20
В течение трех часов Шахов искал свой отряд в окрестностях Царского Села и не нашел никаких его следов.
На станции ему сообщили, что красногвардейцы были в Царском Селе два часа тому назад и, едва прибыв, выступили по направлению к фронту; оставалось искать фронт.
Он шел вдоль красных игрушечных домиков, по направлению к царскосельскому парку, и до самого дворца, в левом крыле которого помещался Совет, не встретил ни одного человека. Совет был заперт; солдат, бродивший вокруг здания, держа руки в карманах штанов, подозрительно щурясь, осмотрел его с головы до ног.
- Совет уехал два дня назад, - сказал он.
- Здесь не проходил смольнинский красногвардейский отряд?
- А шут его знает! Мало тут отрядов проходит?
- В какую сторону они проходят?
- Ясное дело, в какую! К фронту.
- А фронт где?
- Фронт, фронт! - пробормотал солдат. - А шут его знает, где фронт? Я, что ли, должен знать, где фронт?
Он без всякой причины ругнул Шахова и снова принялся мерным шагом ходить вокруг пустого здания, засунув руки в карманы штанов.
Шахов пошел было дальше, вдоль парка, но тут же повернул обратно и решил возвратиться на станцию.
"Черт возьми, ни отряда, ни казаков, ни фронта. Ничего понять нельзя!"
Минут пятнадцать он шел по грязной дороге (тонкий осенний лед, хрустя, раскалывался под его ногами), по-прежнему нигде не встречая признаков жизни; не только фронта, но и тыловых сооружений не было видно на версту кругом.
И вдруг навстречу ему, то ли из-за мокрых берез справа, то ли из-за разбитой сторожки слева, коротко ударил винтовочный выстрел.
Шахов бросился в сторону, прилег к земле.
Сейчас же вторая и третья пули просвистели неподалеку, взрывая маленькие ямки в чахлом дерне на краю дороги.
В небольшом лесу, на поляне, скрытой за низким кустарником, вокруг потухшего костра сидели трое солдат, с любопытством следя за Шаховым.
Он медленно поднялся и засунул правую руку за спину; за спиной на полотняном ремне болтался кольт.
"Идти назад? Бежать? Нет, пристрелят…"
Он опустил руку.
- Это вы по мне, что ли, стреляли, товарищи?
- По тебе? - обидчиво возразил один из солдат. - Да на тебя, если по правде сказать, патрона жалко.
- Мы не по вас, товарищ, а по зайчикам, - вежливо объяснил другой.
- По каким зайчикам?
- По обыкновенно каким. Которых жарить можно,
Шахов рассмеялся и сел у костра.
- Смеется, стерва, - сердито сказал обидчивый солдат, - мы второй день сидим не жрамши, а он смеется.
- А фронт отсюда далеко?
В ту минуту, когда он задавал этот вопрос, в четырех верстах от Царского, в деревне Перелесино, уже стояли казаки Третьего конного корпуса. Батальон Царскосельского полка, не открывая огня, пытался преградить им путь.
После нескольких минут колебания казаки открыли огонь из трех батарей; головные сотни, обойдя батальон, стали входить в Царское Село, и первые выстрелы конных орудий донеслись до поредевшего леска у царскосельской дороги.
Сердитый солдат прислушался и покачал головой.
- Вот тебе и фронт! - сказал он, медленно поднимаясь. - Вот тебе и фронт, дорогой товарищ!
21
В течение двух дней красногвардейские и матросские отряды, которых никто не снабжал ни хлебом, ни патронами, у которых не было никакого плана, бродили между Петроградом и Царским Селом.
Эти отряды, бесцельно переходившие с места на место, сталкивались, расходясь, и, снова сталкиваясь в пригородных деревнях, мало-помалу стягивались, густели.
Первые выстрелы гражданской войны довершили дело - Военно-революционному комитету удалось овладеть этим беспорядочным движением. В понедельник тридцатого полевой штаб уже руководил общим направлением революционных войск, дисциплина выросла сама, как вырастает в несколько минут дерево факира, беспорядочная толпа превратилась в армию, и солдаты этой армии получили наконец место на позициях, винтовку в руки и врага, которого каждый мог без труда увидеть невооруженным глазом.
Пулковский полевой штаб помещался в одноэтажном деревянном доме, в пустой комнате, перегороженной невысоким барьером.
На полу, подостлав под себя грязные шинели, подбросив под головы свои патронташи, спали вповалку люди.
Они крепко спали; они не видели во сне ни Пинских болот, которые были позади, ни Уральских хребтов, которые были впереди.
Они просто спали, как спят люди, уставшие от голода, от грязи, от храбрости, от страха.
Керосиновая лампа чадила, вокруг нее по столу были разбросаны объедки черного хлеба. За столом, низко склонившись над картой, сидел немолодой офицер - начальник пулковского штаба. Он один бодрствовал, склоняя над картой свою начинающую седеть голову.
Впрочем, прошло уже четверть часа, как эта карта, на которой красными кружками были отмечены места, где должна была стоять артиллерия (решавшая исход боя) и где ее еще не было, была отложена в сторону начальником штаба.
Перед ним, хмуро топорща усы, недовольно теребя пулеметную ленту, которою был подпоясан черный матросский бушлат, стоял Кривенко.
- Сколько в вашем отряде штыков? - спрашивал офицер.
- Около трехсот, - нехотя отвечал Кривенко.
- Пулеметы есть?
- Три.
- Вы весь ваш отряд считаете боеспособным?
- Да как сказать?.. Считаю боеспособным.
- Вот видите… Стало быть, вы хотите сиять с позиций триста человек, на которых можно положиться.
Кривенко досадливо махнул рукой.
- Ну и что же? Я хочу обойти и ударить с тылу… Я их для дела беру, а не для…
- Вы хотите снять с позиций ваш отряд, - не раздражаясь, повторил офицер, глядя на Кривенко умными старческими глазами. - Я не могу разрешить этого… У нас на учете каждая боеспособная часть. Ваш отряд занимает ответственное место… Теперь поздно производить диверсии.
Слово "диверсии", которого Кривенко не понял, показалось ему неотразимым доказательством правоты начальника штаба.
Он вздохнул и, не возразив ни слова, повернулся и вышел на улицу.
Начинало светать, на лицо оседала мелкая водяная пыль.
Повозки беженцев тащились по дороге, старые финны, которых даже известие о собственной смерти не могло бы, кажется, лишить душевного равновесия, посасывая коротенькие трубки, флегматично качались на передках.
Предрассветная дремота стояла в Пулкове, ничего не было слышно, только где-то неподалеку фыркали и позвякивали мундштуками лошади.
Кривенко прошел мимо пустых и светлых окон пулковских бараков, в которых разместился Павловский полк, и попал в расположение отряда кронштадтцев.
Он остановился и долго смотрел на красные огоньки цигарок, то разгоравшихся, то погасавших в голубовато-сером утреннем свете. Матросы шутили над красногвардейцами, ругали командование. Один из них рассказывал о каком-то командире Дризене, который, "когда объявили войну, совсем растерялся, приказал из судового погреба выкатить вино на верхнюю палубу, разрешил команде пить, есть и веселиться, а сам стоит в судовой церкви на коленях и богу молится"…
Пятеро конных карьером пролетели мимо отряда и осадили лошадей перед штабом.
Кривенко побежал за ними.
Турбин, длинный, усталый, неловкий, бормоча что-то про себя, улыбаясь, неуклюже слезал с лошади.
- П-привез арт-тиллерию! - сказал он, входя в штаб и подергивая одеревеневшими от верховой езды ногами, - за нами идут… д-две бат-тареи!
Начальник штаба отбросил в сторону карту и, опираясь на палку, встал из-за стола.
- Две батареи?.. Отлично. Мы начинаем!
С Пулковской горы вся местность до самого Царского Села была видна отлично; за зеленой трясиной, четкие и простые, рисовались очертания царскосельского парка; на западной окраине его стояла артиллерия казаков.
Налево виднелись постройки станции Александровской, направо деревня Большое Кузьмино всплывала желтым пятном на мокром зеленом поле.
Здесь лежали головные цепи казаков, и отсюда ясно были видны позиции матросов и красногвардейцев.
Все склоны Пулковской горы были изрыты окопами. Густые длинные цепи красногвардейцев, то подаваясь вперед, то отходя назад, наступали в центре; матросы, в коротких черных бушлатах, соблюдая строгое равнение, наступали с флангов.
Овраг, по дну которого, в осыпях голубой глины, текла речонка, был демаркационной линией между казаками и войсками Военно-революционного комитета.
Бой начался под косым, холодным дождем, хлеставшим по лицу, ложившимся с шепотным шумом на рыжую траву и изрытую окопами землю.
22
…Шахов привык к свисту пуль, к белым комкам шрапнелей, окутывающим низкие постройки Пулкова, к неопределенным шумам, которые плыли и дрожали вокруг него: ноги больше не врастали в землю, спина не вдавалась в стенку окопа.
Он не чувствовал страха: наоборот, слишком часто (чаще, чем это было нужно) он поднимался над валом, забывая, а может быть, прекрасно помня, что для хорошего стрелка голова человека на двести шагов является прекрасной мишенью.
Шахов до мелочей припоминал разговор с Галиной, испытывая горькое чувство уверенности в том, что эта женщина, которую он никогда не мог забыть, потеряна для него навсегда.
Не потому, что она любила другого (он был почти уверен в этом), но потому, что сама стала другою.
Впрочем, что ж! Все идет своим порядком, его руки делают только шесть простых движений - затвор вниз и назад, затвор вперед и наверх, приклад в плечо, палец на курок, - он метко стреляет, он имеет право забыть наконец о том, что…
- Атака! В атаку пошли! - сказал кто-то у него над ухом.
Он оперся на винтовку и выглянул из-за невысокого вала: по рыжему полю летели игрушечные всадники. Они сбились в кучу, потом раздались в стороны и помчались прямо на красногвардейцев, на Шахова, на окопы.
Дикий, отдаленный крик вдруг стал слышен; с каждым мгновением он все нарастал и приближался.
Правее часть отряда бросилась бежать.
Кривенко с револьвером в руках выскочил из окопа и помчался наперерез бегущим, злобно ругаясь.
- Назад, назад!
Крик все приближался; и вдруг Шахов увидел, что с обоих флангов навстречу казакам бегут матросы.
Он торопливо выскочил из окопа, его соседи, карабкаясь через вал, один за другим, вышли на поле, - и все побежали к оврагу, навстречу игрушечным всадникам, голубой глине оврага, белым разрывам, пятнавшим синий кусок неба над Царским Селом.
Молодой матрос, держа винтовку наперевес, молча бежал рядом с ним. Шахов мельком увидел его лицо, разгоряченное, потное, и ему показалось, что над этим лицом качается и свистит пронизанный пулями воздух.
Овраг остался за ними, мокрые постройки замелькали в стороне, на краю неширокого поля.
- А-а-ах! - негромко сказал матрос и остановился.
Навстречу им, из-за построек, выскочили казаки, и дальше все покатилось, как в нестройном, перепутанном сне.
Шахов выстрелил из винтовки, ударил кого-то штыком и, горячей рукой схватившись за холодный стержень затвора, пытался снова зарядить пустую винтовку.
Огромный лохматый казак, стоявший у обгорелой избы, неторопливо подошел к нему; он повернулся и бросился бежать обратно.
- Стой, сукин сын, - неспешно сказал казак, свободной рукой крепко схватив его за ворот и толкая в спину прикладом,
Задыхаясь и хрипя, Шахов старался разогнуть крепкие костлявые пальцы.
Он разорвал наконец рубаху и повернул голову: матрос, вырвавшись из рук казаков, бежал по узкой меже под железнодорожной насыпью.
Другой казак, коротенький, кудрявый, что-то невнятно приговаривая, стал целиться. Матрос все бежал, не оглядываясь.
"Как медленно бежит", - подумал Шахов, и вдруг кровь тяжело отхлынула вниз и сердце стало биться медленными, пустыми ударами.
Казак выстрелил. Матрос, рванувшись, поднял правую руку и упал вниз лицом на землю.
- Идем, что ли, - чему-то улыбаясь, сказал кудрявый казак.
Они пошли вдоль железнодорожной насыпи. Только теперь Шахов пришел в себя.
С необычайным спокойствием, которое неожиданно пришло к нему, он понял, что исход боя решен, что не напрасно он бежал навстречу казакам, и не напрасно этот матрос упал вниз лицом, чтобы не подняться больше, и не напрасно его, Шахова, ведут куда-то с закрученными за спиной руками.
Он огляделся.
Казаки отходили. Последние отряды их еще отстреливались нехотя, - но все уже было кончено: матросы со всех сторон окружали Царское Село.
Лошади, потерявшие всадников, метались вдоль деревень.
Неподалеку от Виттолова горела подожженная снарядами дача; вокруг нее мелькали черные силуэты.
Под Александровской, где стояли коноводы, казаки наскоро разбирали дыбившихся лошадей и один за другим скакали но Гатчинскому шоссе.
- Пленные? - спросил за спиной Шахова резкий голос.
Казак, не выпуская Шахова, вытянулся во фронт.
- Так точно, господин генерал.
Шахов поднял глаза: он увидел черную жесткую бороду и красноватые глаза, смотревшие на него в упор, не мигая.
- В штаб, в Гатчину, - коротко сказал генерал.
Он, хромая, пошел в сторону, по узкой тропинке.
Два есаула шли за ним.
Опираясь на шашку, он с трудом перелез через крутую насыпь, оттолкнув адъютантов, которые хотели поддержать его.
23
"…Усиленная рекогносцировка с боем, произведенная сегодня, выяснила, что… для овладения Петроградом наши силы недостаточны… Царское Село постепенно окружается матросами и красногвардейцами…"
Тарханов осторожно вошел в комнату и почтительно остановился у порога.
- Ваше превосходительство!
"…Граждане, солдаты, доблестные казаки! Донцы, кубанцы, забайкальцы, уссурийцы, амурцы и енисейцы, вы все, оставшиеся верными своей солдатской присяге, вы, поклявшиеся крепко и нерушимо держать клятву казачью, к вам обращаюсь я…"
Перо трещит, рвет бумагу.
- Прошу извинения, ваше превосходительство! Я только что встретил пленного, которого взяли вчера вечером. Это - видный большевик. Я встречал его в Петрограде. Разрешите допросить?
Генерал мельком взглянул на Тарханова и снова обратился к приказу.
- Прикажите привести сюда.
Шахов под охраной казаков стоял в коридоре с закрученными на спине руками.
Его втолкнули в комнату. Опустив голову, он молча подошел к столу.
- Развяжите руки, - быстро сказал генерал.
Казаки перерезали веревку.
- Поручик, допросите пленного.
Тарханов, прищелкнув шпорами, сел за стол и придвинул чернильницу и бумагу; глаза у него сузились, бледное лицо побледнело еще больше.
- Назовите вашу фамилию.
Шахов молча растирал затекшие руки; на запястьях у него были синие полосы.
Он поднял голову, усмехнулся и ничего не ответил.
- Фамилия? - повторил Тарханов.
- You say, you used to meet him; you must know his name,- раздражительно произнес генерал.
Тарханов принялся писать.
- Сколько вам лет?
Шахов внимательно и как будто с особенным любопытством рассматривал бледное лицо: ровный, как струна, пробор, свежевыбритые, слегка напудренные щеки, высокий, прямой лоб, тонкие губы; от Тарханова пахло одеколоном, и только теперь Шахов заметил, что правый глаз у него немного больше и темнее, чем левый.
Он снова ничего не ответил.
- Вы будете отвечать? - сдержанно спросил Тарханов.
- Нет.
Тарханов встал и, отодвинув от себя протокол, обратился к генералу:
- Я полагаю…
- Я полагаю, что вы должны осведомиться о причинах, которыми руководствуется этот человек, отказываясь отвечать на ваши вопросы.
Тарханов молча наклонил голову и сел. Руки у него едва заметно дрожали.
- Будьте добры объяснить причины… - начал он.
- Имейте в виду, что большевики - наши друзья, - весело перебил его генерал, - они учат нас искусству гражданской войны. Для наших стратегов это драгоценный опыт. Я очень благодарен вашим товарищам, господин большевик, за вчерашние уроки.
- Пожалуйста. Рад служить, - отрывисто ответил Шахов.
- Продолжайте допрос, поручик.
- Вы состоите на действительной военной службе?.. Вы по своему почину явились на фронт? Почему вы отказываетесь отвечать на мои вопросы?
- Если вам угодно знать, - вежливо и презрительно отвечал Шахов, - то именно потому, что эти вопросы задаете мне вы.
Тарханов вздрогнул, поднял голову и невольно оборотился к генералу.
- Разрешите просить вас выяснить это обстоятельство, поручик, - быстро произнес генерал.
- Если вам угодно, ваше превосходительство. А по какой причине, позвольте узнать, вы именно мне отвечать отказываетесь?
- А по той причине, - неторопливо ответил Шахов, - что, если бы у вас было на одну сотую больше чести, вы не стали бы меня допрашивать.
Тарханов встал и с грохотом отодвинул стул.
- Ваше превосходительство…
- Продолжайте допрос, поручик.
- Я отказываюсь продолжать допрос, ваше превосходительство. Этот человек…
- Вы правы. Этот человек, несомненно, замешан в важных государственных преступлениях. Допрос его может иметь особенно важное значение. Будьте добры продолжать допрос, поручик.
Тарханов молча наклонил голову.
- Объявите ваше воинское звание, - сказал он, удерживая вздрагивающие губы, - назовите отряд, в котором вы состояли, когда были взяты в плен.
Шахов молча следил за ним.
- Я должен вас предупредить, что этот допрос может совершенно изменить вашу участь. В известных случаях вы можете надеяться…
Он вдруг оборвал и откинулся на спинку стула.
Шахов с посиневшим лицом ударил кулаком по столу.
- Если вы мне скажете… еще хоть одно слово… (он перевел дыхание), я тебя…
Грубое ругательство вырвалось у него.
Тарханов снова поднялся.
- Еще раз прошу вас освободить меня от…