Стемнело. Но хотя уже вдали показался Миядлер, ни одного огонька не видно было в окнах знакомых домов. Зажглись только одиночные звезды, затерявшиеся в просветах серых, предвещавших ненастье облаков. Сколько раз светили они ему в родном небе, сколько раз звали, манили они Шимена, заставляя мечтать о безмерно далеких мирах! Но вот надвинулась темная туча, погасли последние звезды, и все вокруг окутала непроглядная тьма. Шимену на миг почудилось, что он падает в какую-то бездонную пропасть. Он невольно остановился, огляделся, прислушался. Нигде ни огонька, пи звука. Никогда, казалось ему, не окружала его такая беспросветная, такая безгласная мгла. Значит, ни одной живой души не осталось в Миядлере.
"И очень хорошо, - подумал Шимен, - что все успели выехать".
Но тут тишина взорвалась: почуяв присутствие человека, где-то, испуганно подвывая и жалобно взвизгивая, залаял пес. Но как тоскливо ни звучал в беспросветной тьме холодной осенней ночи этот тревожный, как будто плачущий лай, Шимен обрадовался: как-никак это жизнь, как-никак живая душа отозвалась на его приход. Он вспомнил своего Шарика, бежавшего, бывало, за его машиной, когда он уезжал куда-нибудь из дому. А теперь, видать, лежит его беспризорный и голодный Шарик и терпеливо поджидает хозяина.
Быстрым шагом прошел Шимен по пустым и темным улицам Миядлера. Чей-то пес, издалека встретивший его жалобным лаем, замолк, и снова водворилась гнетущая, навевающая страх тишина. Она настигла Шимена у самого дома. На пороге дремал старый Шарик, положив голову на косматые лапы. Услышав шаги, он вскочил, отряхнулся и подбежал к Шимену. Обнюхав его ноги, пес обхватил его передними лапами, радостно залаял, завилял облезлым хвостом и стал прыгать, норовя лизнуть хозяина прямо в лицо. Напрасно пытался Шимен отделаться от собаки и постучать в дверь. Он снял было лапы верного пса со своих плеч, но тот снова стал прыгать и лаять, повизгивая, как будто пытался что-то сказать своему хозяину. Наконец Шимену удалось одной рукой обхватить и прижать к себе собаку, а второй энергично забарабанить в дверь и окно. Но так никто и не отозвался на его отчаянный стук.
Бухмиллер получил распоряжение комендатуры отправить в Гончериху новую партию миядлерцев. Зная, что из тех, кто был отправлен раньше, никто назад не возвратился, он постарался отобрать самых измученных, самых истощенных людей, с тем чтобы здоровых и трудоспособных сохранить для своего личного хозяйства. В список отправляемых он включил и номер 27 - Эстер Ходош.
- Поеду с вами, если не удастся вас отстоять, - сказала ей Марьяша. - Мы поедем вместе, или вы останетесь здесь, со мной.
- Кто знает, родная, куда нас увезут? - глубоко вздохнув, ответила Эстер.
Они всё надеялись на то, что Охримчук и Свидлер вывезут их отсюда, но от тех не было никаких вестей. Марьяша понимала, что не так-то просто подготовить людям убежище, а без такого убежища вывозить людей бессмысленно. Здесь же, думала она, Бухмиллер дает им возможность продержаться, чтобы обеспечить себя батраками.
Вот и сейчас, как ей ни противно было обращаться к Бухмиллеру, она быстренько оделась и побежала к нему ходатайствовать за Эстер.
Увидев Марьяшу во дворе своего дома, обрадованный Виля выбежал ей навстречу.
- Заходи, заходи, пожалуйста, - сказал он, вводя ее в комнату.
Он даже хотел предложить ей стул, но воздержался: как его ни тянуло к этой женщине, красота которой не поблекла даже от перенесенных за последние недели лишений, как ни был силен в душе Вили отзвук его юношеской любви, - Виля не хотел показать, что Марьяша ему и теперь нравится и что бледность и худоба сделали ее еще краше и желанней. Наоборот, ему хотелось дать ей почувствовать свою власть над ней, показать, что она всецело зависит от него. Ведь Марьяша держалась с ним последнее время еще более отчужденно и пренебрежительно, чем когда бы то ни было раньше, и это доводило его до бешенства.
- Чем я могу тебе помочь? - спросил он сухо и неприветливо.
- Я пришла по поводу отправки Эстер Ходош, - спокойно ответила Марьяша.
- Какая там еще Эстер? - бросил в ответ Виля. - Номер 27, что ли?
- Чего ты дурака валяешь, будто не знаешь, кто такая Эстер Ходош? - вспыхнула Марьяша.
- Я уже забыл еврейские имена, - нагло отозвался Виля.
- А для меня она не номер такой-то, а Эстер, и о ней я хотела с тобой поговорить. Ты как будто па днях отправляешь ее в Гончериху вместе с другими?
- Jawohl, да! - кивнул Виля.
- Тогда и я поеду с ней, одну я не отпущу ее.
- Warum so? - спросил Виля. - Эта старуха никакой пользы мне принести не может.
- А, вот как! Ты и из меня хочешь сначала выжать вce соки, а потом уже отправить куда прикажут? Так уж лучше сразу же, теперь, вместе с Эстер! - возмущенно крикнула Марьяша.
- Никуда ты не поедешь, ты останешься тут, - вкрадчиво сказал возбужденный присутствием молодой женщины Виля и хотел было ее обнять, но Марьяша оттолкнула его.
- Ты же чистокровный ариец, а я еврейка, - насмешливо сказала она.
- Чего ты смеешься? Ты ведь знаешь, что я давно…
- Что? Что давно? - притворяясь непонимающей, спросила Марьяша.
- Ты хорошая, - льстиво начал Виля, - ты самая красивая из всех еврейских женщин. Краше я не встречал. Да ты вовсе и не похожа на еврейку… Зачем тебе эта старуха?.. Пусть она поедет куда надо, а ты оставайся тут… Даже если еще потребуют партию, я и тогда тебя отвоюю, в крайнем случае скажу, что ты умерла. Хорошо, Марьяша?
Марьяша отрицательно покачала головой.
- Не хочешь, значит? Спастись не хочешь? - спросил Виля, похотливо оглядывая ее с головы до ног.
- Что будет со всеми, то и со мной, - гордо вскинув голову, ответила Марьяша. - Я для себя ничего не прошу, я прошу только, чтобы ты оставил здесь Эстер.
- Nein! Это невозможно. Я не могу отдать здорового человека взамен старухи. Да и что ты так вцепилась в эту Эстер - ей так или иначе скоро подыхать.
- Прошу тебя, Виля, - заставила себя Марьяша поласковей заговорить с Бухмиллером, - оставь ее, пусть она хоть немного еще побудет со мной!
- Nein, - упрямо покачал головой тот, - nein, aus-geschlossen!.. Кто она тебе? Мать родная? Да, я помню, слыхал - ты чуть было не вышла замуж за ее сына Эзру. Так ведь с. тех пор немало воды утекло - ты вышла за другого, Эзра тоже обзавелся семьей… В чем же дело? Неужто ты до сих пор думаешь о нем?.. Так запомни - с войны он уже не вернется, да и муж твой тоже.
- Почем знать, - возразила Марьяша.
Нет, уж это наверняка: если они попадут в плен, им, как евреям, несдобровать, а может, и в бою уложит немецкая пуля. Так или иначе, а в живых им не остаться.
Марьяшу так и подмывало швырнуть в самодовольного наглеца чем попало, но, надеясь как-нибудь облегчить судьбу Эстер, она опять взяла себя в руки. Однако на все ее настойчивые просьбы Бухмиллер упрямо твердил свое:
- Nein, nein und noch ein Mahl nein. Das ist unmöglieh.
Разбитая, отчаявшаяся, Марьяша ушла домой.
- Это ты, Марьяша? - заслышав шаги, окликнула ее Эстер, сидевшая, пригорюнясь, в дальнем углу комнаты.
- Я…
- Где ты была так долго? Ну как, увозят нас?
Марьяша не знала, что и ответить: сказать правду было трудно, а солгать не позволяла совесть.
- Кто знает, - неопределенно ответила она.
- А я-то думала, что ты ходила к старосте узнать о нашей судьбе.
Как ни хотелось Марьяше утешить чем-либо старуху, но сознание, что она, Марьяша, проводит последнюю ночь вместе с Эстер и что, быть может, никогда ее больше не увидит, сковывало ей язык.
Во дворе жалобно и протяжно, будто предвещая беду, завыл пес. И такая безнадежность, такая тоска охватила их, что обе женщины горько заплакали, каждая в своем углу.
- Хоть бы одним глазом взглянуть на своих детей! - прерывающимся от слез голосом сказала Эстер. - Неужели я навек простилась с Шименом? Неужели мне не суждено больше встретиться с Эзрой?
И вдруг в напряженной тишине осенней ночи раздался нетерпеливый стук в дверь.
- Кто бы это мог быть? - всполошилась Эстер. - Неужто за мной? Так рано?
Затаив дыхание, она засеменила к дверям и робко спросила:
- Кто там?
- Открой, это я, - послышался такой знакомый, такой дорогой ей голос, что у Эстер сердце оборвалось.
- Кто там? - не веря своим ушам, переспросила она, а дрожащие руки уже сами отодвигали засов, а полные слез глаза уже не отрываясь глядели и глядели на входящего.
Эстер никак не могла понять, снится ей это или все происходит наяву.
В неверном свете молодой луны перед Эстер стоял обросший густой темно-русой бородкой человек.
- Не узнаёшь, мама? - и вошедший бросился к Эстер.
- Шимен, сын мой, радость моя! - зарыдала мать. - Откуда ты? Только что я вспоминала о тебе. Приди ты на час позже, ты бы не только не застал меня, но и не узнал бы, пожалуй, где лежат мои кости.
- Почему ты не уехала? Я очень хотел тебя увидеть, но и застать здесь боялся! А мои где?
К нему кинулась Марьяша:
- Чудо, просто чудо, что ты застал нас здесь…
А Эстер шарила по всем углам - авось найдется, чем угостить нежданно-негаданно явившегося сына.
Любой ценой Шимен решил спасти свою мать от гибели. Марьяша советовала на время спрятать Эстер в одном из ближайших украинских сел, а потом переправить ее в надежное убежище.
- К нам, - рассказала она, - вскоре после прихода немцев явился вместе с Аврамом Свидлером один человек, бывший лейтенант Охримчук. Оба они были контужены и отстали во время отступления от своей части… Как и ты, они переоделись в какой-то деревне, добрались до Миядлера и пришли к нам. Я их спрятала в подполе, и наутро Охримчук ушел домой, в шахтерский поселок. Там он добыл документы для меня и Свидлера и хотел увести нас в шахты, где начал действовать партизанский отряд. Свидлер ушел, а я не решилась оставить людей на произвол судьбы. Охримчук со Свидлером обещали прийти еще раз, но почему-то до сих пор не дают о себе знать.
- А где этот поселок? - спросил Шимен.
- На хуторе Михеево живет дядя Охримчука - у него можно будет это узнать, - ответила Марьяша.
- Ну, до Михеева далеко, сразу туда не доберешься. Попробуем пока дойти до Петерковки - там у меня есть знакомые… Многие оттуда приезжали к нам, в Миядлер, и среди них наверняка найдутся надежные люди. Ну, пойдем. Задерживаться здесь нельзя ни на минуту - к рассвету надо быть на месте, - торопил Шимен женщин.
Марьяша и Эстер быстро связали небольшие узлы с самыми необходимыми припасами и вместе с Шименом пустились в дорогу.
Луна спряталась за облака. Ветер улегся, ночь выдалась темная, облачная, но тихая.
Все трое торопливо шагали знакомой дорогой в сторону Петерковки. Шимен решил оставить женщин у своих знакомых в соседнем селе, а сам хотел пробраться в Михеево.
- Недалеко от Петерковки есть развилка дорог, там наверняка стоит крепкая охрана, - рассудил Шимен и отвел мать и Марьяшу в Камышовую балку, лежавшую несколько в стороне.
"Пусть они переждут, пока я разведаю дорогу и найду для них пристанище", - решил он и один отправился в Петерковку.
Светало. На востоке уже раскинула в небе свои красные полотнища заря. Мгла начала редеть, открывая глазам широкий простор. Степь здесь была изуродована, словно лицо человека, болевшего оспой, искорежена бесчисленными воронками, пулеметными гнездами, изрыта давно заброшенными траншеями и ходами сообщений; тут и там валялись скрученные и заржавевшие куски колючей проволоки; то и дело встречались на пути невысокие холмики, под которыми, оросив родную степь своей кровью, вечным сном спали солдаты; тут и там высившиеся курганы были изранены снарядами. Все говорило о том, какой лавиной прокатилась здесь война и какие глубокие, опустошительные следы оставила она на своем пути.
Шимен свернул с дороги, чтобы избежать лишних встреч. Проселочными дорогами, тропинками, а то и прямиком добрался он до Петерковки.
В этом недавно еще цветущем селе многие дома были сожжены или разрушены, целые улицы сметены с лица земли, и Шимен так и не нашел своих знакомых. Он расспрашивал о них встречных, заходил из дома в дом, но никто толком не знал, где они и что с ними сталось. Шимен уже хотел повернуть в какой-нибудь хутор или в соседнее село, где у него тоже были знакомые, но тут ему встретилась высокая худая женщина в стареньком цветастом платке. Мельком взглянув на Шимена, она вдруг остановилась и, присмотревшись, нерешительно подошла к нему.
- Ваше лицо мне знакомо… Не помню только, где я вас видела… Вы меня знаете? - несмело заговорила женщина.
Шимен не знал, что ей ответить. Лицо встречной действительно было ему знакомо, но вспомнить, кто она и где они встречались раньше, он не мог.
- Не знаю, не могу припомнить, - уклончиво ответил он, помолчав.
- Откуда вы? Из какого села? - еще пристальней вглядываясь в его лицо, спросила женщина.
Шимен пожал плечами и, безнадежно махнув рукой, ответил:
- Жил-то я тут, неподалеку, но сейчас и сам не знаю, где мой дом.
- А я думала, что вы из Миядлера, мне показалось, что именно там я вас видела, - сказала женщина, с сомнением поглядывая на его крест.
- А вы бывали в Миядлере? Знаете там кого-нибудь? - осторожно спросил Шимен, желая проверить, правду ли она говорит.
- Эстер Ходош знаю - я раза два приезжала туда знакомиться с льноводческим звеном, - ответила женщина.
- Эстер Ходош? Так это моя мать, - невольно вырвалось у Шимена.
- Что с ней, скажите… Мне так хотелось узнать, успела ли она выехать, мы с ней очень подружились на районном совещании.
- Она тут, поблизости.
- Поблизости? - изумленно уставилась на него женщина. - Значит, жива и здорова?
- Да, я вытащил ее, можно сказать, из могилы, - ответил Шимен. - Увидитесь с ней, она сама вам все расскажет. Только она не одна, с ней наша знакомая из Миядлера.
- Приведите обеих, я их встречу, как родных! - вскричала обрадованная женщина.
- Как вас зовут?
- Гайченко… Степанида Гайченко, - ваша мать должна меня помнить. Последний раз я приезжала в Миядлер на Октябрьские праздники.
- Я и сам начинаю вас узнавать, - отозвался Шимен.
Гайченко повела его к себе, накормила и дала хлеба, яиц и творогу для Эстер и Марьяши. На прощанье наказала ему вечером привести женщин на берег пруда, где кончается картофельное поле. Оттуда она обещала переправить их в безопасное место.
Обрадованный счастливой встречей, Шимен двинулся прямо к Камышовой балке, и хотя ему и не терпелось скорее увидеть мать и Марьяшу, он шел не торопясь, чтобы явиться туда незадолго до наступления темноты.
Подойдя к месту, где он оставил женщин, Шимен спустился в балку, но никого там не нашел.
- Ошибся, видно, - заставил он себя приободриться и стал лихорадочно метаться из одного конца балки в другой, но, пройдя ее вдоль и поперек, так никого и не обнаружил.
- Мама! - забыв о всякой осторожности, закричал он. - Где ты, мама? Марьяша, мама! - все громче и тревожнее кричал он, чувствуя, что у него подкашиваются ноги. - Отзовитесь! Это я, Шимен, пришел за вами. Мама! Марьяша!..
Фома Гнилопятка, рябой одноглазый верзила, с расплющенным, как у сифилитика, носом, бывший конокрад, вскоре после выхода из тюрьмы перешел к немцам и стал служить у них полицаем.
В тот самый день, когда Эстер, Шимен и Марьяша бежали из Миядлера, Фома шел из хутора Михеево в Петерковку, и хотя он изрядно выпил, ему до смерти хотелось выпить еще, опохмелиться. На хуторе, где он разыскивал какого-то "подозрительного", его постигла неудача, а это означало, что комендант ничего ему не подбросит, если он, Фома, не зацепит кого-нибудь по пути в Петерковку. Поэтому-то он и задержался у Камышовой балки. Авось тут удастся кого-нибудь поймать. В комендатуре ему сказали: он, полицай, обязан заглядывать во все рощи, балки и другие укромные места, где могут прятаться партизаны; за каждого задержанного было обещано вознаграждение. Но по натуре Фома был труслив, и если бы ему так сильно не хотелось выпить, вряд ли он полез бы в эту чертову балку, когда есть более безопасные дороги. Но раз уж вышла такая оказия, что поделаешь?
И тут-то, стоя на краю балки, Фома насторожился, как почуявшая мышь кошка: ему почудилось, что в одном месте камыши подозрительно зашевелились.
- Кто там?! - рявкнул он, подбадривая себя криком.
Ответа не последовало, камыши не колыхались больше, не шелестели, и он совсем было собрался уходить, как вдруг над его головой пронеслась стая диких уток. Утки кружились над балкой, собираясь, как видно, спуститься в камыши. Фома вытащил револьвер, прицелился, пальнул - и промахнулся; насмерть перепуганные птицы заметались и умчались прочь.
Марьяше и Эстер показалось, что стреляют по ним, и они поползли на четвереньках, подальше от опасного места. Заметив, что камыш опять закачался, Фома опять угрожающе крикнул:
- Кто там? Выходи, не то стрелять буду!
Марьяша поползла дальше, Эстер из последних сил - за ней, но вскоре, видно, изнемогла и замерла, будто сраженная пулей. Не слыша за собой шороха, Марьяша обернулась и хотела вернуться, посмотреть, что стряслось с Эстер. Но в эту минуту Фома, крикнув: "Стой, ни с места!", снова выстрелил, и Эстер, растерявшись, встала во весь рост. Фома увидел ее и, не решаясь спускаться в балку, заорал:
- Выходи, да поживей!
Вконец перепуганная Эстер покорно вылезла из балки.
- Чего ты там прячешься? - уставился на нее Фома. - И кто там еще схоронился?
- И вовсе я не прячусь, - робко ответила Эстер. - Вы вот кричать начали, я и залезла в камыши. А иду я по деревням - просить у добрых людей кусок хлеба…
- Ври, ври больше - ветер унесет! - гаркнул Гнилопятка.
Он был очень доволен, что придет в комендатуру не с пустыми руками. И ни за какие коврижки не полезет он в эту проклятую балку - мало ли кто там еще прячется: могут еще уложить за милую душу; добыча есть - и ладно.
- Ну, пошевеливайся, - стал он подгонять Эстер, - шагай, партизанка. Ишь, героиня какая выискалась! Говорю, пошевеливайся! - командовал он, измываясь над беспомощной старухой.
После допроса, который учинили Эстер, перемежая его ударами плетью, петерковский комендант распорядился отправить ее обратно в Миядлер, чтобы проверить ее показания. Сопровождавший Эстер офицер-эсэсовец, приехав в Миядлер, засигналил у бухмиллеровского дома.
Виля выскочил на крыльцо и кинулся к машине.
- Эта judenfrau ваша? - спросил эсэсовец, указав на Эстер.
- Отсюда. Я должен был отправить ее с очередной партией в комендатуру, но она накануне отправки как сквозь землю провалилась.
- Полицай нашел ее в Камышовой балке… Так-то ты следишь за своими евреями? - сердито выговаривал Бухмиллеру офицер.
- Так разве один пастух может уберечь целое стадо, - оправдывался Виля. - Ну, а с этими людьми и подавно не обойтись одной парой глаз.