- Бывают обстоятельства, Настя… Вы молоды, вы еще не понимаете, - продолжал бормотать Петр Ильич, упрямо чего-то добиваясь от нее. Теперь он был совершенно не похож на того Бармина, что сидел за двухтумбовым столом и гневно выступал на собрании. Сейчас, больше чем когда-нибудь, жалела его Настя. - Эта женщина требовала от меня, вы должны понять…
- Я все понимаю, Петр Ильич, ну честное слово, все!
Петр Ильич умолк и долго смотрел на полку с книгами над Валиной койкой. Казалось, он не слышал ее слов.
- Скажите, Настя, вы любите его? - неожиданно спросил Бармин.
- Да, Петр Ильич, - Настя выдержала его взгляд.
- Я не знал этого. Тем более, Настя, такое прекрасное чувство, как это сказать, не должно влиять… не должно делать кого-нибудь несчастным. Вы понимаете? С чувством, таким чувством, Настя, надо бороться. Вы понимаете? Вы теперь этого не понимаете, но когда-нибудь еще скажете мне спасибо… Нелегко решать чужую судьбу, и если мы на это пошли, то имели на то веское основание…
Настя слушала внимательно, склонив голову набок, но слова Петра Ильича не затрагивали в ней ничего, хотелось только, чтобы он поскорее ушел. Поскорее ушел. Ушел поскорее.
- Зинаида Степановна много пережила за свою жизнь, - продолжал Петр Ильич, - и она достойна семейного счастья.
Насте казалось, что Бармин и сам не верит своим словам, говорит их механически, как робот…
Антон пришел поздно. Она уже отчаялась дождаться его, хотела ехать в аэропорт, улететь, но никуда не поехала и бесцельно металась по комнате, предполагая бог знает что. Он вошел, прислонился к косяку и вздохнул так, как вздыхают усталые люди перед отдыхом. Настя улыбнулась ему и засобиралась, заспешила, стараясь не видеть девчонок, дружно уткнувшихся в учебники.
Они вышли в парк, в свой старый и прекрасный парк, который оставили так ненадолго. День тихо закатывался, и деревья ожидали ночи, чтобы отдохнуть от зноя, от бензиновых паров, чтобы принять в себя росу и напоить ею каждый лист.
- Я все знаю, - глухо сказал Антон.
Настя не ожидала, что Зинаида Степановна расскажет ему об этом, и немного растерялась.
- Ты ненавидишь меня? - еще глуше спросил Антон.
- Антон! - она сердито нахмурилась. - О чем ты говоришь?
- Настя! - он остановился и взял ее за руки.
- Антон!
- Прости.
- Ты когда-нибудь приедешь ко мне?
- Приеду, Настя.
- У нас теперь скоро покосы начнутся. Медосбор. Хорошо у нас, Антон.
- Тебе было больно?
- Нет, Антон. Это им хотелось, чтобы мне было больно. А я счастлива, как дура, и только.
- Идиоты. - Антон закурил. Настя чувствовала, что ему сейчас хуже, чем ей, и она сказала:
- Я представить не могу, а вдруг бы мы не встретились?
Они сели на садовую скамейку. Антон курил. Настя хотела, чтобы он обнял ее.
- У тебя дома будут неприятности?
- Нет, Антон. У меня очень хороший отец. Я только буду скучать по тебе, вот и все.
- Настя!
- Я приеду и сразу же пойду к нему на пасеку. Он летом совсем не живет дома. И при маме не жил. Там, на пасеке, у него домик, знаешь, на курьих ножках. А пасека над речкой, очень красивое место, Антон… Ты без меня не будешь ездить на Зеленый остров?
- Нет.
- Не надо, Антон. Лучше я буду иногда приезжать, и мы вместе, ага?
- Ага, - он осторожно положил руку на ее плечи, и Настя, облегченно вздохнув, закрыла глаза.
- Я тебя об одном хочу попросить, Антон, - она слабо улыбнулась, - никогда не жалей меня. Хорошо?
- Хорошо, Настя.
- Есть что-то в этом обидное, когда тебя начинают жалеть.
- Я не буду.
- Не надо, Антон.
- Я боялся, что ты уже уехала.
- Глупый, как же я могла без тебя уехать? Я только очень ждала тебя… - И вдруг Настя перепугалась - Антон, она же знает, что ты сейчас у меня? Догадывается?
- Наверное.
- Антон, тебе пора идти.
Он сразу же обмяк и загрустил…
9
Тихо и безлюдно было на улицах Мухоловки. Низко над горизонтом и, как казалось, очень близко висел грустный месяц, а чуть левее и выше, помигивая, пролетал самолет. От воспоминаний, от близости Насти и еще бог весть от чего Петру Ильичу было невыносимо тяжело и тоскливо. Медленно шагая рядом с Настей, спотыкаясь на непривычной деревенской дороге, Петр Ильич временами непроизвольно морщился, как от сильной физической боли, и прикрывал глаза. Случайная эта встреча была непонятна Бармину, казалась противоестественной и вызывала безотчетное чувство тревоги. А может быть, тревожило его молчание Насти, совсем недавно такой бойкой и развязной, теперь же сосредоточенно и отчужденно идущей чуть впереди.
"Как же все глупо получилось тогда, - вздохнул Петр Ильич. - Да ведь мода такая была, - сразу же, в оправдание себе, пришло на ум. - Всех и вся судили. Собрания, диспуты на дню по три раза проводились. Что там Настя Зубова, на Анну Каренину косо посматривали. Время такое было, а теперь вот прошло. Другие понятия, другие взгляды на мораль и поступки…"
- Какая у вас тут тишина, - пробормотал Петр Ильич, - даже собаки не лают.
Настя не ответила, и Петр Ильич остро почувствовал, что неудовлетворен своими размышлениями о времени н морали. Что-то здесь было не так, он понимал это, но думать дальше почему-то боялся.
- Вы замужем? - рискнул спросить Петр Ильич, силясь разглядеть выражение лица Насти.
- Нет, - коротко ответила она и прибавила шагу.
"А что я мог сделать? - невольно раздражаясь, подумал Петр Ильич. - Все это зависело не только от меня. Та женщина пошла бы к директору, в партком, в райком, куда угодно и все равно добилась бы своего".
Бармин остановился н неожиданно сказал Насте совершенно противоположное тому, о чем думал сейчас:
- Поймите, Настя, у меня не было другого выхода. Я должен был провести собрание, должен потому, потому…
Петр Ильич сбился и замолчал. Настя, в двух шагах от Бармина, с любопытством смотрела на него.
- Ради бога, простите меня, - пробормотал в смущении Петр Ильич. - Не держите на меня обиды…
- А я и не держу, - спокойно ответила Настя. - И тогда не держала… Мне просто горько было и все равно… Только вот помните, вы как-то говорили, что когда-нибудь я еще поблагодарю вас? Нет, Петр Ильич, спасибо я вам никогда не скажу. Простить - прощаю, а спасибо не скажу…
На миг блеснули влажные Настины зубы, затем она повернулась и молча пошла дальше. Петр Ильич, озадаченно ступая следом, никак не мог решить: улыбнулась ему Настя или то была гримаса боли. Во всяком случае, чувствовал он себя скверно, гораздо сквернее, чем в первые минуты встречи с Настей.
Наконец дошли до гостиницы и остановились у высокого крыльца. Из окон падал уютный желтый свет. Петр Ильич вспомнил дом и тяжело вздохнул.
- Ну, я пошла. - Настя усмехнулась. - Буду догуливать…
Что-то надо было сказать, что-то такое просилось из души Петра Ильича, но он никак не мог уловить это что-то, волновался и, наконец, сбивчиво заговорил:
- А я, знаете ли… Были неприятности на работе… Перебрался вот в ваш район… Инструктор, значит, в отделе пропаганды… Недалеко уже и до пенсии… Как-то так вот, незаметно, и жизнь прошла… А тогда, в институте, обстоятельства были против…
- Спокойной ночи, - перебила Настя. - Мне надо идти.
- Спасибо вам…
- Не за что, Петр Ильич.
Она повернулась и медленно пошла улицей: маленькая, одинокая, с вяло опущенными плечами.
Петр Ильич Бармин опустился на крыльцо и бессмысленно уставился в одну точку, чувствуя в себе пустоту. В какой-то миг показалось ему, что вся прежняя жизнь, вместившая столько дел и событий, заполненная тревогами и радостями, была игрушечной, разыгранной, как в любительском спектакле, где он думал и поступал по подсказке неведомого суфлера, а теперь вот, в никому не ведомой Мухоловке, спектакль окончен, он вышел из театра и должен самостоятельно принимать решения, самостоятельно думать и поступать…
Где-то за гостиницей, ближе к реке, одиноко кричала неизвестная Петру Ильичу птица.
1976