С девушками Черданцев держался развязно, в институте знали его манеру - он называл ее "свободной". Лариса любила свободу в обращении, но не терпела развязности. Она притворилась, что не слышит. Он дотронулся до ее плеча. Открыто ссориться с ним при Терентьеве она не захотела.
- Чудес у нас нет, - объявила она. - Но вам наши опыты, возможно, покажутся чудесами.
- Не разберусь, думаете?
- Во всяком случае, будете поражены.
- Сероглазенькая, - попросил Черданцев, - не валите на меня все сразу. После вчерашней беседы с Борис Семенычем я плохо спал. Разматывайте ваши открытия постепенно.
Он следил за ее работой, не спрашивая пояснений. Все было ясно, продолжался уже известный ему вчерашний опыт. Однако то, что вчера казалось неправдоподобным, чуть ли не ошибкой измерения, сегодня обретало железную закономерность. Терентьев набрел на важные отклонения от общеизвестных правил. Черданцев видел это все отчетливей. Между этими закономерностями и путаницей, возникшей в работе Черданцева, было что-то общее: и те и другая, похоже, шли от одного корня. Но он не понимал, где именно гнездится и каков он, этот загадочный корень. Логического перехода от непонятных неполадок Черданцева к еще более непонятным закономерностям Терентьева не существовало.
В комнату вошел Щетинин. Он недовольно посмотрел на Черданцева и присел к столу. У Черданцева портилось настроение, когда он встречался со Щетининым. Он наблюдал за работой Ларисы и прислушивался к разговору у стола.
Вражда Черданцева и Щетинина была такой открытой и прочной, что о ней знали все в институте. Она началась после того, как Черданцева отчислили из группы Щетинина. Тематика этой группы ему не подходит, он собирается разрабатывать свою собственную тему, ту самую, что легла в основу его институтского диплома, - так он сказал Жигалову. Вначале никто - ни Щетинин, ни Жигалов - не приняли всерьез заявлений нового аспиранта. Научно-исследовательский институт работает по утвержденному плану. Научное производство превратилось бы в отсебятину, если бы каждому сотруднику предоставили право заниматься тем, что ему особенно по душе. Жигалов строго отчитал Черданцева - придется уж вам приспособить личные влечения к нашим общим задачам. Для любого другого подобная проборка оказалась бы достаточной.
Новый аспирант, однако, оказался настойчивым до неприличия. Он написал записку в научно-технический комитет, заручился содействием Шутака.
Щетинин прямо спросил Черданцева:
- Для чего поднимаете этот хай? Неужели в самом деле считаете, что ваша тема важнее всего, чем мы занимаемся?
Черданцев ответил с невежливой запальчивостью:
- Именно! Ваши темы тоже нужны производству, но моя - нужнее! Я буду это везде доказывать, как бы вы меня ни забивали своими учеными степенями и высокими должностями.
Щетинину всего год назад присвоили степень доктора, он еще не привык к ней. Он разозлился на дерзкое замечание Черданцева. В институте, занимавшемся разнообразными проблемами неорганической и физической химии, тематика Щетинина была самой близкой к производству. Ни у одного из докторов и старших научных сотрудников института не было столько заказов и благодарностей от заводов, как у Щетинина. Об этом знали все, об этом не мог не знать Черданцев. Щетинин вспылил:
- Хорошо, разрабатывайте свою тему где хотите, только не в моей группе!
В кабинете Жигалова Щетинин отказался еще решительней от упорного аспиранта. Шутак с удивлением сказал Щетинину:
- Не понимаю, почему вы так восстаете против темы Черданцева? Она не менее важна, чем и другие наши темы.
Щетинин возразил:
- Правильно - не менее важна! Но и не более. В этом суть: не более! А Черданцев представляет ее чуть ли не единственно важной. И знаете зачем? Чтоб на знакомом материале полегче пробить путь к диссертации.
- Возможно, возможно! - согласился Шутак. - Одно, конечно, дело - завершить, что начато дипломной работой, другое - влезать в новую область. Но тема нужная, вот почему я ее поддерживаю.
Видя, что Щетинина не переубедить, Шутак пообещал руководство исследованиями Черданцева взять на себя. Щетинин насмешливо пожал плечами. Он знал, что бесконечно занятый Шутак много времени не найдет. Скоро это узнал и Черданцев. Вести научное исследование оказалось совсем иным делом, чем писать студенческую дипломную работу. Щетинин объяснял неудачи Черданцева отсутствием у него способностей ученого. Терентьев не считал аспиранта талантливым малым, но видел, что все много сложнее, чем представлялось пристрастному Щетинину.
Щетинин нахмурился, заметив, что Черданцев расположился у стенда по-свойски.
- Между прочим, ты не забыл, что я тебе недавно втолковывал? - напомнил он Терентьеву. - Ну, о том, что людей надо видеть на три метра в глубину…
Терентьев с укором посмотрел на него.
- Нет, не забыл. У тебя ко мне дело?
- Даже два. Вот статья, присланная в журнал, дай рецензию. И напиши обзорную статью в наш юбилейный номер. Жигалов просит.
- Рецензию дам, статью не напишу.
- Придется с ним объясняться.
- Как-нибудь объяснюсь.
Черданцев понял, что фраза о понимании людей нацелена в него. Он склонился над термостатом, притворяясь, что рассматривает пробы, и нечаянно толкнул Ларису. Она выплеснула кислоту из пипетки, которую несла. Лариса рассердилась:
- Вы, однако, не очень ловки! Могли бы, на худой конец, извиниться.
Он схватил ее за локоть:
- Хорошенькая, не сердитесь. - Она освободила локоть. - Я загляделся на вас. Мне бы такую ловкую помощницу.
Она холодно посоветовала:
- Попробуйте сами попрактиковаться и обойдетесь без помощников.
Щетинин сказал Терентьеву, не сводя неприязненного взгляда с покрасневшего Черданцева:
- Юбилей нашего журнала, четверть века существования - пойми же!
- Понимаю. Нет времени на статьи.
- Тогда выйдем на минутку в коридор.
В коридоре Щетинин заговорил, волнуясь:
- Слушай, раз уже ты сам не способен, я обязан, все мы обязаны огородить тебя от нахалов. Если тебя мало трогают его масленые глазки и все эти "хорошенькие", "сероглазенькие", пусть, потом пожалеешь, это, в конце концов, твое личное дело. Но вот уж эти бесцеремонные влезания в чужую работу, ты меня прости, это всех нас касается, это уже дело общественное…
Терентьев твердо сказал:
- Разреши мне делать то, что я считаю правильным!
Щетинин ушел обиженный. Терентьев снова сел за стол, но не мог работать. Все в нем кипело. Ревнивая заботливость Щетинина становилась непереносимой.
- Что вас рассердило? - шепнула Лариса, отойдя от стенда. - Вы поругались со Щетининым?
- Михаил Денисович иногда теряет меру, - ответил Терентьев. - Как-нибудь расскажу.
На столе зазвонил телефон. Жигалов просил Терентьева к себе.
10
Когда Жигалов появился в институте, его приходу обрадовались все сотрудники, от академика до швейцара. Он был известный человек: участвовал в каком-то дальнем перелете, вел наблюдения в заброшенном уголке земли, напечатал воспоминания о своих скитаниях. В институте работало немало исследователей, многие считались крупными деятелями в своей отрасли, но такой экзотической фигуры, как Жигалов, еще не было - его приняли с уважением и охотой. С такой же охотой и уважением ему помогли на первых порах: дали хорошего руководителя, подобрали для диссертации тему поэффектней, при удобном случае набавляли зарплату, повышали в должности… А затем он двинулся сам, мощно раздвигая мешающих, и обнаружилось, что он не тот, за кого его принимали. Произошла ошибка, впрочем довольно естественная: все, не обсуждая, согласились, что раз он человек известный, то, значит, и вообще хороший - такое хорошее качество, как известность, не могло появиться без других, таких же хороших, еще лучших человеческих качеств. А Жигалов был по натуре человек бесцеремонный и недоброжелательный. Он добивался успехов энергией и неразборчивостью в средствах. Насколько раньше им гордились, настолько потом его не терпели. "Жаба", - говорили о нем в институте.
Он и вправду чем-то напоминал жабу - огромный и раздувшийся. Он не сидел, а разваливался в кресле. Лицо его было дрябло, глаза пронзительны, жесты властны. Он не умел спорить, но командовал с охотой. Еще лучше он ссорил людей. Это было его любимое занятие - сталкивать сотрудников. Обычно это делалось под знаком борьбы с приятельством. Знакомясь с новыми людьми, он объявлял, что не потерпит кумовства - отныне интригам и склокам конец! После этого начинались интриги и склоки, а он мирил тех, кого ссорил. Лет десять назад он был страшен. То, что когда-то вызывало страх, теперь было лишь отвратительно. У него хватило ума понять, что особенно не размахнуться: два-три партийных взыскания научили его быть осторожным. В кабинете директора института Жигалов уселся прочно - он был исполнителен и настойчив, хорошо знал свою специальную отрасль, а понимания других проблем достичь можно было простым телефонным звонком к любому руководителю группы. И кабинет он устроил себе по вкусу - огромный и насупленный, весь заставленный диванами, столами для заседаний, стульями. Это был типичный кабинет начальника, вообще начальника, по этому кабинету нельзя было определить, чем занимаются люди, над которыми начальствует Жигалов, институт это или промкооперация, завод или торговое управление. Зато каждому было ясно, что восседать здесь может только важная особа и что именно отсюда должны идти приказы, наставления, указания и проборки.
Жигалов, не вставая, поздоровался с Терентьевым и пригласил присесть на диван. Там уже сидел Щетинин. "Пожаловался", - подумал Терентьев о приятеле.
- Нехорошо, Борис Семеныч, - начал Жигалов. - Что же это выходит - видные наши теоретики отказываются писать. Нет, и слышать не хочу!
Терентьев обернулся к Щетинину. Тот равнодушно глядел в сторону. Терентьев не умел долго отказываться. Ему быстро приедались споры, если они не касались научных проблем. Он соглашался, чтобы не тратить попусту время на пустое "словожевание", как он называл такие разговоры.
- Хорошо, напишу. Только не торопите, ладно?
- Торопить не будем. Как назовете статью?
- Думаю так: "Проблемы активности ионов в растворе в свете новых представлений".
- Ага, проблемы! Проблемы нам подойдут.
- Можно идти, Кирилл Петрович?
- Нет, погодите, еще маленькое дельце.
Терентьев догадался, о чем пойдет речь. Он закинул ногу на ногу и постарался придать себе такой же независимый вид, какой был у Щетинина. "Скотина ты, Михаил! - думал он. - Без совести добиваешься своего, но тут я не поддамся".
Жигалов осторожно потрогал рукой клок светлых волос, прикрывающих обширную лысину. Обычно лысины розоватого или желтоватого цвета, у Жигалова она была синеватой. Он начесывал на нее справа волосы, укладывая их аккуратным, очень тонким - чуть ли не в волос - слоем. Лысина от этого не пропадала, но становилась более живой по цвету. Шутак как-то назвал зачес "лысозащитной полосой", название сохранилось. Остряки уверяли, что Жигалов скрепляет свою "лысозащитную полосу" не помадой, а столярным клеем, который-то и создает русый цвет и прочность прически.
- Что это у вас за кооперация появилась? - продолжал Жигалов. - Какое-то вольное товарищество на паях…
- Не понимаю вас.
- Ну как же но понимаете? Кто разрешил Черданцеву заниматься в вашей группе?
- У него возникли трудности по своей теме, он попросил консультации.
- Консультация - одно, совместная работа - другое. На нее требуется специальное разрешение… Разве вы не знаете, что все незаконченные исследования не подлежат оглашению?
- Тема моя открытая, не секретная.
- Тема открыта, а разрешения на опубликование ее результатов пока нет - значит, не вовсе открытая. Он что, приятель вам? Страх не люблю, когда принципы приносятся в жертву приятельству!
Терентьев во время таких пустых разговоров или впадал в скуку, или выходил из себя. Ссориться с Жигаловым из-за Черданцева не имело смысла. Обвинение в том, что Черданцев его приятель, было смешно. Терентьев с возмущением снова посмотрел на Щетинина, гот не шелохнулся, словно спор с Жигаловым его не касался. Терентьев встал.
- Надо ли так понимать вас, что Черданцеву запрещается даже заходить ко мне?
- Нет, зачем же? Утрировать не будем. И против помощи ему не возражаю - товарищ молодой, знаний, конечно, не хватает. А вводить в курс собственных исследований не стоит. Прошу передать ему это.
- Нет уж, увольте. У вас имеются курьеры, прикажите им вызвать Черданцева.
Он вышел, не оглянувшись.
- Ох, эти теоретики! - сказал недовольно Жигалов. - Гонор не по таланту. Экспериментаторы куда скромнее. Видали - хлопнул дверью, как в гостях у тещи!
- Терентьев - ученый большого таланта, все знают, - возразил Щетинин. - А потом он не только теоретик, но и экспериментатор.
- А в-третьих, он ваш приятель, - закончил Жигалов. - Когда мы вырвем этот сорняк приятельства с чистой нивы науки? Читали вчерашнюю статью академика Семиплотского? Снова ратует за научные школки. А кто не знает, что вся его собственная "школка" - собрание прихлебателей? Упаси нас бог от таких школок. Михаил Денисович, передайте секретарю, чтоб Черданцева сейчас же ко мне.
11
После ухода Терентьева Черданцев сказал Ларисе:
- Ларочка, знаете, о чем пойдет речь у Жигалова? Обо мне! Щетинин скривил зверскую рожу, когда увидел, что я тут!
Лариса ответила, не оборачиваясь:
- Меня зовут Лариса. А у директора института найдутся и более важные, чем ваша особа, темы для разговора с Борисом Семенычем.
Она язвительно добавила:
- Если Михаил Денисович кривится при виде вас, так, вероятно, на это есть причины.
- Другие держат себя спокойно, например вы, Ларочка. Вы игнорируете меня, но чтоб кривиться - этого не замечал.
- Я из осторожности не присматриваюсь к вам.
Он сказал очень серьезно:
- Вам следовало бы всыпать ремнем, чтоб вы сменили вашу дерзкую осторожность на обыкновенную вежливость. Вас спасает лишь то, что у меня имеются веские причины этого не делать.
- Боитесь наказания?
- Нет, раскаяния. Вы слишком хорошенькая, Ларочка. На хорошеньких у меня рука не поднимается. Это мой единственный недостаток.
- Пропустите, - сказала она с досадой. - Расселись у стенда, как в кино. Из-за вашей болтовни я опоздала на полминуты с измерениями. Удивляюсь, почему Борис Семеныч терпит вас. Вы даже не умеете помешать раствор стеклянной палочкой.
Вошел Терентьев. Лариса и Черданцев, замолчав, продолжали работу у стенда. Терентьев, по обыкновению, задумался над своими бумагами, но Лариса догадывалась, что он размышляет не о них. Потом появился курьер и попросил Черданцева к директору.
- Все-таки что случилось? - спросила Лариса, когда Черданцев ушел. - Почему вся эта беготня к Жигалову - то вы, то он?
- Щетинин пожаловался, что мы без разрешения свыше знакомим Черданцева с секретными данными, хоть каждый дурак понимает, что в открытых темах нет секретов… Мне устроили небольшую выволочку.
- Фу, Щетинин, - сказала Лариса. - Маленький, рыжий!.. И фамилия отвратительная. Вас так и тянет к неприятным людям.
- Будьте справедливы, Ларочка. Вы хорошо знаете, что меня тянет не только к таким людям. Ну, показывайте, что получилось, когда я сидел у директора.
Жигалов кивнул головой Черданцеву, но не пригласил сесть. С младшими научными сотрудниками он разговаривал вежливо, но строго. Дерзкого Черданцева давно уже требовалось прибрать к рукам. Черданцев уселся на стул без приглашения. Его непринужденность не понравилась Жигалову.
- Вы, конечно, догадываетесь, зачем я вас пригласил? - спросил он.
- Возможно, по делу, - сдержанно ответил Черданцев.
- Я обычно вызываю только по делу.
- Да, так говорят.
Жигалов откинулся в кресле.
- Думаю, вы отлично понимаете, в чем суть.
- К директору обычно приглашают для выговора. Очевидно, я проштрафился. Надеюсь, вы разъясните мне, в чем именно…
Разговор с Черданцевым всегда был испытанием для Жигалова. Он постарался скрыть раздражение.
- Разъяснение, которого вы просите, будет таково: ваше нынешнее усердие в группе Терентьева нарушает наши правила.
Он помолчал, чтоб дать Черданцеву почувствовать значение своих слов. Черданцев ждал продолжения с той же бесившей Жигалова спокойной дерзостью. С другими сотрудниками директор института ограничился бы тем, что сказал, но с этим надо было по-иному. Аспирант уже строчил жалобы в высшие инстанции, может и сейчас затеять кляузу. Жигалову хотелось по-настоящему проучить этого самонадеянного, уверенного в себе, но, как оказывается, не очень способного человека. Сейчас это сделать было легко. Жигалов опирался на закон, против закона протеста не напишешь!
Жигалов любил читать нотации. Увлекаясь, он превращал выговор в лекцию. Он начал с того, что современная наука несовместима с кустарничеством. Раньше каждый ученый занимался тем, что ему взбредало на ум: получится, пригодится для дела - хорошо, почет тебе и слава, не получится, не пригодится - твое горе никого особенно не опечалит. Эти времена давно прошли. Нынешняя наука индустриализирована, она немыслима без сложной техники, без плана, без строжайшей специализации - короче, в чем-то, какими-то чертами она подобна производству. Пусть сам Черданцев вспомнит, как он пробивал свою тему. Он не пришел, не уселся запросто за стол, не стал сразу заниматься том, что его интересовало. Нет, раньше он добился, чтоб тема его была включена в план, чтоб на нее спустили ассигнования, чтоб под нее подвели материально-техническую базу, то есть, сказать проще, запустили ее в производство. Так это было, иначе и быть не могло. На производстве каждый стоит на своем месте. Если ты токарь, работай у станка, нечего тебе бегать в литейку, кузнечные дела тоже тебя не касаются. У них, в науке, примерно то же самое - каждый обязан трудиться над собственной темой, не просто трудиться, а разрабатывать ее в соответствии с утвержденной программой, в объеме отпущенных ассигнований, согласно продуманному заранее графику. А что получится, если ученые, забрасывая собственные дела, пойдут слоняться по приятелям, вынюхивая, как там у них? Ведь это же анархия, давно осужденное кустарничество, потеря ответственности за порученный тебе участок! Закон прямо говорит, надо подчиняться закону - каждый исполняет свою работу и, пока она не закончена, не имеет права знакомить посторонних с ее предварительными данными и результатами.
- В древности был такой философ - Аристотель, - внушительно заключил Жигалов. - Он учил, что все вещи на земле имеют свое особое, присущее только им место - естественное место. Огонь взлетает вверх, камень падает вниз - все стремится к своим естественным местам. Естественное место ученого - его тема. Занимайтесь своей темой и не интересуйтесь, что делают другие.
- Аристотель, конечно, был умный человек, - возразил Черданцев. - Но не приведет ли эта теория о естественных местах к неестественному местничеству? Что до меня, то я не выпытываю, над чем работает Терентьев, а консультируюсь с ним по своей теме. Между прочим, я делаю это по совету Евгения Алексеевича Шутака.