В итоге я счел за лучшее довершить свои кулинарные труды. Я мелко нарезал картошку и крутые яйца, открыл банку с зеленым горошком и тут заметил, что банка сардин куда-то запропастилась. Я перевернул всю кухню вверх дном, прежде чем обнаружил, что с самого начала держал ее в руке. Я стоял посередине кухни с банкой сардин в руках и чувствовал, что сейчас меня самое время связывать. Двинуться я не мог - такие вещи, вероятно, случаются от прилива крови к голове. Мало-помалу я пришел в себя, воспользовавшись опытом форсированной подготовки к экзаменам, гласившим: "Если ты до шел до ручки - займись другим делом!" Я занялся другим делом: выдвинул стол на середину комнаты, раздвинул его и накрыл скатертью. Потом я заправил салат-оливье майонезом и сметаной, выложил на тарелочку грибы, добавил к ним каплю уксусной эссенции и, не без трепета заглянув в холодильник, убедился, что приготовления ужина подошли к закономерному концу, как и все на этом свете.
Был еще момент, когда я испытал состояние, близкое к столбняку: я уронил елочный шар, разлетевшийся с тихим, серебристым звоном на множество зеркальных осколков у меня в ногах, и, не удержав равновесия, наступил на них босой пяткой. Но вот стол накрыт, елка застенчиво сияет в углу; я повалился на кровать, чувствуя себя так, как, вероятно, чувствует себя человек, озирая достойно прожитую жизнь.
Некоторое время я лежал, прислушиваясь, где сокращается сердце: в виске или в затылке. Потом я снова поднялся, подмел пол и потащился в ванную бриться. Порезавшись и чертыхаясь, я смыл зеленоватую пену, протер лицо одеколоном, принял душ, выключил газ в духовке, вернулся в комнату и опустился на постель.
Было - как сейчас помню - двадцать минут десятого; я еще изумился, что управился со всем с такой беспримерной точностью. Еще я подумал, что большинство поляков с их поговорками выглядели бы в сравнении со мной жалкими дилетантами - пусти их за кухонный стол и дай нам по ножу в руки. Размышляя над этим, я свел руки за головой и провалился в сон без сновидений, как Мефистофель в корабельный трюм.
Глава восьмая
Праздник кончился. И время снова извлекло на свет запорошенный снегом станционный двор, ранние сумерки, повисшие в морозном воздухе, пар от дыхания и блокнот в заднем кармане. Только теперь в блокноте, притаившимся в темноте кармана, значилась третья и последняя пометка, проставленная мной после разговора с начальником службы сети. Разговор происходил днем.
- Да, мы перекрываем водоводы, сам понимаешь. - Начальник службы сети подул на замерзшие пальцы. - Но всегда ненадолго, для аварийных ремонтов - и диспетчер треста знает о каждом. Но перекрыть трубы на месяц, чтобы снизить подачу станции - это ты хватил, парень!
Но я и сам знал, что хватил. Мне нужна была третья пометка, и я получил ее. Напрашивался еще вопрос, - а в то веселенькое время, казалось, им конца не будет: - раз станция недодает воду, откуда же берется перерасход электроэнергии?
И я снова обратился за справкой.
На сей раз Клавдия Тихоновна Бородина - источник, менее авторитетный, нежели предыдущие, но заинтересованный в успехе дела не меньше остальных, - сидела напротив меня, и ее слова падали в мое сознание, как перезревшие сливы в подставленный подол:
- Мы пускаем скважины на откачку, когда диспетчер приказывает понизить давление в сети - что делать, Игорь Халилович! А когда он приказывает поднять давление, мы включаем их обратно в сеть. Мы - как прикажет диспетчер. Но ночью - ночью маленькие скважины открыты на реку. И девяносто четвертая. Ночью. Мы не можем остановить скважины. Что делать, Игорь Халилович!
Мы еще немного побеседовали о квартире, которую Клавдия Тихоновна получит со дня на день. Клавдия Тихоновна в очередной раз пообещала принести фотографию фронтовых лет - неопровержимое доказательство того, что она, Клавдия Тихоновна Бородина, в бытность свою девушкой была необыкновенно хороша собой. Я, правда, и так охотно верил, что в июне сорок второго года, когда, по ее словам, был сделан снимок, сержант Бородина могла вызвать душевное волнение у кого угодно. И не потому, что гимнастерка ладно сидела на ней, а золотистые волосы выбивались из-под пилотки. По-моему, она могла стать причиной душевного волнения и после того, как золотистые волосы обрили вокруг раны на виске, а приветливая улыбка то и дело превращалась и гримасу боли - последствие контузии.
- Я оставлю вам блокнот, - сказал я. - Вы, пожалуйста, передайте по сменам, чтобы каждая бригада записывала в него с точностью до минуты, когда и какие скважины пущены на реку и когда их включили обратно в сеть. Это очень важно, понимаете?
Она ушла. А я остался сидеть за столом, слушать, как поскрипывают оси мира и расходомеры - щелк-пощелк! - считают нашу воду. За два с лишним месяца я впервые полной мерой ощутил, как переменился мой мир. В моем теперешнем мире обрел место двор, над которым туман восходил, как пар над полем, в нем черная вода убывала и обнажался пол, в нем пригоршни искр гасли в ночи и электроды прожигали изъеденные водой тела труб, в нем экскаватор черпал и черпал неисчерпаемую жидкую грязь, в нем человек с тяжелым лицом смотрел на меня, ожидая ответа, в нем девушка, от одного вида которой у меня холодело сердце, опускалась передо мной на колени и спрашивала: "Игорь, ты сделал все это для меня? Скажи, для меня?"
Третьего января после работы Валя зашла за мной на станцию. И я испытал щекочущий холодок, будто впервые глянул вниз с десятиметровой вышки для прыжков, когда кажется, что до воды падать и падать, а выложенное кафелем дно поджидает в полуметре от поверхности. Она была очень хороша - хрупкая, с раскрасневшимся от мороза смеющимся лицом, в пальто с капюшоном, из-под которого выбивались желтые волосы.
Мы прошлись по магазинам, купили молоко, вермишель, пельмени. Потом мы смотрели кинокартину, в которой худощавый мужчина с внешностью пастора перестрелял столько бандитов, что, по моим подсчетам, с организованной преступностью послевоенных лет в Румынии им было покончено. Автоматные выстрелы сотрясали кинозал, мы сидели, касаясь друг друга плечами и сплетя пальцы рук, смотрели, как человек на экране спроваживал в лучший мир бандитские души. А мое воображение воспроизводило иную картину, затмевавшую цветной полуторачасовой кинобред: узкое Валино плечо, руку с узким запястьем, забрасывавшую за спину желтые волосы движением, от которого приподнимается грудь, обращенное ко мне лицо с отблеском света на щеке и потемневшими от волнения глазами.
Поначалу она кровно обиделась из-за того, что в новогоднюю ночь я заснул и не слышал ее звонка, ей пришлось ждать на лестнице; запершись в ванной, чтобы подкрасить ресницы, она долго не желала выходить. Потом она вышла - и вид праздничного стола сработал безотказно. Четыре часа кряду мы поздравляли и угощали друг дружку, а в промежутках смотрели телевизор, сиявший в темном углу, как медуза в ночной воде. Кончилось тем, что разговор перешел на ее мужа Толика, на город Ильичевск, в котором она жила первые восемнадцать лет вплоть до замужества, и на город Одессу, ставший ее местожительством после замужества. И я представлял себе, как она и Толик лежат на волнорезе, смеющиеся и загорелые, а кругом лазурная вода и бесконечные солнечные блики. Я представлял себе эту картину так хорошо, что казалось, - протяни руку, и можно тронуть их загорелые спины. Потом я представил, как они бегут по песку. И как они идут в обнимку по набережной. Как они входят в темную комнату, и оттуда, из средоточия темноты, слышатся шепот и взрывы приглушенного смеха.
Наверное, этого не следовало делать. Не надо было представлять ее прошлого, в котором я не участвовал. Но я сидел, положив руки на стол, курил, стряхивал пепел в тарелку и представлял, как, укрытые прохладной полотняной простыней по грудь, они лежат рядышком и Толик говорит о том, что скоро купит машину. Он любит помечтать, лежа в темноте, под прохладной простыней, обнимая одной рукой жену. Я не испытывал к нему никаких чувств, кроме благодарности за то, что его здесь нет. Просто я чувствовал: еще немного - и прошлое плеснет небезызвестную ложку дегтя в наш праздник.
Мы были одни в пустой квартире. И каждую минуту она могла подняться из-за стола, сказать, что ей, пожалуй, пора, и в ее голосе будет сожаление, а в наших тарелках - пепел и раздавленные окурки.
Меньше всего я хотел, чтобы она уходила. И я сказал:
- Уже начало пятого. Наверное, я постелю. Слышишь?
- Тебе виднее, Игорь, - ответила она совершенно спокойно после недолгой паузы.
Я выбрался из-за стола, стараясь не смотреть на нее, не встретиться с ней взглядом. Потом снял с кровати покрывало, вынул из шкафа чистые простыни. Проделывая все это, я чувствовал спиной ее взгляд. И я не выдержал.
- Послушай, - сказал я. - Я могу постелить себе кухне, если ты думаешь, что я пригласил тебя только этого.
- Ничего подобного я не думаю, - ответила Валя, улыбаясь одними глазами.
И продолжала сидеть за столом.
Я разделся, забрался в постель, показавшуюся мне холоднее льда. И, проклиная про себя все на свете, стал ждать, когда простыни нагреются у меня в ногах. Валя сидела за столом как ни в чем не бывало, курила и смотрела на меня так, как, вероятно, матери смотрят на детей, ляпнувших в присутствии взрослых забавную глупость.
- Ты так и будешь сидеть? - спросил я, чувствуя, что начинаю злиться от сознания собственного идиотизма. Мне бы остановиться, но глупость - страшная штука. Все равно как идти по гладкой, пружинящей доске. Шаг - и ничего страшного, второй - срываешься вниз, и прежде, чем успеешь подумать, тебя лупит головой об воду: - Может, я тебе недостаточно нравлюсь? - продолжал я.
- Так ты скажи.
Она вздохнула, встала из-за стола, сняла обручальное кольцо, браслет и часы и положила их сверкающей горкой на полированную крышку серванта.
- Ты мне достаточно нравишься, - сказала она, глядя на меня сверху вниз и распуская волосы. - Я, кажется, тебя полюбила. Я не жалею, что пришла к тебе. Ох, Игорь.
Автоматные выстрелы смолкли, в зале заиграла музыка и зажегся свет. Мы немного постояли в проходе между рядами и вышли на улицу.
- Куда теперь? - спросил я. - Едем ко мне? В общежитии тебя вряд ли хватятся.
- Да, вряд ли, - сказала Валя. - И потом мне надо устроить у тебя стирку. И приготовить обед. И погладить твои брюки.
- Брось! Такими делами я занимаюсь сам, - сказал я.
- За-ни-мал-ся! - раздельно произнесла она, потом засмеялась и сказала: - Теперь такими делами буду заниматься я.
- Так, может, просто распишемся? - спросил я.
- Нет. Пока нет. Замуж за тебя мне, пожалуй, рановато.
- Кажется, ты знаешь меня достаточно близко, - сказал я.
- Ах, это. - И она замолчала.
Мы стояли на остановке и ждали, покуда поредеет толпа.
- Послушай, ты можешь забрать свои вещи из общежития и переехать ко мне, - предложил я.
- Наверное, так и сделаю.
- Но замуж за меня ты не хочешь?
- Пока нет.
- Непонятно, - сказал я, - но здорово!
Она безмятежно смотрела мимо меня, поверх голов, в темноту. Точь-в-точь как только что в кинозале. Мы вошли в автобус и пятнадцать минут молча простояли, прижатые друг к другу, как парочка случайных пассажиров. Точно так же - будто поссорившись - мы разделись в коридоре. Она зажгла горелку в колонке и открыла воду в ванной. А я набрал в кастрюлю воды и сел чистить картошку на кухне. Немного погодя она вошла в кухню и села против меня на табурет.
- Где у тебя второй нож?
- Посмотри на подоконнике, - сказал я.
Время от времени я поглядывал, как картофельная кожура ползет у нее из-под ножа. Потом Валя выпрямилась и тыльной стороной руки отбросила волосы со лба.
- Расскажи, как у тебя прошел день, - попросила она.
- Обыкновенно, - ответил я, в глубине души пораженный этой просьбой. - Обыкновенно.
- Вот я и хочу знать, как. Расскажи, кого ты видел, с кем говорил. Что у тебя на работе.
- Зачем? Ты ведь не метишь ко мне в жены? - съязвил я.
- Я тебя люблю, Игорь, - сказала она необычайно серьезно. - Думаю, что люблю. Пойми, я должна все о тебе знать. Какой ты. Как относишься к людям. О чем думаешь. А я постараюсь, чтобы тебе было интересно мной. И вот тогда, если я увижу, что нам по пути, я сама попрошу тебя на мне жениться.
Она засмеялась и наклонилась ко мне, подставляя лоб поцелуя. Потом спросила:
- Ну как? Ты счастлив?
- Да, - ответил я.
И был счастлив настолько, насколько, видимо, этого заслуживал.
Глава девятая
Обещание шофера Метростроя засыпать станцию землей до крыши не было пустыми словами. Надсадно ревя, самосвалы сбрасывали возле станции свою ношу, земля прибывала до тех пор, покуда в один прекрасный день двухметровые камыши и заледенелая бесформенная лужа вокруг скважины № 94, а, заодно, и вся левая сторона станционного двора не оказались погребенными под непомерной кучей земли, песка и бурой глины. Я поспешно поблагодарил главного инженера Метростроя и шоферов. И теперь каждое утро смотрел, как бульдозер службы сети разравнивает землю по территории, оглушительно стреляя сгустками синего дыма.
Мне пришло в голову, что на одной из скважин мог "упасть клинкет". Каждая труба, идущая от скважины к станционному водоводу, была оборудована задвижкой, внутри которой сидел клинкет или клин - как косточка в абрикосе. Только в отличие от абрикосовой косточки наша сидела на шпинделе, как на спичке, и могла перемещаться, наглухо закрывая отверстие трубы. Случалось, что косточка-клинкет срывалась со спички-шпинделя и закупоривала отверстие трубы получше всякой затычки. В таком случае насосы на сорокаметровой глубине могли крутиться, вертеться и пыхтеть, амперметры в станции показывали их полную нагрузку - 75 ампер, а т. Пахомов смотрел на меня так, будто вода у меня в кармане. Но перед каждой задвижкой, установленной на пути воды в станцию, имелся вваренный в трубу патрубок - кран с полудюймовой плашкой на выходе. Свинтив манометр со станционного насоса № 2, я приступил к проверке скважин - занятию простому и приятному, заключавшемуся в том, чтобы вкрутить в плашку манометр, открыть кран и поглядеть, какое давление манометр покажет. И он показал - давление в 7,5 атмосферы на скважине № 93. В результате чего слесари вновь посыпались из машины аварийной службы, как геологи в кадрах кинохроники. А Сергей Сергеевич Майстренко прочитал мне полуторачасовую лекцию по электротехнике в награду за сообразительность.
И снова подача воды возросла: теперь она колебалась в пределах семисот пятидесяти кубометров в час. И расходомеры - щелк-пощелк! - отмечали это.
Так медленно и поступательно двигалось дело. А я молчал. Даже Вале я не сказал, что неделя с того дня, когда я выложил перед Клавдией Тихоновной блокнот и попросил передать мое распоряжение по бригадам, истекла. Я взял карандаш и, постепенно заполняя столбцами цифр прямоугольник второсортной бумаги, узнал, что в течение последней недели станция сбросила в реку… двадцать семь тысяч пятьсот семьдесят шесть тонн воды. Соответственно каждый месяц станция избавлялась от ста десяти тысяч тонн, а в год эта цифра составляла ни много, ни мало - приблизительно один миллион триста двадцать тысяч тонн.
Я закурил и добрых десять минут разглядывал лежавший передо мной листок из блокнота, соображая, как поступить. Серенький зимний свет брезжил в окне за моей спиной, размеренно и ровно, как несколько минут назад, пели насосы, и внезапно, осознав до конца, что, может быть, я единственный знаю эту новость, я почувствовал, что у меня засосало под ложечкой. Я раздавил окурок в пепельнице, достал из ящика стола чистый лист мелованной бумаги и стал рыться в карманах в поисках ручки. Для такого дела не годится карандаш.
Мне нужно было составить докладную записку. Я составил ее, и выглядела она так:
Начальнику отдела артезианского водопровода т. Пахомову О. Д.
Докладная записка
По поводу систематического невыполнения плана насосной станцией № 6 сообщаю Вам:
- уровень водоносного пласта остался прежним (подтверждено зав. кафедрой гидрогеологии строительного института проф. Деевым П. А.);
- насосы в скважинах загружены полностью (в пределах 73–74 амп. длина сбросной струи каждой скважины около 2-х метров при диаметре сбросного оголовка - 150 миллиметров);
- со времени последнего замера дебита т. Кармелюк А. П. дебит скважин не изменился (прошу Вас распорядиться проверить замер, если данные вызывают у Вас сомнение);
- гидравлические потери и пьезометрический столб в р-не Госпрома не снижают подачу воды (подтверждено нач. пьезометрического отдела канд. наук Мирояном Г. А. В случае необходимости отдел представит расчет);
- текущие ремонты, проводимые службой сети в районах потребления, также не влияют на подачу станции (подтверждено нач. службы сети т. Гейко А. Т.);
- причина перерасхода электроэнергии - Ваше распоряжение не выключать насосы в скважинах в часы минимального водопотребления;
- общее количество воды, сброшенной станцией в реку за последнюю неделю, - 27 576 тонн. Соответственно в месяц - 110000 тонн, а в год - 1 320 000 тонн.
На основании этих фактов я утверждаю, что на протяжении двух с половиной месяцев недостающая вода была подана, но не учтена расходомерами.
Прошу Вас в кратчайший срок принять меры по обеспечению нормальной эксплуатации станции № 6 и сохранить чистую воду для нужд города или позволить мне обратиться в Народный контроль.
Начальник станции № 6 Рамакаев И. X.
Да, кое-кому эта бумага дорого обошлась. Но для меня это не было неожиданностью. Я сложил докладную вчетверо, спрятал ее в боковой карман пиджака и продолжал сидеть, не испытывая ничего. Ровным счетом ничего, кроме усталости. Словно вся моя усталость, собранная воедино за эти месяцы, пригвоздила меня к стулу. Воротник моей рубашки раскис, брюки были обсыпаны сигаретным пеплом. Я сидел, откинувшись на спинку стула, и думал, что скоро начнется весна, сойдет снег и во дворе будет по щиколотку грязи, и как странно, что во мне нет никакого чувства, присущего победе - ни ликующего восторга, ни самой что ни на есть кроткой радости. Я чувствовал: что-то кончилось. Но что именно кончилось, мне было невдомек, как бывает невдомек, когда на школьном вечере девочка с тонким личиком и задорной челкой встречает молчанием приглашение потанцевать и вместо ответа заворожено смотрит мимо тебя темноту, улыбаясь самой себе отрешенно и загадочно. А это означает, что свиданиям в скверике конец, потому что она уже неизмеримо старше. Но ты еще не понял этого и тебе становится грустно непонятно отчего.
Вечером приехал Борька, и я позабыл об этом. Но днем, в кабинете Пахомова, это чувство было со мной.
Я слушал, как Олег Дмитриевич звонит Сергею Сергеевичу Майстренко в мастерские отдела, а после - в группу народного контроля Обкомхоза, человеку по фамилии Великий, и смотрел, как моя докладная переходит из рук в руки и как крепчает сигаретный дым.