И он подробно развил свою мысль. Доисторический предок их полностью зависел от природы. Голый, он обитал на деревьях тропических лесов, ему, конечно, только и можно было жить в жарких тропиках, вся остальная земля не подходила "по климату". Потом он научился напяливать на себя шкуры зверей, это раздвинуло область его обитания. Затем открытие огня - новый огромный скачок в неизведанные, суровые земли, теперь они стали вполне пригодны для жилья. И искусство возведения жилищ, умение создавать у себя дома тот маленький, особо ему нужный климат - разве это не превратило в райский уголок множество земель, прежде казавшихся неприветливыми? Представьте нашего голого предка в лесах Подмосковья - да ему покажется, что он в ледяном аду! Даже Крым будет ему страшнее, чем нам с вами Арктика: мы отгорожены от ее морозов, тьмы и пург каменными стенами, меховой одеждой, батареями центрального отопления, лампами дневного света. Климат на земле тот же, что и тысячи лет назад, но впечатление такое, будто он с каждым годом смягчается, ибо человек меньше от него зависит. Земля чем дальше, тем удобней становится для жилья - таков закон развития человечества. И мы, завоевывая одну дикую область за другой, только осуществляем этот замечательный закон. Особенно типичен он для нас, жителей социалистического общества, - никогда еще человек не продвигался так быстро в отдаленные уголки природы. Вам не нравится этот унылый край с его карликовыми деревьями и голыми скалами? Подождите, скоро здесь вознесутся каменные здания, в каждой квартире приемник, телевизор, ванна, рядом магазины, кино, библиотеки, под боком совхоз с теплицами, где круглый год свежие огурцы и лук, на улицах автобусы и такси - чем же будет грозен этот климат? Да, конечно, галке и тогда придется нелегко, а воробью тем паче. Но здоровые люди, живущие культурной жизнью, даже не заметят, что обходятся без воробьев и галок.
Василий Степанович не раз слыхал рассуждения Пинегина по разным - хозяйственным и политическим - делам. Но завхоз не подозревал, что простому разговору о том, где человеку лучше, можно придать такую широту. Сидя в кузове и отворачиваясь от ветра, завхоз восхищенно бормотал:
- Ну и подвел! Значит, к примеру, прадеду моему на Кавказе было холоднее, чем моему внуку на полюсе? Ничего не скажешь - философия!
В новой долинке, такой же унылой и неприветливой, как все в этих местах, открылся поселок: бараки, склады, мастерская. Это были постройки стационарной геологической партии, разведывавшей угольное месторождение речки Имарги - будущую угольную базу комбината.
7
Возвратившись из поездки на Имаргу, Пинегин приказал секретарю записать Шелепу на вечерний прием. Вечер Пинегин выбрал, чтоб не мешали посетители.
В назначенное время Шелепа сидел в приемной, дожидаясь вызова. Пинегин увидел его в открытую дверь и крикнул:
- Входи, входи, чего там!
Сразу начать разговор все же не удалось: в кабинете сидели Сланцев и работники аппарата со срочными делами. Закончив с ними, Пинегин обратился к Шелепе:
- Ну, рассказывай, что ты за революцию в металлургии замыслил?
Шелепа был красен и возбужден, голос его дрожал. Пинегин не удивился - кроме непосредственных помощников, общавшихся с ним каждый день, все посетители обычно волновались, это было важное событие - прием у начальника комбината, каждый понимал, что в результате, может быть, пятиминутной беседы произойдут события, меняющие строй жизни, - новые задания, новая работа, увольнение, повышение.
Шелепу Пинегин знал плохо. От Вертушина Пинегин слыхал, что работник Шелепа неплохой, но характера неуживчивого. Пинегин вглядывался в лицо Шелепы, лицо ему нравилось - открытое, смелое, упрямое, - обычно такие лица бывают у людей толковых и знающих себе цену.
- Я не подозревал, что слово "революция" может звучать осуждающе, - возразил Шелепа.
Пинегин засмеялся. Ему все больше нравился этот человек. И ответил он хорошо, только так и следовало отвечать.
- Смотря какая революция, в кавычках или без. Итак, что ты имеешь против нашего варианта? Ты ведь с этим ко мне пришел?
Шелепа, торопливо доставая из папки бумаги с расчетами, стал излагать свой проект. Он говорил о прогрессе современной промышленности, о том, что ей по плечу изготовление любых машин. Пора отказаться от варварской угольно-коксовой металлургии, не допускающей полной автоматизации агрегатов! Пора искать новых, прогрессивных методов переработки руд - вот чего он хочет. Надо написать в Госплан бумажку посолиднее, может, и в ЦК, пусть вынесут второе решение по реконструкции комбината, а там засесть за разработку нового проекта. Еще одно преимущество: основная работа падет на плечи центральных заводов, а им, в Заполярье, останется немного - монтировать привезенное высокопроизводительное оборудование на освоенном пятачке, не залезая дальше в тундру.
Пинегин добродушно покачивал головой, слушая Шелепу; тому показалось, что начальник комбината соглашается с его доводами. Потом Пинегин остановил Шелепу:
- Ладно, мысль твоя ясна. Теперь послушай меня. Фразы эти насчет прогресса и прочего - газ газетных передовиц; вот будешь писать новогоднюю статью в газету, там их рассыпь пощедрее.
- Вы отрицаете прогресс в технике? - изумился Шелепа.
- Не отрицаю, а не вижу в нем нового, - веско разъяснил Пинегин. - Что-то на моей жизни не было такого года, чтобы техника шла назад. Стало быть, можно без высоких оборотов - первое. Второе еще важнее, ибо существеннее. Ты утверждаешь, что это преимущество - взвалить трудности на чужого дядю, а себе оставить работешку полегче. Ну, а мне кажется: не преимущество, а недостаток. Трудности надо преодолевать, а не спихивать на соседа. Доказал бы, что всей стране станет легче, - иное дело. Но ведь этого нет, сам утверждаешь, что другим предприятиям придется трудно, облегчение будет только у нас. Пойти на это нельзя.
Шелепа пытался возразить, Пинегин опять прервал его:
- Я слушал тебя до конца, выслушай и ты. Самое важное у нас впереди.
Теперь он перешел к тому, о чем размышлял во время поездки на Имаргу. Он раскрывал душу "Варианта Пинегина", сокровенное в нем. Нет, дело не только в том, чтобы построить еще два-три завода, прибавить десяток кварталов в городе. Задача много шире. Они отвоевали для советского человека маленький уголок дикой природы, создали своеобразное предмостное укрепление па Крайнем Севере. Надо дальше потеснить природу, возродить к жизни обширные пространства этого неисчислимо богатого и невероятно трудного края. Заводы, которые сегодня построят, лет через пятьдесят будут, возможно, не нужны: устареют или выработают рудные запасы. Но край, освоенный ими, уже никогда не возвратится к первозданной дикости. Сейчас продвижение в Заполярье является побочным результатом освоения рудных богатств, а потомки наши, может быть, в этом продвижении увидят главный наш подвиг - приходится считаться и с ними, не так ли?
- Ну как, убедил я тебя? - спросил Пинегин. Он не сомневался, что против его логики не удастся выдвинуть возражений. Он вспомнил старое изречение: "Свет освещает и самого себя и тьму". Простым рассуждением он показал достоинства "Варианта Пинегина" и - одновременно - поверхностность доводов его критиков.
Шелепа сидел склонив голову, ничего не ответил. После нового вопроса Пинегина Шелепа сказал:
- Все это убедительно, конечно, Иван Лукьянович. Но металлургию в наших местах нужно строить все-таки по новой схеме.
- Тогда объяснись еще раз, - с неудовольствием проговорил Пинегин. - Возможно, я чего-нибудь не уловил.
Шелепа повторил старые аргументы, все то, что Пинегин уже слушал и опроверг. Пинегин сухо подвел итоги:
- Значит, так. Держаться любого мнения ты вправе - твое личное дело. Но, как штатный работник проектной конторы, обязан разрабатывать утвержденный вариант. Не хочу больше слушать о ваших неладах с Вертушиным. Все, товарищ Шелепа!
Шелепа встал, покраснев и раздраженно блестя глазами.
- Думаю, не только мое личное дело, Иван Лукьянович. Считаю своим долгом поставить вас в известность, что я написал докладную записку в Госплан и собираюсь ее отправлять.
Пинегин долго не сводил взгляда с разозленного лица Шелепы.
- Не о записке речь, отправляй куда хочешь. Повторяю, твое дело. Я спрашиваю, кончатся наконец споры, начнется ли дружная работа?
Шелепа пожал плечами:
- Работать я обязан, обязанности свои нарушать не собираюсь. Но и мнения свои буду отстаивать, не считаясь ни с чем.
Пинегин принимал решения быстро и уж не пересматривал их. Не раздумывал он и тут.
- Завтра подашь заявление. Увольняю тебя из комбината. Мотив подбери сам - ущемлять не буду: состояние здоровья или там детки на южные пляжи запросились.
Шелепа не поверил. Он побледнел, у него перехватило дыхание.
- Вот как? - спросил он. - Выгоняете за критику?
- Не за критику. Критикуй сколько влезет, никому не возбраняется. За то, что отказываешься наладить дружную работу. Знаю, во что теперь выльется твоя деятельность: кляузы, комиссии по расследованию, снова кляузы, - тут не до чертежей! Мне нужны работники, а не болтуны.
8
На другой день к Пинегину приехал расстроенный Волынский.
- Иван Лукьяныч, что же это такое? - сказал он с укором. - Ни за что ни про что увольняешь дельного инженера!
- Во-первых, не дельного, а бездельного, - возразил Пинегин. - А потом, почему ни за что ни про что? Именно за это самое - за безделье. И "про что" есть - чтоб проектные разработки пошли наконец по-настоящему. Или ты против проектирования?
- Я не против проектирования. Именно поэтому и отстаиваю Шелепу: он из лучших наших проектировщиков.
Пинегин насмешливо покосился на него.
- Это кто тебе сказал? Он сам, конечно? Умеет человек рекламировать себя! Вертушина послушать, совсем по-иному выходит.
- Вертушин, однако, его не увольняет, - не уступал Волынский. - Вертушин ссорился с Шелепой, но не требовал освобождения его от работы.
Волынский продолжал настаивать. Пинегин рассердился.
- Знаешь, Игорь Васильевич, - сказал он, - твоя должность, конечно, такая - обязан быть другом человеков и защищать их права. Но склоки в проектной конторе и ты не обязан защищать, а суть в этом, не желает он дружно работать. Только поэтому и приходится с ним расстаться.
- Работать он не отказывается, - заметил Волынский. - А если обосновывает достоинства своего варианта, не вижу еще в этом плохого, в споре выясняется истина.
- Никаких нет споров. И мы с ним не спорим.
- То есть как не спорите, Иван Лукьяныч?
- Так. Не спорим - и все! Ибо нет никакого его варианта, а есть один вариант, разработанный нами с тобой и утвержденный министерством. О чем тут спорить? Надо выполнять - и только! А выполнять искренне, с душой он не хочет - здесь корень зла, в сотый раз тебе повторяю.
Волынский минуту раздумывал. Пинегин, сдвинув седые брови, наблюдал за ним.
- Ладно, - скапал Волынский. - В конце концов, это твое право - увольнять и перемещать своих работников в зависимости от обстановки и в интересах дела. Важно, чтобы не было нарушения законов или личной неприязни.
- Рад, что разобрался. Прямого нарушения законов нет, косвенного - тоже. И личной неприязнью не пахнет. А дело выиграет, если мы этого Шелопута, или Шелепу, отстраним от дела. Об этом можешь не беспокоиться. Значит, кончим на этом?
- Не совсем, Иван Лукьяныч, - ответил Волынский. - Я когда ехал сюда, подозревал, что разубедить тебя не удастся.
- Удивительная проницательность! Ну, и что ты надумал в предвидении того, что я от своего решения не откажусь?
Волынский спокойно ответил:
- Собираюсь взять его в горком партии, в промышленный отдел. Там у меня нужен толковый инженер. Шелепа к тому же - член пленума, сам ты голосовал за него на конференции.
Пинегин уставился на Волынского, потом рассмеялся:
- Здорово придумано! Удар по черепу! Значит, теперь мне придется встречаться с ним по три раза в неделю, согласовывать мероприятия. А вдруг он не захочет срабатываться со мною, я ведь такой, подлаживаться не буду, как тогда? На бюро горкома вынесете наши несогласия? Цирк, ей-богу!
И, не давая Волынскому ответить, снова становясь серьезным, Пинегин сказал:
- Ладно, бери в горком, если нравится, - твоя епархия. В чужие дела не мешаюсь: своих забот хватает. Но представляю, сколько же он теперь будет строчить на меня рапортов и докладов. И подписывать придется тебе!
- Не соглашусь с чем, не подпишу, - ответил Волынский.
9
Волынский от Пинегина возвратился в горком. В приемной его поджидал Шелепа.
- Зайдите ко мне, Олег Алексеевич, - пригласил Волынский.
- Ну как? - с тревогой спросил Шелепа. - Уломали Пинегина?
Волынский невесело улыбнулся:
- Такого уломаешь! Упрямее быка. Слушать ничего не хочет - не буду с ним работать - и все!
Волынский с сочувствием смотрел на опустившего голову Шелепу.
- Не горюйте, Олег Алексеевич. В горкоме вам тоже будет неплохо.
Шелепа хмуро ответил:
- Я инженер. Мое призвание - схемы и расчеты, ватман и калька. А в горкоме не чертежи - люди. Этот материал расчету не поддается, линиями в туши его не представишь, схемой не изобразишь.
Волынский ласково возразил:
- Я, как вам известно, тоже металлург, и не проектант - хозяйственник. В свое время не меньше вашего страшился переходить на партийную работу, не мыслил существования без конверторов и шахтных печей, без кранов и шлаковых тележек. А теперь не только привык, привязался к своей работе. И насчет человека вы зря: в туши его не изобразишь - верно, но расчету он поддается, вернее, не расчету - предвидению.
Шелепа со вздохом сказал:
- Конечно, ничего другого не остается, раз Пинегин отказывается оставить меня на комбинатской работе. Но обидно убираться, когда разворачивается такая гигантская реконструкция.
Волынский предложил, садясь за стол:
- Поговорим о неотложных мероприятиях. Что вы намечаете для начала своей работы в горкоме?
- Да ведь мы вчера все с вами обсудили, - ответил удивленный Шелепа. - Именно это и надо начинать, раз Пинегин упорствует, - бороться против него. Написать на машиностроительные заводы, в проектные организации, в исследовательские институты - всех поднять на дыбы! И добиваться в ЦК и Госплане пересмотра решения.
Волынский сжал губы, подпер голову рукой. Шелепа тоже замолчал, ожидая ответа. Он не сомневался, что Волынский с ним согласится. Секретарь горкома после первых же объяснений полностью принял проект Шелепы, он не откажется от этого проекта, несмотря на сопротивление Пинегина. Просто надо все взвесить, рассчитать свои и Пинегина силы, прежде чем объявить открытую борьбу начальнику комбината. Но Волынский думал совсем о другом.
Он увидел себя юношей, приехавшим на курсовую практику на завод, затерянный среди лесов. Начальник завода принимает их, группку студентов, сам водит по цехам, объясняет и показывает. Но они смотрят не столько на агрегаты, сколько на этого человека. Он им знаком, не раз они видали его портреты в газетах, читали его речи на партийных съездах, говорили о нем на экзаменах, горячо обсуждали на занятиях его опыт, его достижения - вот он, живой, насмешливый, точный, он, Пинегин, тот самый - старый большевик, знаменитый хозяйственник, один из прославленных героев первых пятилеток. Это был удивительный день, первая встреча с Пинегиным, такие встречи остаются в памяти на всю жизнь - эта осталась… А потом, через несколько лет, вторая встреча, уже здесь, на Севере. Только что прилетевший молодой инженер Волынский представляется начальнику комбината, прилетевшему за два дня до него. На этот раз беседа коротка, всего две фразы. "Принимайте конверторное отделение, - говорит Пинегин. - Там до вас шляпа сидел, вы шляпой не будьте!" А затем каждый день то телефонный разговор, то вызов в управление, то беседа в цеху. Пинегин строго, и дружески контролирует молодого руководителя, направляет, поправляет его, то хвалит, то сердито выговаривает. Да, это была настоящая школа, трудный курс хозяйствования, в иной день узнавалось больше, чем за месяц институтских лекций. Кто был Пинегин тогда Волынскому? Начальник? Наставник? Администратор? Как мало говорят эти равнодушные слова сердцу, а ведь он, Пинегин, не только направлял ум, но и зажигал сердце! Такой он был, такой, - может, один отец, умерший в год поступления Волынского в институт, был дороже и ближе. Не он один ощущал на себе эту отеческую заботу Пинегина - всем тот был дорог, всему их большому коллективу. "Старик, - говорили о нем любовно. - Старик разбушевался - страх! Старик сегодня не в духе! Братцы, видали, старик в президиуме весь вечер посмеивался!"
- Вы не согласны, Игорь Васильевич? - спросил Шелепа.
Волынский не услышал вопроса. Новые мысли мчались в его мозгу. Он видел ласкового, так непривычно доброго Пинегина, вызвавшего своего питомца Волынского для личной беседы. "Вступай в партию!" - советует Пинегин. Как он, Волынский, волновался, у него даже голос прерывается, он твердит: "Боюсь, не подготовлен я, не гожусь!" А Пинегин обнимает его за плечи: "Я к тебе присматриваюсь уже второй год, только таких и нужно принимать в партию, верю в тебя: не опозоришь высокое звание!" И вот Волынский - член партии, а в личном деле поручительство Пинегина, старый руководитель выводит в полет своих орлят. Четырнадцать лет утекло с той поры, всего не вспомнишь, а еще одно надо вспомнить обязательно. На этот раз беседа не в кабинете, прямо в цеху. "Пора тебе бросать хозяйствование, - говорит Пинегин. - Все яснее вижу, что сила твоя не в технике, хоть и техника у тебя идет неплохо, а в понимании людей и в политическом кругозоре. Собираюсь на партконференции рекомендовать тебя в партийные работники". И опять Волынский отказывается, не верит в свои силы. Нет, знает Пинегин своих помощников, всех знает - лучше, чем они себя. И верят ему, общее мнение: кто-кто, а Пинегин не ошибется! И вот Волынский - секретарь горкома, сперва второй, потом первый. Нелегко ему пришлось, очень нелегко, временами охватывало уныние. Кто помогал ему в эти трудные минуты? Он, Пинегин. Помогал советом, помогал делом, ободрял, подталкивал, подшучивал, критиковал. Всегда, всегда, вспоминая Пинегина, Волынский ощущал одно и то же: признательность, уважение, восхищение. А сейчас ему предлагают подняться на старика, начать против него борьбу, может быть, добиваться снятия Пинегина, если докажут, что он неправ, а он упрется! И как он может не упираться, ведь собираются опорочить заветную его мечту, сколько сил и душевных способностей он вложил в этот план! Нет, люди не отказываются добровольно от дела всей жизни, не откажется и Пинегин. Волынский, ученик Пинегина, занесет руку на старого, любимого учителя - поймет ли тот его, простит ли?
- Так как же будем? - снова спросил Шелепа.
Волынский очнулся от раздумья.