Да, она неоправданно холодно встретила Павла и наговорила ему обидных слов, назвала дикарем. А он ведь хороший, простой… Человек чистой души. Как ей теперь поступить? Где может сейчас находиться Павел? Может быть, поехал в сельхозинститут? Но сегодня воскресенье. Зоя вернулась в общежитие и позвонила в институт. Ей ответили - сегодня с 16 до 20 часов будет проводиться консультация для студентов-заочников.
В шестнадцать часов Зоя вошла в здание сельхозинститута и у окна приемной увидела Павла - неприступного, оскорбленного.
- Павел, нам нужно поговорить.
Взгляд Павла потеплел, он готов был устремиться к Зое и даже крикнуть - "поглядите, это моя Зоя пришла…". Но тут же опустил голову и сквозь зубы процедил:
- По-моему, нам не о чем говорить.
Зоя несколько секунд постояла, глядя поверх головы Павла на портрет какого-то ученого, и, повернувшись, неторопливо пошла к выходу. Лицо ее пылало.
Дверь закрылась, и Павел остался стоять у окна, задумчивый и огорченный, он уже понял, что вел себя непростительно грубо. Он еще мог догнать Зою, добиться прощения, но упрямство взяло верх: "Не хочу унижаться".
22
Еще до отъезда Павла в город в колхозе имени Ватутина прошло общее собрание членов артели, на котором слушали годовой отчет председателя правления.
Хотя все показатели были удовлетворительными, все же Аким Федорович беспокоился. Правда, в райкоме не возражали против кандидатуры Касатенко - в случае, если члены колхоза вновь изберут его. Все-таки хозяйство колхоза расширялось, укреплялось, становилось более рентабельным.
Но за две недели до собрания Аким Федорович вызвал раздражение у многих членов артели, главным образом у механизаторов.
Бухгалтерия представила председателю ведомости на оплату их труда. Аким Федорович не поверил глазам.
- Интересно, кто такие заработки оплачивать будет? - спросил он главбуха.
- Расчеты сделали правильно. Мы начисляли за полученную колхозом продукцию исходя из прибыли.
- Из прибыли! А вы готовы ее разбазарить! Сократите сумму процентов на тридцать. Ну, на двадцать.
- Сократить невозможно. Люди уже знают, сколько они заработали.
- А вы объясните им - произошла ошибка.
- Этого я делать не стану.
- А я вам указываю.
- Напишите на ведомостях.
Касатенко написал длинную резолюцию, которая начиналась словами: "В интересах укрепления экономики колхоза…"
Механизаторы зашумели, хотя на сторону Касатенко стали садоводы, огородники, работники мастерских: прогрессивная, премиальная система оплаты труда в колхозе имени Ватутина их-то не особенно поощряла.
- Чего им, этим механизаторам, еще надо?! - поддержал Касатенко Тихон. - Понакупили телевизоры, мотоциклы, трюмо, кожаные пальто… Своим бабам всякие капроны. Ишь какие! Панами стали.
Сгоряча Тихон заговорил об этом в доме механизатора Семена Радченко, но ему пришлось спешно ретироваться, и второпях он забыл получить деньги за конверты и марки.
Никогда еще на отчетно-выборное собрание не приходило столько народу, как в этот раз.
Отчетный доклад председателя колхозники выслушали спокойно. Секретарь райкома Горобец внимательно наблюдал за присутствующими. "Как изменился внешний вид сельских жителей!" - думал он. Почти все мужчины в хороших костюмах. Женщины в шелковых платьях. Молодежь вся одета по-городскому.
Наверное, многие из этих молодых людей получили специальное образование и работают трактористами и комбайнерами, знают электромотор, умеют обращаться с химикатами…
Конечно, нередко у них нет еще в должной мере главного - умения беречь машины и правильно ухаживать за ними, потерянную гайку еще нередко заменяет проволока. На фермах кое-где еще грязновато, на колхозных дворах еще частенько лежит всякий хлам. "Но и это вскоре уйдет в прошлое", - рассуждал Горобец.
- Начнем прения, - объявил председатель. - Кто желает слова?
По залу пробежал шепот.
Первой встала работница птичьей фермы.
- Вот у нас два детских сада. А вы поглядите, какая там теснота. Повернуться негде. Еще когда правление постановило построить новые детсады! Вот я побывала на строительстве сахарного завода. Посмотрели бы вы, какие там детские сады и ясли строят! Неужели нашим детям не положено такое счастье, как заводским? Или, может быть, мы уж такие бедные? Разве мы не согласны сами построить сады, своими руками? Почему правление не подумает об этом?
Женщины зашумели, заговорили. В адрес бригадиров посыпались упреки. Оказывается, некоторых членов колхоза бригадиры обходят, не посылают на выгодную работу и, таким образом, лишают их хорошего заработка. Больше всех шумела бойкая и острая на язык Христя.
- А ты уже забыла, что я каждый день палкой стучал в твои окна, приглашал тебя на работу, а ты пряталась от меня, а потом огородами на базар уходила?
- Забыла! А ты хочешь, чтоб я опять пряталась? Хочешь, чтобы опять не выходила на работу?
Теперь смеялись женщины, подзадоривали соседку: "Не сдавайся, Христя!"
С места порывисто вскочил Семен Радченко, размахивая длинными руками подошел к столу.
Он обрушился на председателя, осуждал его за отсутствие делового размаха в работе, за бюрократические замашки.
За ним выступил и Павел.
- Наши мастерские плохо работают. Но это не беспокоит главного механика товарища Гурко. А было время, когда Гирш Исаакович беспокоился и привозил нужные станки и инструмент. Техники, новой, сложной, стало больше, а внимание главного механика к ней убавилось. Председатель правления товарищ Касатенко, скажу откровенно, слишком много времени проводит в своем кабинете. А он обязан ежедневно объезжать поля, фермы, семеноводческий участок, бывать в мастерских, в бригадах, в садах… А не заставлять людей ходить к нему в правление на прием. Нет, отяжелел наш Аким Федорович. Перспективы не видит.
Молодежь поддержала Павла…
Горобец коротко обрисовал пути, по которым колхоз должен идти вперед, отметил несомненные успехи в развитии механизации труда в колхозе. Несмотря на резкую критику деятельности председателя, Касатенко все же опять избрали в правление.
Гирш и Аким Федорович вышли с собрания последними.
Над Дубовкой стояла морозная беззвездная ночь.
- Как ни крути, Гирш Исаакович, а мне пора сдавать свой пост другому, - начал Касатенко.
Гирш молчал. Похоже было, что он согласен с Акимом Федоровичем.
- Такой открытой критики в мой адрес я еще не слыхал. Правильно говорили и указывали, что я не вижу перспективы. Завтра на правлении попрошу освободить меня.
- Что за важность, что тебя сильно критиковали. Подумаешь… И меня не меньше твоего критиковали, хотя это было пе на партийном собрании. Важно, что критиковали по-людски, с душой. По-твоему так выходит - коммуниста покритиковали, а он обиделся и ушел в отставку. Не расстраивайся, Аким. Вот что я тебе скажу. Первое - ты хороший хозяин. Умеешь считать и придержать рубль. Это неплохо. Второе - человек ты честный. Правда, грубоватый, зато зря ничего не обещаешь. А сказал - держишь слово. Третье - тебя, прямо скажу, боятся. Ты не постесняешься и призовешь к порядку любого. Так что дисциплину держишь на высоте. По секрету, именно за это тебя еще раз избрали. Поработаем еще, раз партия доверяет нам.
Было уже очень поздно.
- Ну, как там Зоя? - вдруг спросил Аким Федорович.
- Пишет - хорошо.
- Ага.
И они разошлись по домам.
Утром Аким Федорович подписал платежные ведомости механизаторам.
23
После своего неоправданного грубого поведения в здании сельхозинститута Павел отправился на вокзал пешком и дорогой укорял себя:
"Как же это я так? Ведь Зоя разыскала меня, пришла… А я… от ревности с ума сошел! Эх!"
На вокзале он увидел в киоске "Книгу о вкусной пище" и не раздумывая купил ее для Матрены Григорьевны. Самому вручить подарок Зоиной матери он не решился, послал книгу с мальчишкой.
Мотря спросила мальчика:
- От кого?
- Павел прислал… Лукьянихин.
Книга насторожила Матрену Григорьевну: неужели Зоя все-таки дала слово этому парню, раз он ей подарки присылает?
Когда правлению колхоза понадобилось послать в область человека, Гирш сказал жене:
- Готовьтесь, завтра поедем в город.
Мотря и Елена захлопотали. Напекли пирогов, зажарили цыплят…
Зое не телеграфировали, чтобы не беспокоить ее: поезд приходит в город в шесть утра. Остановились в гостинице. Мотря и Елена привели себя в порядок и отправились в магазины, а Гирш пошел по своим делам.
И только в пять часов вечера они приехали в общежитие.
- Гурко еще не пришла, - заявила дежурная, но в этот момент сзади послышалось:
- Мама!
Приезд Зоиных родных обрадовал Лиду Боженко: она любила поесть, а Зое привезли много вкусных вещей.
Вечером, к большому удовольствию Матрены Григорьевны, появился Соболевский.
Борис пригласил Зоиных родных в гости. Вместе со всеми отправилась к Соболевским и Лида. Мать Бориса, Розалия Александровна, знала, что в Дубовке Борис не раз гостил в доме Гурко, и решила достойно встретить друзей сына.
Семью Гурко принимали радушно. После обеда профессор увел Гирша в свой кабинет и стал расспрашивать о жизни и делах колхоза.
Борис наблюдал - нравится ли его матери Зоя? Он все не решался просить Зою петь, девушка она с характером, может отказаться, не объясняя причины.
Выручил профессор. Вернувшись с Гиршем в столовую, он обратился к Зое:
- Борис много хорошего рассказывал о вас. Смею просить…
За рояль сел Борис. Зоя предложила спеть дуэт вместе с Лидой. Затем вдруг попросила Бориса принести скрипку, и тогда полились звуки народных мелодий, которые когда-то на скрипке исполнял ее отец. Эти мелодии не раз напевала ее мать. Матрена Григорьевна тихо шептала:
- Ах, доню, доню!..
Отложив скрипку, Зоя попросила спеть что-нибудь Лиду. И наконец, запела сама:
Чого ж вода каламутна…
Профессор, словно догадываясь, о чем думает Гирш, сказал ему:
- У Зои большие способности…
Семья Соболевских проводила гостей до самой гостиницы. Матрена Григорьевна в душе торжествовала.
В первые минуты после ухода Соболевских Зоя не могла понять, почему у нее на душе остался неприятный осадок. Соболевские приняли их с искренним радушием. Борис не давал понять, что приглашению родных Зои в его семью придает какое-то особое значение. И все же, когда Зоя вернулась в общежитие, ей стало не по себе.
Она перебирала в памяти все, о чем говорилось у Соболевских. Как будто ничего особенного и не было. В чем же дело?
Наконец поняла: ее пребывание в доме Соболевских носило характер своеобразных смотрин.
- Неужели? - подумала Зоя вслух.
Ну да, так оно и есть. Теперь понятно, почему Розалия Александровна так внимательно разглядывала ее, почему Борис уделял столько внимания ее матери и не жалел похвал Гиршу. Борис, наверное, считает, что он осчастливит Зою, если введет ее в свою семью…
В комнате было темно. Зоя не включала свет, словно боялась, что при свете рассеются ее сомнения, а ей хотелось додумать все до конца.
Вдруг она представила себе Павла, его ясный, серьезный, вопрошающий взгляд.
"Неужели, - казалось, спрашивал Павел, - все, о чем мы говорили с тобой на берегу реки, забыто тобой?"
- Нет! - громко сказала себе Зоя.
Не был спокоен и Павел. Уже в ту минуту, когда Зоя покидала длинный широкий коридор сельскохозяйственного института, он готов был догнать Зою и просить у нее прощения.
Что же удержало его? Ревность? Оскорбленное чувство?
Высокомерным он себя не считал. Воспитывали его комсомол, армия, они были для него хорошей школой.
С того дня, когда Зоя приходила в институт, на его душе лежал камень, Павел укорял себя: при виде Соболевского убежал из общежития, как мальчишка, дурно обошелся с Зоей в институте, когда она разыскала его. А ведь из-за нее, если быть откровенным с собой, он не поехал на Урал, остался в Дубовке. Сумел же он стать выше личного, настоять, чтобы она поехала учиться.
Все эти горькие раздумья не покидали Павла, когда он возвратился в Дубовку. Чтобы рассеять их, Павел написал Зое большое письмо, в котором откровенно рассказал и о своей ревности к Соболевскому, и о том, как глубоко любит ее. В какой-то мере, писал он, виновата и Зоя. Зачем ей этот Соболевский? Чего он ходит к ней?
Прошла неделя, месяц - ответа на письмо не было. Тогда его стала мучить другая мысль: не случилось ли чего-нибудь с Зоей? Правда, в Дубовку не доходило никаких слухов об этом. А может быть, от него что-то скрывают? Конечно, Матрена Григорьевна все знает о дочке. Хотя он и чувствовал неприязненное отношение к нему Зоиной матери, все же решил зайти к ней.
Дом Матрены Гурко стоял в центре села, рядом с домом Гирша. Оба дома приметные, под цветным шифером, огорожены невысоким затейливым забором. В обширном дворе протянулись мощеные дорожки. Сад и огород у Матрены и Гирша были общими.
Едва Павел приблизился к Зоиному дому, как почувствовал запах белой акации. Сирень уже отцвела, но Павлу казалось, что он чувствует и ее запах. Перед домом между ветвистыми яблонями стояла голубая скамья, на которой иногда сиживала с книгой Зоя. Вот у этой калитки с железной задвижкой он прощался с ней, а во дворе Зою всегда ждал беспокойный Гирш в белой рубахе.
Павел открыл калитку. Вокруг дома пестрели цветы, среди них выделялись красные маки. По краю огорода выстроились подсолнухи, вилась вокруг жердочек фасоль. По двору гордо расхаживала индейка с индюшатами.
Гревшийся на солнце потомок степных овчарок, серо-коричневый Серко, увидев Павла, прижал голову к вытянутым лапам и вопросительно посмотрел на знакомого ему пришельца рыжими глазами: мол, зачем пожаловал, уважаемый? Все же он не выдержал и для порядка несколько раз вызывающе тявкнул.
На пороге показалась Матрена Григорьевна; вытирая руки о фартук, она удивленно взглянула на Павла, но все же приветливо улыбнулась.
- Заходи, Павел Прохорович!
Назвав Павла по имени и отчеству, она в какой-то мере придала встрече полуофициальный характер.
Павел вошел в светлую, в три окна, просторную комнату, от которой в равной мере веяло и селом и городом. Зеркальный шкаф, стулья, диван, люстра напоминали о городе. Ковровые дорожки, цветы в кадочках, фотографии в рамочках, гарусные салфетки на телевизоре, запах чабреца и мяты говорили о том, что это сельские жители.
На этажерке на видном месте лежала подаренная им книга "О вкусной пище".
В доме Матрена Григорьевна сменила полуофициальный тон на откровенное радушие. После некоторых общих фраз о дубовских новостях Павлу не терпелось спросить, часто ли Матрена Григорьевна получает от Зои письма.
Со своей стороны, Матрена Григорьевна сейчас по-иному смотрела на Павла, против воли признаваясь себе: "А ведь каким видным, каким самостоятельным, культурным стал этот Павел".
Собственно говоря, она впервые после его возвращения из армии столкнулась с ним так близко.
Зоина мать все увидела: и хорошо сшитый серый костюм, и белую с крахмальным воротничком рубашку, и красивый галстук, и смелый, открытый взгляд. Одним словом, парень хоть куда.
И вообще он стал выделяться в Дубовке. Через три-четыре года станет инженером. Да, такой, как Павел, может далеко пойти. Из Дубовки вышли на большую дорогу многие.
Не давая Павлу приступить к главному, Матрена Григорьевна гостеприимно предложила:
- Пойдем, Павел, у меня как раз вареники с творогом и с вишнями горячие, угощу…
Они перешли в другую комнату, которая служила столовой, хотя тут у стены стояла широкая кровать. Из столовой узкая дверь вела в Зоину комнату: Зоя смотрела оттуда на Павла, портрет ее висел напротив дверей.
- Садись. Садись, Павел. - Матрена Григорьевна поставила на стол расписную мисочку с варениками, рядом поставила сметану и налила в высокую рюмку крепкой наливки.
Павел попробовал отказаться, но услышал:
- Зову не на беду, а на еду.
Налила и себе рюмку и присела напротив Павла.
- Наливка из той шпанки, которую ты не раз в моем саду пробовал, когда еще мальчишкой в школу бегал.
Павел покраснел: Матрена Григорьевна как-то поймала его в саду и отодрала за уши, и он долго после того избегал ее.
- Я, Павел, давно хотела поблагодарить тебя за книгу…
- Это подарок всех наших механизаторов. За вкусные блюда, которыми вы кормите нас во время уборки.
В страдные дни Матрена Григорьевна неизменно превращалась в главную повариху. В эту пору горячая пища доставлялась на поле почти круглосуточно в больших термосах. Уборка, сушка и обмолот зерна шли и ночью.
Павел уже понимал, что с Зоей ничего не случилось, ибо Матрена Григорьевна выглядела веселой и вообще как будто помолодела за последнее время. Ведь ничто так не молодит человека, как радость. Только сейчас он заметил, что Зоя очень похожа на мать: такая же осанка, такие же блестящие волосы, только глаза у Зои, очевидно, отцовские - глубокие, внимательные, немного печальные.
Матрена Григорьевна принесла подаренную ей книгу и перелистала несколько страниц.
- Спасибо. Хорошая книга.
- Зоя вам пишет? - спросил вдруг Павел.
- Пишет, да не часто, - неохотно ответила Матрена Григорьевна. - Готовится ехать в Киев, на конкурс.
Он сразу почувствовал себя чужим, посторонним в этом доме.
Из соседней комнаты послышался громкий бой стенных часов. Павел невольно встал, словно часы напомнили ему, что пора уходить.
"Значит, Зоя не пишет ему", - подумала Матрена Григорьевна, глядя на нежданного гостя.
- Будете писать Зое, передайте привет, - прощаясь, сказал Павел.
- Передам, - равнодушно ответила Матрена Григорьевна.
И хотя она проводила Павла с приветливой улыбкой, тот, очутившись на улице, всей душой ощутил - он зря надеялся на откровенность Матрены Григорьевны.
Павел шел по улице подавленный. Какая-то неуемная сила гнала его вперед, он долго бродил по окраинам Дубовки, стараясь быть подальше от людей.
"Ничего с Зоей не случилось… Просто не хочет писать мне. Выходит, все кончено. Вот почему так весела и приветлива была Матрена Григорьевна. Она все знает", - размышлял Павел.
Он не заметил, как снова очутился на главной улице, сумрачный, неприкаянный.
- Все мечтаешь! - услышал он рядом с собой.
Его нагнала Иринка. Ее пытливые глаза выжидательно уставились на Павла: ничто больше не могло так встревожить его, как разлад с Зоей. Что произошло между ними, она не знала, но что Павел не получает от Зои писем, Иринке было известно. И негаснувшая надежда вновь окрылила ее.
Через несколько дней Иринка явилась в дом Павла, якобы за книгой.
Павел прилег немного отдохнуть и крепко заснул. Лукерья хотела разбудить его - пора было идти в правление, - но не решилась: пусть поспит еще немного.
Во сне Павел шевелил губами, лицо его осеняла, как показалось матери, детская улыбка.
"Ему снится что-то хорошее", - решила она.
В самом деле, Павлу снилась Зоя.
Солнечный день. Он ждет Зою в саду. Она спешит к нему в незнакомом ему голубом с белой горошинкой платье.