Электромотор? Дождевальная установка? Почему в колхозе считается нормальным, если тракторист, комбайнер бросает машину, где ему вздумается, оставляет ее грязной, варварски обращается с ней, ломает, портит ее по недосмотру, халатности и не несет никакой ответственности за это?.. За сохранность машины несет ответственность шофер такси, водитель троллейбуса, пилот самолета. А колхозный механизатор?" - размышлял Павел.
"Ведь стоит вовремя заметить разболтавшуюся гайку, шайбу, своевременно закрепить ее - и машина осталась бы в строю", - думал новый заведующий мастерскими и автогаражом.
Павел не терпел нерях: сам весь в мазуте, и машина его выглядит не лучше.
Став заведующим, Павел продолжал работать механиком. Если ферме или полеводам срочно требовался механик, электротехник, Павел нередко шел туда сам.
Всегда в чистом комбинезоне, свежей рубашке, выбритый и подтянутый, он всем своим видом словно говорил: вот каким должен быть современный колхозный механизатор.
Молодые парни стали подражать ему. Но это была только внешняя сторона дела. Требовалось главное - научить людей бережному отношению к машине.
Как-то маленький, шустрый, быстроглазый тракторист Николай Марченко вернулся с поля. По стуку мотора Павел понял - трактор не в порядке. Осмотрев машину, Павел с укором взглянул на тракториста:
- Загубил ты свой трактор. Он, как загнанный конь, смотрит одним глазом на тот свет.
- Сам знаешь, трактор старый, изношенный, - начал оправдываться Марченко.
- Тебе вручили исправную машину, а ты вывел ее из строя, вот мы и отремонтируем трактор за твой счет, - заявил Павел.
- Как за мой счет? Ишь придумал!.. Попробуй только, - возмущался Марченко.
Тракторист поднял шум. Его поддержали некоторые механизаторы. Конфликт разбирался на правлении. Назначили экспертную комиссию, и та представила половинчатое решение, которое больше устраивало Николая Марченко, чем Павла Роденко.
Павел потребовал создать новую комиссию, в которую вошли бы представители "Сельхозтехники". Новое заключение четко гласило - виноват тракторист Марченко.
Вскоре редакция районной газеты получила письмо, в котором заведующего мастерскими П. Роденко обвиняли во всех смертных грехах.
В Дубовку приехал корреспондент газеты.
Председатель правления собрал механизаторов, шоферов и работников мастерских и предложил им обсудить письмо, посланное в редакцию.
Обстановка в мастерских в эти дни была сложной. Некоторое недовольство новым заведующим по временам давало себя знать. Став заведующим, Павел как-то задержался возле слесаря Мишина, чубатого здоровяка, что-то мастерившего из металлических трубок.
- Что это? Поливальный агрегат? - спросил Павел.
- Ага. Сосед попросил.
- Неужели зарплаты не хватает? Или разбогатеть задумал?
- Так я же даром.
-: Ты даром, а за колхозные трубки деньги уплачены. На колхозном дворе тебя ждет, между прочим, жатка, ее надо отремонтировать.
В очередном выпуске колхозный "Радиокрокодил" привел в известной сатирической обработке разговор заведующего мастерскими Павла Роденко и слесаря Мишина.
Тотчас к Павлу домой прибежала жена Мишина, Степанида, звеньевая-свекловод.
- Мы таких героев, как ты, товарищ Роденко, видели… Ишь какой апостол явился. По чистой правде жить хочешь.
Степанида намеренно громко ругалась, чтобы и на улице слышно было. В дом Павла на шум зашли соседи. Павел спокойно сидел за столом, положив на него руки, подражая Гиршу.
- Глядите, добрые люди, - не унималась Степанида, - у него ничего не получилось с Зоей, так он на людей кидаться стал.
Слова ее, словно иглы, кольнули Павла. Он вскочил, хотел резко отчитать звеньевую, но сдержался.
В эту же ночь кто-то ножовкой подпилил в саду Лукьянихи несколько яблонь. Через несколько дней вечером в окно ее дома швырнули металлический болтик, он угодил в телевизор.
Все это случилось за полгода до приезда Зои в Дубовку.
В течение второго года жизни Зои в городе она и Павел не обменялись ни единым письмом. Зоя, естественно, многого не знала. Матрена Григорьевна в своих письмах не упоминала о Павле, его успехах.
Между тем в Дубовке и в округе многое изменилось. Закончилась стройка крупнейшего сахарного завода, на российской стороне пролегла широкая бетонированная дорога. Колхоз имени Ватутина протянул к ней грейдерную дорогу. Еще гуще стали хлеба, пышней сады. Начал работать колхозный маслобойный завод.
Главной фигурой в Дубовке становился человек, управляющий механизмами.
Прошло два дня, как Зоя приехала в Дубовку. Ей захотелось посмотреть, как изменилось за время ее отсутствия родное село, и она медленно пошла по улице.
Чистый голубой купол неба навис над землей. Давно Зоя не видала такого огромного, необъятного и высокого неба. Над синей зубчатой стеной леса стояли два белых облачка. Вскоре они исчезли, растаяли. Воздух насыщен был смешанным запахом яблонь, душистого меда, малины. Тишина… Только изредка в голубом просторе слышится веселое щебетанье, и тотчас же неугомонная птичья стая взмывает высоко вверх.
Из клуба донеслись звуки рояля. Знакомая музыка, легкая, прозрачная, как этот воздух. Чайковский! Сюита "Времена года". Играют, видимо, умелые руки - чувствуется школа, без выучки так не сыграешь. Хотя и дребезжат, хрипят клавиши ненастроенного рояля, а мелодия доходит ясно, четко…
Зоя вошла в клуб. В полумраке зрительного зала она разглядела детские головки. За роялем сидела девочка лет одиннадцати-двенадцати.
- Ты здешняя? - спросила Зоя девочку.
- Я из Москвы. В гости приехала.
- Ты учишься в музыкальной школе? Как тебя зовут?
- Да, в музыкальной. Меня зовут Катя.
- Она всех нас учит, - раздались голоса.
- А меня не учит! - воскликнула бойкая голубоглазая девочка с двумя светлыми косичками. - Я сама научилась.
- И по нотам умеешь? - улыбнулась Зоя.
- Конечно! - Девочка схватила первые попавшие под руку ноты и уверенно, плавно, почти без ошибок сыграла вальс "На сопках Маньчжурии".
- Значит, тебя кто-то учил. И ты умеешь играть? - обратилась Зоя к веснушчатой, курносенькой девочке с льняными волосами.
- Умею, только я нот не знаю.
- На каких инструментах еще играете? - спросила Зоя ребят.
- Я на маленькой скрипке. Сам сделал, - ответил белобрысый мальчик.
- А я на гармонике играю, - перебил его другой.
- А я на гитаре…
- А я на дудке.
- А вы, тетенька, тоже умеете играть? - спросил один мальчик.
- Немного умею.
- Сыграйте нам что-нибудь! А то эти девочки, по-моему, плохо играют. Вы, наверно, играете даже пятью пальцами?
- Даже десятью, - рассмеялась Зоя, подняв обе руки. - Хорошо. Сыграю вам.
Зоя сыграла на рояле увертюру к опере "Руслан и Людмила". Дети сидели так тихо, что казалось, будто клуб опустел. Никто не пошевельнулся.
Когда Зоя взяла последний аккорд, один из мальчиков воскликнул:
- Вот это да!
- Спасибо, тетенька, спасибо! - девочки плотно окружили Зою.
- Тетенька, вы к нам приехали? Вы будете нас учить? - спросила белобрысая девочка, игравшая по слуху. - А у нас тоже есть артистка. Только она не играет, а поет. В журнале ее портрет напечатан. Он висит в библиотеке.
- Вы знаете ее? - раздались голоса.
- Знаю, - улыбаясь сказала Зоя.
- А вы нам покажете, как играть по нотам? - спросила девочка.
- Покажу. Завтра и начнем с вами заниматься, ребята!