Чудной прапорщик вдруг пришел в себя, бросил донесение на стол, подошел к карте и с напряженным лицом принялся водить пальцем по однообразным линиям окрестностей Петрограда.
16
Галина сидела на кровати, обложенная подушками; ее лихорадило, мохнатый плед был накинут на плечи; на пледе лежала забинтованная рука.
Лицо ее, немного постаревшее, утомленное, показалось Шахову почти незнакомым; она не напоминала ни девочку, которую он оставил год назад, ни молодого офицера, которого, рискуя жизнью, он тащил накануне на своих плечах через весь город.
Она заговорила с ним неловко, даже сухо, и он сразу насторожился.
- Я очень благодарна вам… Вы вчера помогли мне. Я почти ничего не помню… Вы, должно быть, очень устали?
Можно было подумать, что путешествие накануне ночью от Дворцовой площади до Кавалергардского переулка под угрозой немедленного расстрела было увеселительной прогулкой.
Он отвечал медленно, немного теряясь:
- Вы так долго были в обмороке, что я уже было испугался… Рука болит?
- Нет, ничего… Доктор говорит, что сквозная рана. Через три дня буду здорова.
Шахов машинально взял со стола какую-то безделушку и начал вертеть ее в руках.
- Однако ж я не ожидал вас таким образом встретить, - сказал он торопливо, - это все на вас непохоже… Вы переменились за этот год.
- Нет, ничего не помню, - снова повторила она, сощурив глаза, и Шахов узнал это движение… - Так что же, значит, выходит, что мы…
- Выходит, что мы… - повторил Шахов.
Она засмеялась.
- Вчера воевали друг против друга?
Нет, эта бледная, с забинтованной рукой женщина была незнакома ему!
Галина сказала ему, криво усмехнувшись:
- Вы - красногвардеец?
- А вы не успели в этом убедиться?
Галина сощурилась, помолчала.
- Знаете ли, Константин Сергеевич, если бы вчера вы сопротивлялись, как я, пожалуй, я бы приказала вас расстрелять.
- Вы для нас неопасны, - сухо отвечал Шахов, не глядя на нее. - Таким, как вы, вчера оставляли оружие.
Галина снова усмехнулась.
"А пожалуй, таким, как она, не следовало оставлять оружие", - подумал Шахов.
- Кроме того, я думал, что мне не придется раскаиваться в том, что я помог вам добраться до дому.
Она, не отвечая, потянулась за портсигаром, лежавшим на стуле возле кровати, но снова прилегла на подушку: видимо, рука у нее сильно болела.
Шахов подал ей портсигар и несколько минут молча смотрел на маленькие пальцы, державшие папиросу.
- Так вы говорите, что юнкерам вчера оставляли оружие?
- Почти все юнкера отпущены на честное слово,
- Ну, вот видите… а я-то…
- Что вы?
- Я-то ведь никому честного слова не давала. Ведь вы вчера вынесли меня из дворца тайком?
- От кого же мне было таиться? - неохотно сказал Шахов.
Галина глядела на него с любопытством.
- Стало быть, вы поступили против долга?
- Я беру на себя ответственность за то, что я вчера сделал, - сказал Шахов. - Мне пора идти. Я зашел только, чтобы проститься с вами.
Галина быстро взглянула на него и вдруг принялась старательно сгибать и разгибать пальцы больной руки; потом так же неожиданно бросила это занятие и закурила новую папироску.
- Вы уезжаете?
- Не знаю. Может быть, завтра отряд отправят на фронт… И, кроме того…
Он принялся глазами искать свою шляпу.
- Все может случиться.
Он взглянул на нее и вдруг с удивительной четкостью вспомнил это бледное, закинутое вверх лицо под светом фонаря на мокром тротуаре, и горьковатый запах пороха, и темноту, и разбитые подвальные окна…
Он протянул к ней руки; она отвернулась.
- Послушайте, - глухим голосом сказал Шахов, - я вас ни о чем спрашивать не хотел… Нам, может быть, и говорить-то не о чем. Я знаю, что виноват перед вами… Я уехал, не известив вас ни одним словом, я не отвечал на ваши письма. Но теперь-то, Галя, когда мы увиделись наконец, неужели вы не хотите даже спросить меня, почему же я…
В дверь постучали. Гвардейский офицер, который вчера встретился ему у подъезда, быстро вошел в комнату и тотчас же бросился к Галине.
- Ах, боже мой, вы ранены?.. - спросил он с беспокойством, - мне Мария Николаевна говорила… Я беспокоился, остался здесь, в городе, заходил к вам, никого не находил дома. Но я представить не мог, что вы в самом деле решились…
Шахов молча отошел.
- Руку прострелили? Сквозная рана? - торопливо спрашивал офицер. - Нужно к хирургу. Я сейчас же еду… - Он пошел к двери и тотчас же вернулся.
- Право, я все-таки считал вас благоразумнее… Пойти в эту суматоху, в эту омерзительную возню, рисковать своей жизнью… да и не только своей…
Он все еще не замечал Шахова. Шахов стоял спиной к нему, разглядывая свои красноватые, сразу вспотевшие руки.
- Я ухожу, до свиданья, - сказал он, перебивая гвардейца.
Тот остановился на полуслове,
Галина познакомила их.
- Тарханов.
- Шахов.
Гвардеец с особенной вежливостью щелкнул шпорами.
- Мы, кажется, знакомы? - осторожно спросил он.
- Возможно.
- Но конечно же! Вы служили в Литовском полку?
- Да. Извините, мне пора.
- Вы останетесь, - сказала Галина.
……………………………………………………………………………………………….
- …Пустяки, кто может серьезно думать об этом, - весело говорил офицер, - еще день, два, и они сами над собой будут смеяться. Меня другое беспокоит - немцы все дальше продвигаются в глубь России, с минуты на минуту можно ожидать высадки десанта в Финляндии. Вот что страшно… А с большевиками можно расправиться в два счета - либо это кончится вмешательством союзников, и тогда военно-полевые суды покажут этим шутникам, что такое закон и порядок, либо…
- А я думаю, - неожиданно для себя самого сказал Шахов, - что это кончится победой большевиков, и тогда не иностранные, а русские военно-полевые суды покажут контрреволюционному офицерству, что такое революционный закон и порядок…
Тарханов посмотрел на него своими светлыми глазами.
- Вы так думаете? - спросил он, твердо и насмешливо улыбаясь.
- Я в этом не сомневаюсь.
- Так вы, может быть, принадлежите…
- Если вам угодно, я - красногвардеец.
- Ах, так! - весело сказал офицер. - Так, значит, красногвардейцы умеют не только грабить дворцы, но еще и вести политические разговоры…
Он тотчас же спохватился:
- Извините, ради бога, Галина Николаевна, вы нездоровы, а мы тут…
Шахов взглянул в упор на это красивое и насмешливое лицо, и знакомое чувство радостного бешенства начало овладевать им.
- А вот красногвардейцы умеют еще и… - начал он и вдруг замолчал.
- Кажется, нет необходимости продолжать этот разговор, - презрительно морщась, сказал Тарханов.
- Да, этот разговор мы кончим где-нибудь в другом месте, - отвечал Шахов, неестественно улыбаясь.
Только теперь Галина вмешалась в разговор; до сих пор она молчала, полузакрыв глаза и откинувшись головой на подушки.
- Константин Сергеевич, вы, кажется, снова хотите устроить взятие Зимнего дворца, и на этот раз у меня в комнате? - сказала она, усмехнувшись. - А вам я советую лучше обороняться, чем накануне ваши единомышленники, - обратилась она к Тарханову, - могу удостоверить, что они оборонялись плохо. Если бы вы были во дворце, так и вы, быть может… Впрочем, бросим говорить о политике. Вчера политика продырявила мне руку, сегодня она ссорит моих… моих знакомых, - бог с ней!
Гвардеец, вежливо и весело улыбаясь, тотчас же согласился и принялся рассказывать о том, что вечером, как раз в то время, когда происходила вся эта суматоха, он преспокойно слушал Шаляпина в Народном доме.
- Он был бесподобен в "Дон-Карлосе"… Какая игра!
Шахов смотрел на его лицо, свежевыбритое, слегка припудренное, на прямой и твердый подбородок, на длинные белые руки, и чувство горечи, недовольства собой, злобы мутило ею.
17
Огромная толпа, с вкрапленными в нее ротами солдат, пушками, грузовиками и телегами, двигалась по широкому, прямому шоссе, уже посеревшему от первого снега.
Мужчины с ружьями, со свертками проволоки, с патронташами поверх рабочей одежды, женщины с лопатами, с кирками, иногда с патронными сумками, шли на фронт. У них не было офицеров, - ими командовала уверенность в том, что они отправляются сражаться за революцию.
Отряды солдат шли не в ногу, высмеивая кое-как одетых красногвардейцев; кляня, по обыкновению, все на свете в бога и в душу, шли матросы.
За ними, разбрызгивая серую грязь, медленно ехали грузовики, с торчащими во все стороны штыками.
На полях, по обе стороны шоссе, женщины и старики копали окопы и протягивали наперерез дороге длинные цепи проволочных заграждений.
Кое-где встречались санитарные кареты, девушки с перевязью Красного Креста высовывались из-за зеленого полотнища и кричали что-то, размахивая руками.
Недалеко от Пулкова Шахов встретил крестьянскую телегу, медленно двигавшуюся по направлению к городу. Мальчик сидел на ней, согнувшись над разорванным животом; он монотонно кричал, мотая головой.
На плоской, болотистой равнине замаячили в пепельном утреннем свете квадратные очертания Петрограда.
Оттуда еле слышно доносились тревожные завывания фабричных гудков: Красная гвардия нуждалась в немедленной поддержке рабочих.
18
- Шах.
…………………………………………………………………………………………….
- Вы думаете о вашей даме и забываете о вашем короле.
- Вы не угадали; я потому и играю так плохо, что слишком много думаю о моем короле.
Француз вскинул глаза; Тарханов вежливо наклонил голову и переставил фигуру; он играл белыми; его королю грозил мат, он только что объявил шах королю противника; это значило, что он не потерял еще надежды выиграть партию.
Это было вечером двадцать седьмого октября.
Офицеры гатчинского гарнизона и штаба Третьего конного корпуса собрались в столовой Павловского дворца; на краю стола Тарханов играл в шахматы с французским офицером; немного в стороне, у белого камина, шел разговор о последних петроградских событиях.
- Вздор какой происходит, ерунда, пустяки, - говорил румяный, свежий офицер с рыжеватыми усами. - Все расклеилось, все куда-то в сторону прет. При чем тут большевики? Их выдумали, просто-напросто солдат устал воевать… Вообразите, что им никто не оказывает ни малейшего сопротивления!.. Ну вот, допустим, что мы стоим сейчас не под Петроградом, а где-нибудь у черта за пазухой. Что же произойдет? Да ничего не произойдет, пустота, гладкое место…
- Русские очень плохие политики, - вежливо сказал Тарханову француз, взявшись двумя пальцами за ладью и размышляя о том, куда ее двинуть.
- И очень хорошие солдаты, - докончил он быстро и, оставив ладью, решительно взялся за королеву.
Разговор у камина прекратился было, но вскоре заговорили снова, на этот раз о Керенском.
Старый полковник рассказал о том, как какой-то сотник на его глазах отказался подать Керенскому руку.
- Поручик, я подаю вам руку.
- Виноват, господин верховный главнокомандующий, я не могу подать вам руки. Я корниловец.
- Ну, и что же Керенский?
- Да ничего! Велел взыскать с этого офицера, да и только.
- Он же баба! - снова заговорил рыжеусый, - слюнтяй страшный. Какой он верховный главнокомандующий? Он помощник присяжного поверенного, а не главнокомандующий.
Полковник остановил было его, но тут же прислушался с интересом.
- Мне Книрша рассказывал, как он упал в обморок, когда принесли телеграмму от Духонина. А пока адъютанты прыскали одеколоном и махали на него платками, Книрша поднял с пола телеграмму. Знаете, что там было написано? "От имени армий и фронта заявляю о полном подчинении Временному правительству".
Все рассмеялись..
- А что, господа? - продолжал, разгорячившись, рыжеусый, - ведь, сказать по правде, разве нам такой человек нужен?
Тарханов медленно отвел глаза от шахматной доски, обернулся к рыжеусому офицеру. Он ответил ему кратко:
- Он нам еще нужен.
- Зачем?
Тарханов как будто с прежним вниманием обратился к шахматной игре. Он пробормотал немного погодя:
- Приманка.
- Какая приманка? Для кого приманка?
- Для кого? Для известного сорта рыбы.
Все вдруг замолчали.
- Вот она где у нас сидит, эта рыба, - проворчал полковник.
Щеголеватый офицер быстро вошел в комнату.
- Поручика Тарханова верховный главнокомандующий просит присутствовать на штабном совещании, - сказал он поспешно.
Тарханов извинился перед партнером и вышел.
- Этот… этот того, - неопределенно сказал рыжеусый, кивая вслед ему головой, - из этого человека будет толк, помяните мое слово!
19
Вторая молодость мага и волшебника Временного правительства наступила тогда, когда он решил наконец взглянуть вокруг себя открытыми глазами.
Это простое решение было принято после пяти месяцев руководства полуторастамиллионной страной и после того, как семимиллионная армия отказалась исполнять его приказания.
Иными словами, этот человек, имя которого бессмертно главным образом в истории денежного обращения, поступил точно так же, как разбойник, державший с хирургом пари, что он откроет глаза после своей смерти.
Все было решено накануне ночью. Теперь этот человек сидел на председательском месте, в неизменном френче; у него было бледное лицо с красными полосками тяжелых опухших век.
Вокруг круглого мраморного стола собрался почти весь корпусный штаб. Здесь были и случайные люди - политические деятели, бежавшие накануне из Петрограда, комиссары Северного фронта, отказавшиеся повиноваться распоряжениям верховного командования.
По правую руку от председателя сидел статный, красивый человек средних лет, с выправкой отличного спортсмена, в полувоенном платье. Через плечо его на кожаной ленте висел полевой бинокль.
С неподвижным и проницательным лицом он молча слушал маленького, сгорбленного, лохматого человека, который быстро говорил что-то, часто моргая веками.
Когда вошел Тарханов, речь шла о Третьем конном корпусе.
- Итак, наличные силы, которыми мы располагаем, - говорил маленький казачий офицер, нервно потирая сухощавые руки, - это три сотни девятого донского полка, две сотни десятого, одна сотня тринадцатого, восемь пулеметов и шестнадцать конных орудий. Таким образом, людей едва хватит на прикрытие артиллерии. Идти с такими силами на Царское Село, где гарнизон насчитывает десять тысяч, и далее на Петроград, где не менее двухсот тысяч, - невозможно. Посмотрим теперь, какие надежды имеются на подход подкреплений. По последним сведениям, начальник Ревельского гарнизона отменил погрузку трех донских полков, впредь до выяснения обстоятельств. Две кавалерийские дивизии исчезли в пути. При создавшемся положении единственным разумным исходом будет… - Он перевел дыхание и небольшими крысиными глазами быстро оглядел всех присутствующих. - Единственным разумным исходом будет: вступить в переговоры с большевиками.
Чопорно одетый, подтянутый генерал, с жесткой бородой и смелыми чертами лица, возразил офицеру:
- Подсчет сил, произведенный есаулом Ажогиным, грешит неточностями, - сказал он, - мы можем и должны рассчитывать на подход подкреплений, я только что получил сведения о том, что Первый осадный полк в составе восьмисот человек погрузился в Луге и сегодня ночью будет в нашем распоряжении. Я согласен с есаулом Ажогиным, что при других условиях идти со столь незначительными силами на Петроград было бы просто безумием. Но гражданская война - не война; ее правила иные; в ней решительность и натиск играют главную роль. Занятие Царского и наше приближение к Петрограду должно повлиять морально на гарнизон и укрепить положение войск, верных Временному правительству. Я подаю голос за наступление на Царское Село.
Тарханов встретил его взгляд, жесткий и повелительный.
Легким движением бровей он дал понять, что знает, как должно вести себя на этом совещании.
Человек со скомканной бороденкой заговорил о политическом положении в Петрограде: "Войска отказываются идти за большевиками, в полках раскол. Нет никаких сомнений в том, что большевики через два-три дня окажутся изолированными. Второй съезд покинут всеми фракциями, кроме большевистской. Фронтовая делегация объявила съезд незаконным. Наступая на Петроград, мы выполняем требования Центрального исполнительного комитета первого созыва…"
Листок бумаги, сброшенный случайным движением, слетел со стола и, ныряя в воздухе, плавно опустился на пол. Человек со скомканной бороденкой внезапно замолчал, следя за его планирующим спуском.
Тарханов вскочил и подал листок человеку во френче, сидевшему на председательском месте. Председатель молча поблагодарил его, кивнув головой.
- Ваше мнение, Борис Викторович? - сказал он.
- Мое мнение известно вам, Александр Федорович, - быстро и сухо ответил спортсмен с биноклем, в полувоенном платье.
- Ваше мнение, поручик?
Тарханов поднялся и кратко изложил свое мнение; приводя в пример взятие Гатчины, где лейб-гвардии Измайловский полк сдался одному сотнику с десятью казаками, указывая на то, что в ближайшие два дня силы отряда, по скромным ожиданиям, должны увеличиться в пять или шесть раз, и принимая во внимание колеблющиеся настроения царскосельского гарнизона, он предлагал на рассвете 28-го начать наступление на Царское Село.
- Главным козырем большевистской игры, - вдруг заговорил проникновенным и истеричным голосом председатель, - является немедленный мир. В ночь на двадцать шестое они захватили самую сильную в России царскосельскую радиостанцию (он с каждым словом повышал голос) и тотчас же стали рассыпать по всему фронту свои воззвания о мире, провоцируя утомленных солдат, толкая их на стихийную демобилизацию, на постыдные "замирения" поротно и повзводно. Необходимо во что бы то ни стало разорвать все связи между петербургскими большевиками и фронтом; через несколько дней будет уже поздно. Никакого иного выхода, кроме предложенного вами, господа, я не вижу. Поэтому властью, врученной мне Временным правительством, приказываю вам, генерал, завтра на рассвете начать наступление на Царское Село.
Выходя из гостиной, Тарханов почувствовал, как кто-то легким движением коснулся его плеча.
- Ваше превосходительство, - негромко и почтительно сказал он, оборотившись, и пошел за генералом по коридору.
- Я сегодня получил сведения от Богаевского. Атаман Каледин учредил войсковое правительство на Дону. От нас и от совета союза казачьих войск он требует переброски всех войск на Дон. Этим (он остановился и посмотрел на Тарханова пристальными и безучастными глазами) и только этим нужно заняться в ближайшие дни. Вы зайдете ко мне сегодня ночью?
- Ваше превосходительство, а как же… наступление?
- Наступление? Какое наступление? Взгляните на казаков.
Он снизу перегнул пополам свою жесткую бороду.
- Вы думаете, что мы можем с ними наступать? Я боюсь, чтобы они на нас не наступили!