В конце концов, в кабинете стало не продохнуть Мы вышли из треста, и желтый "Москвич" доставил нас в станционный двор. И мы трое - Пахомов, Майстренко и я - стали свидетелями того, как т. Великий снял видавшее виды пальто, вывернул потроха расходомерам и, насвистывая "Из-за вас, моя черешня, ссорюсь я с приятелем…", углубился в созерцание шестерен и втулок, причем наше присутствие обременяло его не больше, чем присутствие собственной тени.
Полчаса спустя он внес некоторое разнообразие в свой репертуар: теперь он насвистывал "Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…". К нам он обратился один-единственный раз - попросил у Майстренко папироску. Потом он разобрал расходомеры до винтика, проделав это с легкостью, с какой десятиклассник разбирает авторучку. Во всех его движениях, во взгляде прищуренных васильковых глаз, в чутких пальцах, способных сразу взять тонкую, как волос, проволочку с поверхности стекла, жило древнее, неугасающее умение - умение русских мастеров. Мы молча следили за его руками. Потом он вытер их ветошью и удалился в машинный зал. Прошел час. Расходомеры показали тысячу тридцать четыре кубометра подачи. Т. Великий сказал: "Сережа, пришли ко мне Алябьева, я ему растолкую, в чем тут дело". Потом он облачился в свое видавшее виды пальто, взял чемоданчик с инструментами и со словами: "Ну, мне, пожалуй, пора двигаться…" направился к выходу из станции.
И снова желтый "Москвич" заносило на поворотах, снова сигаретный дым реял под потолком, но теперь я не стоял в дверях кабинета, комкая шапку. Я сидел рядом с Пахомовым за письменным столом, за которым хватило бы места троим, и чертеж, отснятый в светокопии, топорщился перед нами на столе, как накрахмаленная скатерть. И Пахомов говорил: "Смотри. Это одиннадцатая станция. А это твоя, шестая. Мы прокладываем между ними общий водовод - видишь? - а от него - еще один, до сборного резервуара обеих станций. В ночное время, когда разбора нет, вода устремляется по общему водоводу резервуар - он расположен в Нагорном районе, видишь? Объем резервуара - шестьдесят тысяч кубометров, и утром, когда в сети начинается разбор, вода идет вниз, в общий водовод. И обе станции гонят ее в город вместе со своей водой. Ты видишь? Видишь?".
- Вижу, - сказал я. - А когда это будет, Олег Дмитриевич?
И он ответил: - Скоро. К концу года, думаю, управимся. Если каждую ночь выключать насосы в скважинах, они не протянут и недели. Мы еще не придумали насосов получше. Но придумаем. Может, ты и придумаешь!
Я хотел сказать: "Вряд ли. Похоже, что их придумает кто-то другой", но тут в кабинет вошли Сергей Сергеевич и Гена Алябьев.
Я успел заметить, как Пахомов и Майстренко переглянулись. Сергей Сергеевич опустил глаза и прислонился к дверному косяку.
- Как дела на шестой, Гена? - вкрадчиво спросил Пахомов. - Что, приборы в порядке?
Голос у него был слаще меда, но Гена не почувствовал подвоха. Да, в дипломатический корпус он не годился, не стоило и пробовать.
- В порядке, Олег Дмитриевич, - сказал Гена. Он посмотрел на меня. Потом сказал: - Пусть ищет воду.
- Он ищет, - живо откликнулся Пахомов. - Скажу тебе больше: он ее нашел.
Я перевел взгляд на Пахомова и увидел, как кровь постепенно приливает у него к лицу.
- Он здесь без году неделя, а ты - четвертый год, - продолжал Пахомов, не меняя интонаций. - Понимаю, ты не поверил ему, ты разобиделся, что он тебе указывает. Но я тебя обижу еще больше.
Он замолчал. И в кабинете стало слышно его дыхание.
- Я вызываю тебя на партсобрание отдела! - взорвался он. - Сукин ты сын, знаешь, сколько воды отдел подал из-за тебя без учета?
Я поднялся, взял свое пальто, сказал:
- До свиданья, - и вышел из кабинета. Спускаясь по лестнице, я посторонился, уступая дорогу главному инженеру треста Коневскому. И вновь почувствовал это - словно в школьном зале все танцуют под радиолу, а на мою долю только тоненькое личико под задорной челкой, да завороженный взгляд, устремленный мимо меня, в темноту. Но теперь я знал, что кончилось. Я знал, что станция будет работать нормально. И что мне на ней больше нечего делать.
Глава десятая
Это было не совсем так. По-прежнему я составлял табели на зарплату и отчеты за месяц, по-прежнему получал халаты для машинисток, масло для насосов, хлор для скважин. По-прежнему возвращался из треста мимо вагонов, вокруг которых на снегу был рассыпан уголь, мимо сложенных в штабели ящиков у стены склада, по заснеженной платформе № 1.
Но это было внешней стороной дела. А суть его заключалась в том, что отныне моя деятельность ограничивалась кругом чисто административных обязанностей. Потому что станция перевыполняла план, и изо дня в день все шло своим чередом: на сорокаметровой глубине насосы крутились, вертелись и поднимали воду, в машинном зале парочка других насосов тоже крутилась, пыхтела и отдувалась, разгоняя воду по тысячедвухсотмиллиметровым трубам, расходомеры - щелк-пощелк! - отсчитывали каждый кубометр, в опрятной комнате планового отдела величественная женщина с седовласой головой сверяла показания журналов с моими отчетами, ведя учет нашей воды, а я слонялся по машинному залу в ожидании перерыва или конца рабочего дня или сидел на фундаменте насоса № 2, изнывая от одуряющего бездействия.
Поначалу я даже обрадовался, восприняв свой элегический покой как некий удел, обретенный в награду. Иногда я выходил прогуляться по станционному двору и посмотреть, как бульдозер палит сгустками синего дыма, повисавшими в морозном воздухе, потом я возвращался в станцию, где меня ожидала чашка крепчайшего чая и предложение машинисток купить на базаре мешок картошки, чтобы они готовили мне пюре. Потом, обычно и половине шестого, за мной заходила Валя. Мы возвращались домой, где Борька ухмылялся в ожидании похвал, угощая нас первоклассным ужином, а после, взгромоздившись на табурет и разгоняя руками сигаретный дым, безуспешно посвящал нас в тайны стиля Кавабаты или Кортасара.
Миновала неделя, прежде чем я убедился, что на мой покой никто и не думает посягать. И мало-помалу мое ликование сменилось изумлением, изумление - огорчением, огорчение - негодованием, негодование - апатией, и, в конце концов, я впервые опустился на фундамент насоса № 2, обхватив голову руками.
Дело было в пятницу. Борька явился на станцию за час до перерыва. Он отряхнул от снега шапку, прочитал заявление товарища Черенковой А. С. "Прошу перевести меня с машиниста в уборщицу", лежавшее у меня на столе, и тут же вынул из кармана полушубка записную книжку в палец толщиной. Он попросил объяснить принцип работы станции, я вышел вместе с ним во двор, показал скважины и описал их устройство. Мы возвратились в машинный зал, я рассказал ему о насосах, о назначении кран-балки под потолком. После чего мы посетили "высокую сторону", и я продемонстрировал ему расходомеры. Когда я окончательно выдохся, он опять достал блокнот и потребовал, чтобы я начертил ему схему расположения скважин и водоводов. Задавая вопросы, он вел себя так, словно, по меньшей мере, собирался с завтрашнего дня принять у меня станцию. Кончилось тем, что машинисты Ключко и Романенко пригласили нас в подсобку на чай и под этим предлогом подвергли Борьку традиционному допросу. Однако на этот раз они преуспели не больше, чем я в первый день его приезда. Более того, не прошло и получаса, как они поменялись ролями, и две пожилые женщины принялись наперебой извлекать на свет самые увлекательные подробности собственных биографий.
А я сидел в сторонке, курил и ломал голову над загадкой трехлетней давности: что такого есть в Борьке, что заставляет человека пускаться в откровение после первых двадцати минут знакомства?
Мы вышли из станции, и Борька спросил:
- Ума не сложу, чем ты недоволен?
- Поживи с мое, - сказал я.
- Кому это ты говоришь? - возмутился Борька. - Я на год старше тебя, дуралей. Ты даже в армии не был.
Мы миновали забор и вошли на мост. Снег так и сыпал, и я увидел четыре полыньи во льду реки, там, где находились сбросные трубы наших скважин.
- Пойдем на рынок, - сказал Борька. - Я должен мясо купить. Валя сказала, что сто лет не ела жаркого. Непостижимо, как такая девчонка досталась зануде вроде тебя. Ну объясни, чем тебя не устраивает твоя работа?
- Всем, - ответил я.
- Ну, например? Чем именно?
Я остановился.
- Говорю тебе, всем! Там нужен человек со средним техническим образованием, а не инженер, понял?
Он промолчал. И мы опять пошли рядом. Немного погодя он сказал:
- Хочешь послушать совет? Если надумал уволиться, не спеши. Потерпи немного. Ты там на месте. Это важно.
- Меня никто не уволит. Я же молодой специалист, - сказал я.
- Тем более, - сказал Борька.
Мы вошли в крытый рынок и остановились у входа. Дальше негде было яблоку упасть.
- Сперва картошка, - сказал Борька. - Возьмем килограммов двадцать. Хватит недели на полторы.
Мы протолкались к прилавку. Для начала Борька выбрал дородную женщину в ватнике и в сером платке, напоминавшую мешок картошки, поставленный на попа. Подобравшись к ней поближе, Борька ткнул пальцем в груду картошки на прилавке и спросил:
- Почем фасоль?
Выслушав пространное замечание по своему адресу, он ткнул меня локтем и ухмыльнулся. Это было обычным делом. Каждый раз, приди на рынок, он обязательно дразнил кто-нибудь. Уж не знаю, что его больше злило - продавцы или цены. Купив картошки, мы перешли и противоположный конец рынка, к мясному ряду. Я занял очередь. Потом мы услышали крики у прилавка и подошли узнать, в чем дело. Крошечная, седая, как лунь, старушка препиралась с мясником в захватанном халате. Она пыталась снять с весов кость размером с бильярдный шар, только матово-белую.
- Мясо растет на костях, гражданка! - гудел мясник. - Вырастите корову без костей, вам дадут Государственную премию! Не дадут - приходите, я вам дам!
- Скотина, - сказал Борька. Он весь подобрался и, не отрываясь, смотрел на мясника. Потом сказал: - Пошли отсюда.
Мы вышли на улицу, и я сказал:
- Хочешь, понесу сумку?
- Погоди-ка, я, пожалуй, вернуться, - сказал Борька.
- Прекрати, - сказал я. - Что ты ему сделаешь? Пожалуешься на него?
- Как бы не так, - сказал Борька.
- Прекрати. Ты что, спятил? - сказал я.
Глаза у него стали бешеными.
- Пусти, - сказал он. - Эти скоты существуют благодаря таким, как ты.
- Прямо-таки, - сказал я.
- Благодаря тем, кто равнодушно к этому относится.
- С чего ты взял? Меня это тоже возмущает, - ответил я. - Как и тебя.
- Вот и треснул бы его разок по башке, раз тебя это возмущает.
- Вот еще, - сказал я. - Слушай, у нас есть закон и милиция. Для чего они у нас, по-твоему?
- Ты рассуждаешь, как паршивый обыватель.
- А ты считаешь, что треснуть его по башке - значит решить проблему социальной справедливости?
- Пошел ты знаешь куда? - сказал Борька. Но он заметно остыл.
- Пошли, провожу тебя до метро, - предложил я.
- Сначала сходим в столовую пообедать, - сказал Борька. - Ты когда думаешь отдавать деньги за квартиру?
- Не скоро, - сказал я.
- Возьмешь у меня половину?
- Нет.
- Послушай, я правда вам не мешаю?
- Нет, - сказал я. - С чего ты взял?
- Подумал, что ты хочешь жениться на ней, - ответил Борька.
- Если и так, ты будешь жить с нами, - сказал я.
- Нет, - сказал Борька. - Я вернусь в Москву, как только книга выйдет. Сперва уеду на какую-нибудь стройку, когда кончится зима. Заработаю деньги на квартиру. Союз большой.
- Да, - сказал я, - это верно. Куда ты надумал ехать?
- В Сургут. Или куда-нибудь поближе, - сказал Борька.
- А как же твоя актриса? - спросил я.
- Не знаю, - сказал Борька. - Напишу ей, когда надумаю смотаться отсюда. У нее свои дела. Я ей здорово мешал.
- Это она тебе сказала?
- Нет, - сказал Борька. - Это я тебе говорю.
Вечером того дня я возвратился домой с зарплатой, на тридцать рублей превышавшей обычную. Получив ее, я никак не мог взять в толк, почему мне дали эти деньги, покуда Вера Ивановна не сказала: "Это же твоя премия, чудак". В тот день я узнал в профкоме треста, что очередь на кооперативные квартиры состоит всего из шести семей, и все они претендуют на двухкомнатные. Стало быть, поженившись, мы могли получить однокомнатную изолированную квартиру и новом районе; остановка была только за Валиным согласием. Я узнал, в какую сумму станет первый взнос, и подумал, что мать с Андреем одолжили бы мне эти деньги. К тому времени добрая половина треста знала, а остальные, вероятно, догадывались, что на станцию № 6 Валю влекут дела отнюдь не служебного порядка.
- Подумаешь, сплетни, - упрямо выпятив подбородок, заявила она, когда я впервые завел разговор на эту тему. - Меня они нисколько не интересуют. Удивляюсь, почему они беспокоят тебя.
- Потому что ты до сих пор не развелась, вот почему. Давно могла это сделать, - сказал я.
- Я тебе объяснила, что не могу подать на развод. Не желаю, чтобы он думал, будто я сбежала к другому втихомолку.
И, тряхнув головой, она отбросила волосы со лба.
- Ясно, - сказал я. - Пока твой Толик зарабатывает на машину в южных морях, жить со мной ты можешь, а развестись с ним тебе не позволяет врожденная щепетильно сть.
- Не говори так, Игорь, - попросила она тихо. - Когда ты так говоришь, я могу подумать, что ты хуже, чем есть на самом деле.
- Извини, - сказал я. - Но перенести свои вещи из общежития ты, по крайней мере, можешь?
Она ответила:
- Да, могу.
Но тут приехал Борька и, разузнав в отделе кадров треста мой нынешний адрес, встретил меня у подъезда. И вместо Валиных вещей мы перевезли из камеры хранения вокзала Борькины чемодан и пишущую машинку. И снова пишущая машинка прерывисто тарахтела на кухне, и сигаретный дым струился в желтом, болезненном свете шестидесятисвечовой лампы, а за окном была тьма без намека на просвет, и сорванный Борькин голос втолковывал нам, как строится поток сознания или повествование одновременно в трех временах, будто без этих знаний мы не могли ступить и шага. И наша квартира со всем, что в ней было, медленно опускалась на самое дно ночи. И, как три года назад, вечера отступали в прошлое под мерное, неумолчное гудение пламени газовых конфорок, образы прошлого оживали в настоящем, и мне чудилось, будто я различал голоса, пророчившие нам высокую участь.
В те дни мне казалось, что зиме не будет конца. По дороге на работу я по обыкновению пытался вообразить будущее, всматриваясь в стекло автобуса, а точнее, в собственное отражение, сквозь которое проносились, не оставляя следа, огни фонарей.
За этим занятием - за очередной попыткой вообразить будущее меня застал Сергей Сергеевич Майстренко, приехавший на станцию перед самым перерывом. Он подошел к насосу № 4, фундамент которого я на этот раз избрал в качестве форпоста между настоящим и будущим, и, потрогав тыльной стороной ладони холодный кожух, сообщил, что на станции № 8 болгарские насосы греются так, что на них можно воду кипятить.
- Бывает, - согласился я.
- Хочешь сигарету? - предложил Сергей Сергеевич.
Я сказал, что у меня есть свои.
- Я только что из треста, - заметил он многозначительно, усаживаясь рядом со мной.
- Понимаю, - сказал я. - Устали с дороги.
Промолчав, он сказал:
- Тебя направляют в быткомбинат на курсы ответственных за отопительные системы. Кроме того, ты должен сдать экзамен по электротехнике, чтобы тебе присвоили разряд. Когда ты подготовишься?
- Никогда, - сказал я.
- Что это значит?
- Это значит, что я не стану сдавать экзамен по электротехнике. И в быткомбинате меня тоже не дождутся.
- Та-ак, - сказал Сергей Сергеевич. - Так-так. Может, объяснишь свое поведение?
- Нет, объясните вы мне, зачем, по-вашему, я окончил институт? Чтобы в быткомбинат ходить, как вы считаете? Электриком я мог стать, не кончая института. И, уверяю вас, в быткомбинат тоже отыскал бы дорогу. Вам нужен электрик? Дайте объявление в газету. Хотите послать кого-нибудь в быткомбинат? Пошлите другого. Не меня. Я, к вашему сведению, учил высшую математику, гидравлику, сопромат, я дипломированный инженер, ясно? И покуда в вашем знаменитом тресте не начнут использовать меня как специалиста, я с места двинусь!
- Я привез распоряжение начальника отдела, - сказал он холодно.
- Так отвезите его обратно, - сказал я. - И впредь говорите мне "вы", пока мы с вами не вступили в родство.
- Ваше имя-отчество Игорь Халилович? - осведомился Майстренко.
- Точно, Игорь Халилович.
- Курсы открываются двадцать восьмого февраля и рассчитаны на сто тридцать часов. Выполняйте распоряжение начальника отдела, Игорь Халилович!
- И не подумаю, - сказал я. - Или вы меня насильно отведете?
Я повернулся к нему и только тут заметил, что происходит с его лицом: оно сделалось землисто-серым, а потом и вовсе пепельным; капельки пота выступили на его верхней губе прямо у меня на глазах. Потом побелевшие от напряжения губы приоткрылись и дыхание со свистом вырывалось у него изо рта. Он прижал руки к животу, будто его ударили под дых. Я смотрел ему в лицо и чувствовал, что не могу пошевелиться. Я закричал:
- Сергей Сергеевич, что с вами? Вам нехорошо?
Он не ответил. Он сидел с приоткрытым ртом, держась за живот, и смотрел прямо перед собой - в незримую точку в нескольких сантиметрах от своего лица. Потом опустил голову. Я видел только шляпу с обвисшими полями и лентой, давным-давно утратившей свой первоначальный цвет.
- Хотите, вызову "скорую"? - Я тронул его за рукав пальто, желая удостовериться, что он меня слышит.
Он сказал:
- Нет!
Немного погодя он с видимым усилием поднялся и, взглянув на меня с немой укоризной, будто от моих слов у него схватило живот, направился к выходу из станции исполненной достоинства походкой. В "скорой помощи" он, по всей видимости, нуждался не больше, чем в моем обществе, из чего я заключил, что он достаточно пришел в себя. Кроме того, я решил, что у него обычное расстройство желудка, и, при воспоминании о том. как высокомерно он отверг мое участие, мне захотелось догнать его и посоветовать мыть руки перед едой.
Но чтобы дать ему совет по части гигиены, мне понадобилось бы ехать в трест, - из окна я увидел, как машина аварийной службы развернулась и, переваливаясь, словно тучная старуха при ходьбе, покатила со двора.
Я знал, что наш разговор не окончен. И он был продолжен после перерыва, когда я занял свое - к тому времени я имел все основания считать его своим, - место в дверях кабинета Пахомова, комкая шапку в руках.
- Значит, вы это серьезно, - сказал я. - В быткомбинат. Мне.
- Ты должен знать устройство котельных, - ответил Пахомов.
- Котельных. Свою котельную я знаю, как собственный карман.
- Погоди, сядь.
- Нечего мне садиться! Я инженер, а не администратор. Следить за насосами и ездить на склад может человек с образованием техникума. Мне на этой станции нечего делать.
- Ты пока не инженер. У тебя только диплом инженера.
- Это одно и то же.
- Не совсем. Инженером станешь, когда у тебя будет практика.
- Так дайте мне ее! При чем тут быткомбинат? Практику, по-вашему, в быткомбинате проходят?