Его шоколадные глаза смотрели насмешливо, но эта насмешка была не настолько явной, чтобы обидеть человека, а какой-то умудренной, что ли, даже нечто загадочно обещающей. Она мысленно улыбнулась, подумала: "Ну, это уж мы проходили". И ей сразу же стало легче, потому что сообразила - понимает его, а когда понимаешь, то вести разговор проще, любую недомолвку можно заполнить догадкой и почти при этом не ошибиться. Сейчас она ощущала: Трубицын насторожен, он не знает, что сказал ей Антон при свидании, не задел ли как-нибудь его... Вот это, пожалуй, более всего сейчас интересует Владлена Федоровича.
- Понятно,- сказала она и тут же решила вывести разговор напрямую: - Наверное, вам любопытно, как Антон?
Он сразу же оценил ее прямоту, едва заметно кивнул :
- И это, конечно же, и это...
- Колония, как вы догадываетесь, не место, где люди счастливы,- сказала она и сама почувствовала: слишком уж резко взяла, не надо бы так.
- Догадываюсь,- кивнул он.
- Ну, а для вас, Владлен Федорович,- сказала она, уже не в силах остановиться,- он добрых слов не нашел.
Он отпил из своей чашки небольшой глоток, вздохнул, показывая этим, что огорчен, снова сделал глоток.
- Что же,- сказал он.- Так вот вышло, Светлана Петровна... Так вышло... Я ведь Антона хорошо встретил. Думал, мы подружимся. Да к этому и шло. Однако же не получилось. Не моя вина...
- Его?
- Ну-у,- сложив губы трубочкой, протянул он, словно бы в задумчивости.- Я бы и этого не сказал. Просто разность взглядов обнаружилась. Антон-то ведь к нам как бы с неба свалился. То есть, я хочу сказать, он был оторван от земной, повседневной реальности. Я это потом понял... Понял, что когда человек долгое время живет в море, он многих наших перемен не ощущает, и ему мнится, что реальная жизнь такова, какой должна быть по всяким описаниям или, скажем, на экране.- Он хмыкнул, голос его набрал силу.- Вы понимаете, Светлана Петровна, я с некоторых пор очень ясно вижу - у нас два идеала существует. Один создан теоретически, и ему приписывают добродетели, какие должны быть в наш век. Эдакий гомункулус, выведенный в лабораториях алхимиков-моралистов. А вот сам народ, в повседневности, создает идеал другой. И ныне такой идеал - хозяйственный мужик, который не языком треплет, а дело делает... Мне с вами, Светлана Петровна, кривить нечего. Мы живем в такое время, когда многие ценности, которые нам в башку вбивали, обесценены, и обесценили их мы же сами, празднуя всякие юбилеи, толкая красивые речи, а дело у нас сорняками зарастает. Ну, Антон на того самого гомункулуса молился. Все хотел, чтобы было как в школьной хрестоматии. А быть так не могло... и не может. И если ты взялся за дело, то должен понимать его реальность. Я ему это пытался вдолбить, а он решил: человек я нечистый, бес, и со мной лучше дел не иметь. Отсюда все и пошло.
- А куда пришло? К взятке, так?
Глаза Трубицына сделались печальны.
- К сожалению.
- Значит, вы верите, что Антон это сделал?.. Чтобы человек с неземными идеалами, как вы говорите, и вдруг такое?.. Ну, как это возможно?
Трубицын поставил чашку на столик, встал, сложил руки на груди, прошелся к письменному столу, что-то на нем поправил.
- Я сам в это не верил,- сказал он просто.- И пытался вмешаться. Но... работали следователи. И факты, что называется, возопили.
- И у вас есть объяснение его поступку?
- Пожалуй, что и есть,- кивнул согласно Трубицын, он снова сел на свое место и теперь прямо, открыто смотрел на Светлану.- Это, к сожалению, так бывает. Человек, долго пребывавший в понятии идеального, видя его полное несовпадение с реальностью, вдруг как бы бунтует. Для себя решает: а черт, если все вокруг нарушают, все что-то делают не так, как должно быть по-писаному, то и я... Вот и соблазнился. Ему дали, он и соблазнился... Ну, а такой осторожности, как у настоящего жулья, у него не было. И попался... Да не ко времени. Как раз борьба со взятками. Конечно, прокуратура сразу этим занялась. Ведь не мы, а областная, Светлана Петровна. Областная. Мне-то, что вы думаете, это тоже так просто сошло? Мне ведь тоже записали...
- И все же я не пойму: если вы Антона считаете чистым душой, верящим в идеалы, пусть даже не те, которые вам ближе, однако же в высокие идеалы, как же вы допускаете, что он сотворил такое?
Трубицын хмыкнул:
- Ну, вот видите,- усмехнулся он.- Суд-то ведь судит за деяние, а не за характер. В то же время, когда суд оправдывает кого-либо, оправдывает человека, но не его деяние. Вот такие парадоксы.
- Это да,- кивнула она,- это уж я не раз слыхала. Когда люди запутываются, их спасает слово "диалектика".
Трубицын хохотнул, потер руки, сказал с оттенком восхищения:
- А вам не подставляйся...
- И не надо,- предупредила Светлана.- Только вы говорите, Антон не принимал реальности... А сами в абстрактные области полезли. Какой же реальности он не принимал?
- Ах, вот вы о чем,- кивнул Трубицын и протянул чашку. - Если вам не трудно, плесните мне горяченького...
Она взяла кофейник, склонилась и снова почувствовала, как он внимательно ее разглядывает, подумала: Трубицын не глуп, да и не прост он, достаточно умен и силен. Конечно, такой может нравиться не только женщинам, у него есть своя позиция, только Светлана не могла еще понять, какая именно.
- Вот хорошо. - Сделал он глоток с удовольствием, закинул ногу на ногу, синие спортивные штаны его натянулись на коленях.- Я примерно представляю, что говорил вам Антон обо мне. Примерно... Ну, скажем, что в Третьякове чуть ли не каждый день различные представители, то из области, а то и повыше, из министерств и других ведомств, и всех их надо ублажить. Приходится иногда и хорошее застолье делать. Иначе такой представитель тебя не поймет. Скажет: скверно в Третьякове встретили, зачем же я этому городу дам лишний лес, или кирпич, или кровельное железо, не говоря уже о технике, которая всегда в дефиците. И не даст. Будьте уверены, Светлана Петровна... Будьте уверены. И делаем стол. Денег своих исполком не имеет. Откуда ему взять? Просим. Колхозы, предприятия разные. С миру по нитке, приезжему - стол,- горько усмехнулся он.- А тут вдруг приезжий ляпнет: у тебя, Трубицын, на молокозаводе сгущенку прекрасную делают. Или еще что-нибудь такое. Значит, этому представителю - сувенир. Даем, Светлана Петровна, даем. А Антон мне: ты это кончай, ты, если что, давай в область к прокурору. Мол, вымогатель приехал... Можно, Светлана Петровна, и к прокурору. Но в реальности нашей - это глупость из глупостей. Ведомство, откуда этот представитель прибыл, вообще нам все к чертовой бабушке закроет, да еще другим шепнет: в Третьяков ничего не давайте и сами не наезжайте. Там председатель бешеный. Вот так. Видите, я вам на полной откровенности. И ведь не я один это делаю. Не для себя, для города. Я прошел хорошую журналистскую школу. Потом понял - нравоучения в газете не для меня. Ерунда все это. Хотя, надо вам сказать, журналистика - часть общественно-социальной жизни. Но только часть... А здесь, в Третьякове, я реальное творю. А район тут такой, что под стать иной области. И промышленность, и сельское хозяйство. Я обещал его из трясины вытащить. И вытащу. А со стороны-то чистоплюйски ох как легко смотреть да попрекать. А если ты взялся чистоту навести, то грязи не бойся...
Он не договорил, раздался телефонный звонок, он дотянулся до трубки, не вставая с дивана.
- Да, я, Митрофан Сергеевич... Да, сейчас подъеду.
Он нажал кнопку на настольной лампе, потому что в комнату вползали сумерки, и при этом свете ей показалось - лицо его заострилось, появились полукружья под глазами. Может быть, и в самом деле он устал за их разговор.
- Старик наш звонит,- сказал он, поднимаясь.- Надо ехать.- И тут же крикнул:-Люся, вызови Сергея! Я уезжаю...
- Хорошо! - из глубин комнат отозвалась жена.
- По секрету скажу,- вздохнул Трубицын.- У старика - рак. Ему осталось...
Светлана поняла, что речь идет о секретаре райкома. Она уже наслушалась мимоходных всяких разговоров, что он плох, дни его сочтены.
- Надо ехать. Вот, привык чуть ли не по ночам вызывать... Вы уж извините, Светлана Петровна.
5
Петру Петровичу было тяжко, он не понимал, что происходит, и все его попытки вникнуть в сущность ссоры со Светланой не давались. "Наверное, совсем я плох стал. Чужой всем... Потому и тоска..." Ему не хотелось ссоры, ведь он так обрадовался приезду дочери...
Он позвонил Зигмунду Яновичу Лосю чуть свет, знал - тот не спит, и не ошибся. Лось снял трубку и Найдина узнал сразу, пусть они давно не виделись, но все же перезванивались. Услышав, о чем толкует Петр Петрович, рассвирепел, хотя тона не поменял:
- Я тебе, Петя, уже мозги по этому делу на место ставил. Ты не понял?.. Я бы и сына своего упек, если бы оказалось, что он на лапу берет.
Найдин знал: Лось и в самом деле такой, сына не пожалеет, но на этот раз и Петр Петрович рассердился :
- А может, и берет. Ты проверял? Он ведь у тебя в директорах. А ныне они разные.
Лось ответил неожиданно:
- А ты поезжай в Казахстан и проверь. Узнаешь: если Ленька берет, дай телеграмму... Мы что, с тобой на старости лет драться будем? - И сразу его голос сделался мягче.- Да пойми ты, лысая голова, если я по нынешним временам где-нибудь слабину дам, хоть по знакомству, меня тот же Фетев слопает и не утрется. Они, молодые, сейчас сноровистые.
- Так ты этого боишься?
- Нарушения закона боюсь, а не сопляков! Ты этого до нынешнего дня не понял?
Найдин, еще когда набирал номер Лося, догадывался: так вот и пойдет разговор или примерно так, но надо было попробовать ради Светланы. Лось - кремень, он должен быть таким, хорошей закалки человек, Петр Петрович уважал его, потому и сказал:
- Ладно, Зигмунд, не серчай. Только... Если дочери понадобится с тобой встретиться - не отказывай.
- Не откажу,- твердо пообещал Лось.
Петр Петрович и в самом деле верил Зигмунду Яновичу.
Найдин командовал ротой, батальоном, полком и дивизией, знал, какой великий груз ложится на человека, поставленного над жизнями множества людей, и еще он знал: большинство решений приходится принимать быстро, и верность их возможна лишь тогда, когда в единый узел завязываются собственный опыт, знания и мышление, которому подвластна в этот миг действительность. Если этого нет, то больше ошибок, больше неудач, оборачивающихся порой трагедией, и потому-то самое тяжкое в искусстве командовать - быть не только в подчинении всеобщего замысла, а иметь и свой, без него ты лишь исполнитель, и, как каждый исполнитель, рано или поздно придешь к тупику или обрыву, за которым ничего уже нет, потому-то ничего хуже не бывает этого вот слепого исполнительства. Без своей выстраданной идеи нарушается в человеке чувство ориентирования. Лось отыскал свою идею давно, вернее, выстрадал и потому был убежден: верить можно лишь доказанному факту. А дело Антона он считал ясным... Что мог Найдин на это возразить?
Прокурор области - ранг высокий, да ведь и на этом месте многие зарывались, черт-те что творили, но Лось не мог, он был человеком идеи, сам ведь незаслуженно срок отбывал - это все свершалось когда-то на глазах Петра Петровича... Как же мог Найдин не верить Зигмунду? А вот Светка этого не поняла, скорее всего и не поймет никогда, если в башку ей что втемяшится... Ишь, чертовка какая, обучилась тарелки бить, обругала отца! Разве он не готов был ей помочь?
Весь день он лелеял в себе обиду, к обеду не вышел, а когда вечером неожиданно без стука отворилась дверь и на пороге возникла Светлана, сказала сурово: "Ну, хватит губы дуть!",- он обрадовался, включил настольную лампу, чтобы увидеть ее лицо. Она была бледна.
- Что ты хочешь? - спросил он.
- Хочу, чтобы мы с тобой побывали у Кругловой. Она тебя чтит, а мне одной трудно будет.- И вдруг чуть не всхлипнула:-Я не могу проиграть... Понимаешь?
В Синельник выехали утром.
По обе стороны дороги раскинулись поля в густой зелени озими, и над ней трепетал воздух; он становился синим вдали, и невозможно было обнаружить границу между зеленью и синевой - одно естественно переходило в другое. Над дорожным полотном стелилось марево, потому казалось - впереди лужи, хотя на самом деле было сухо.
Вот из-за этой самой дороги и разгорелся весь сыр-бор с Антоном... Петр Петрович помнил, как тут строили. Он раза три приезжал в Синельник, видел бригаду рабочих, видел, как они, крепкие, мускулистые, в рваных майках или худых рубахах, но в шляпах, тут трудились - в чаду, не боясь жара, палящего солнца; у них был каток, был к самосвал, за рулем того и другого сидели люди из бригады, каждый из них умел водить эти машины и поэтому при необходимости мог подменить другого. Они приходили сюда чуть свет и заканчивали поздно вечером. Петр Петрович удивлялся их выносливости. Он и с этим самым Урсулом беседовал несколько раз; тот говорил медленно, перекатывая, как леденец во рту, мягкое "л"; лицо его состояло как бы из крупных блоков: прямой лоб, большой нос словно сливался с полными губами, всегда потрескавшимися, подбородок выдвинут. Из Урсула трудно было слово выдавить, да и другие отмалчивались. Петр Петрович наблюдал за ними, зачарованный четкостью их казалось бы неспешных, но точных движений, и восхищался, глядя, как вырастает полотно дороги. Это и была истинность труда человеческого, где все так обдумано и рассчитано, что дело словно бы само по себе делалось. Конечно, правильно, что взяли бригаду приезжих - профессионалов, своих людей на это не отвлекли, да своих и не было...
Блеснула излучина реки, еще немного, и они въедут на мост, а там, за рощицей, начнется усадьба подсобного хозяйства. Прежде чем выехать, Петр Петрович позвонил Кругловой, предупредил, что будет. Ему показалось - она сделалась неприветлива с ним, долго молчала, может быть, даже хотела отказать в свидании, тогда он твердо спросил:
- Куда заехать: в контору или домой?
- Лучше домой,- сказала она, и Найдин услышал слабый вздох.
Они не доехали до бывшего дома управляющего, хотя колонны его уже были видны, остановили автобус. Возле зеленой калитки ждала их Вера Федоровна. Она была в белом отглаженном платке, лицо ее отливало румянцем, это Петр Петрович отметил про себя, подумал: наверное, все же Кругловым здесь неплохо живется.
- Здравствуй, Вера. Дочку-то мою знаешь?
Круглова поклонилась, ответила:
- Давно видела. Девочкой.- Но руки Светлане не подала, открыла калитку, сказала: - Проходите.
Они двинулись по дорожке, выложенной плиткой, мимо грядок к крыльцу с балясинами по краям, крашенными в голубой цвет, и, пройдя сени, вошли в комнату. В ней было прибрано, отсвечивал тускло телевизор, диван застелен дешевым гобеленовым покрывалом, на столе - синяя ваза с полевыми цветами. Да, Вера Федоровна их ждала. Но не только она. Стоило ей сказать: "Садитесь, Петр Петрович",- как из соседней комнаты вышел Иван Иванович. Был он в чистой рубахе, застегнутой на все пуговицы под самое горло, посмотрел на пришедших хмуро, хотя и поклонился, и сел в углу на скрипнувший стул; правая рука обвисла беспомощно, а левую Иван Иванович положил на колено - она была темна, груба, как подошва.
- Молочка? - спросила Вера Федоровна.
- Можно,- согласно кивнул Петр Петрович.
- Меду?
- И медку можно.
Пока Вера Федоровна ставила на стол крынку с молоком, стаканы и миску с сотами, истекающими золотисто-желтым медом, Петр Петрович весело оглядывал то хозяйку, то хозяина и неожиданно громко сказал:
- А что это вы нас так?.. Словно мы вам грязи в дом нанесли? Ишь, нахмурились!
Вера Федоровна вздрогнула, что-то попыталась пролепетать, но Петр Петрович не дал, сказал:
- У тебя же, Вера, все на лице. И ты, Иван, сидишь, будто к тебе с обыском явились. Я ведь неприветливых хозяев не люблю. Встанем вот сейчас со Светкой и уйдем.
Иван Иванович смутился, кашлянул, но тоже ничего внятного произнести не смог, пробормотал:
- Так ведь...
Но Петр Петрович уже отпил молока из стакана, зачерпнул ложкой меда и как ни в чем не бывало похвалил:
- Хорошо однако! - И тут же повернулся к Вере Федоровне, сказал: -Ну, вот что, матушка. Ты знаешь: на суде я не был, с сердцем валялся. И Надежда не была, к вот - Светлана... Так что ты уж, будь добра, поведай нам, что ты там говорила и какие на то были причины. По тебе, Иван, вижу: приезда вы нашего опасались. Так сразу хочу сказать - опасаться не надо. Я к вам, как и был,- со всей душой, так и остался.
- Да что вы, Петр Петрович,- махнула рукой Вера Федоровна, и глаза ее стали наполняться слезами, но она сумела себя побороть, сцепила пальцы рук так, что костяшки побелели.- Я знаю... Вы, Петр Петрович, со злом не придете.
Светлана посмотрела на нее и, видимо, желая помочь Кругловой, спросила:
- Вы что, видели, как Антон взятку брал? Сами видели?
Но Вера Федоровна не взглянула в сторону Светланы, будто дочь Найдина вообще для нее не существовала., она смотрела только на Петра Петровича.
- Я показала на суде то, что надо...
- Как это "надо"?-усмехнулся Петр Петрович.- На суде показывают, что видели или твердо знают. Вот про это Света и спрашивает.
Тут вмешался Иван Иванович; он резко встал, прошел к столу, сказал зло:
- Ты, Петр Петрович, генерал. А деньги когда-нибудь такие, как эти шибаи получили, в руках держал? Ни хрена не держал! Вон Вера - бухгалтер и то эдакой суммы в наличности не имела. Я всю жизнь трублю, на самосвале ворочал, да и видел, как люди горбатятся, но чтобы такие деньги... Да кто их запросто так людям отдаст?
- Мы сейчас не об этом,- сказал Петр Петрович.- Это ты, Иван, в сторону уводишь. По закону они получили или не по закону? Суд посчитал - по закону. И твоя жена им эти деньги начисляла. Вот пусть она тебе скажет. Как?
- Законно,- кивнула Вера Федоровна.
- А я такого закона не признаю! - взвился Иван Иванович.- Когда одним можно столько-то... А другие - гнутся, гнутся, по копеечке собирают. Ты сам мне пенсию чуть ли не за христа ради отбил. Порядок?
- Утихомирься! - прикрикнул Найдин.- Не о том речь сейчас. Я видел, как те люди работали. Дорога заводу и району обошлась дешевле, чем положено. Платили по четыре рубля за квадратный метр, по государственным расчетам все семь полагалось... Они мастера. А мастер должен хорошо получать. Да не против богатства, добытого человечьим трудом, надо воевать, а против бедности или против бездельных денег... Ну, это другой спор! И я не о тех людях сейчас пекусь, а об Антоне. Ты, Вера, что на него показала?
Она снова испуганно вскинула ресницы, словно едва сдержала слезы:
- Не одна я. Кляпин вот.
- Он-то тут как оказался?
- Трубицына в тот день не было,- ответил за жену Иван.- А Серега... Он не упустит, чтобы закалымить. Этот Урсул за такими деньгами приехал, как его не подвезти? Вот и прибыл Кляпин.
Найдин вздохнул, снова отпил молока, сказал:
- Ну, ладно, Кляпин так Кляпин. Ну, а ты все же как, Вера?