- А что, баранку крутим. Трех директоров, считай, пережил, а колеса вертятся.
- Что же,- хмыкнула она,- ты свою жизнь по директорам меряешь? Другие вон - по годам.
- А про года, Светлана Петровна, забывать надо,- весело сказал шофер. Он улыбался, и было видно, какой у него еще крепкий строй зубов, да сам он был хоть и низкорослый, худенький, но заметно - еще силен.- Года, они в общую Лету уходят, а директор каждый день под боком.
Он открыл дверцу перед Светланой, потом проворно обежал машину, сел на свое место и бережно, неторопливо тронул.
- Ну, живешь-то нормально? - спросила она.
- Да прилично,- кивнул Селиванов.- Сыновья благоустроены. Один в Свердловске, другой в Перми, младший здесь в прокатном шурует... Слыхала про прокатный-то? Ну, да ты, небось, про все слыхала, Потеряев-то у тебя в Москве бывал. Хорош цех. Нынче все туда. А что? Просторно, светло, вредности мало, и заработок имеется. Как новый цех, так туда народ и идет, а в старье кому охота копошиться? Из мартена вон бегут. Потеряев и то добывает, и другое. И привилегии всякие мартеновским, а все равно - бегут. Он, может, век стоит, а то и поболее в нем что ни ковыряйся - все равно старье. Потому гиблый у нас завод. Мой старший, когда в Свердловск когти рвал, ор невозможный поднял. Да тут, мол, надо под все цеха взрывчатку, чтобы так шарахнуло - кирпича бы не осталось... Что они понимают? Молодые-то? Как тут в войну горбатились, они понимают? Да и до войны... Вот хорошо, Потерпев прокатный сумел поставить, а то бы вся молодежь из Поселка дунула. У нас бои идут нынче крепкие. Это он тебе расскажет. Недавно я одного пузана из Москвы вез. Тот от Потеряева не в себе выскочил, весь путь до области пыхтел, все только одно повторял: у тебя директор сумасшедший. Я, Светлана Петровна, терпел, а как до аэропорта его доставил, не в силах был больше. Возьми да ляпни: это же надо, таких дураков в Москве держат! Я-то думал, если в Москве, то смекалистый. И что? Пузан этот вдруг говорит: может, вы, товарищ Селиванов, и правы, и директор ваш прав, только, говорит, никто такими заводами, как ваш, сейчас заниматься не будет, а есть внимание к крупным предприятиям, где быть настоящей металлургии. Вот о ней главная забота... Ну, ты скажи, почему у них обо всем забота, кроме как о каждой личности? Если тут люди два века шуруют, детей растят и хотят в этой местности еще дальше род свой продолжить, почему о них никто и думать всерьез не желает? Мол, маленькие вы, а есть большие. На маленьких - тьфу! А большим наше с вами глубокое уважение. Да кто же это народ у нас на маленьких и больших поделил?..
Они остановились возле заводоуправления. Светлана поднялась на второй этаж. Едва зашла в приемную, как от распахнутых дверей кабинета зашагал, раскинув руки, Александр Серафимович. В его осанке, улыбке, во всей его могучей фигуре ощущалось хозяйское, хотя одет он был не в строгий костюм, а в широкую синюю куртку, без галстука, в клетчатой рубашке - эдакий вольный вид, но он еще более подчеркивал свободу этого человека, который мог так вот одетый явиться по вызову в райком, или срочно поехать в область, или встретить неожиданно нагрянувшего гостя, хоть из самой столицы.
- Ну, Светлана Петровна,- заговорил он, чуть ли не лучась от радости,- в какую же вы, однако, даму вырубились. Недаром говорят: третьяковские женщины - лучшие невесты в округе. Год не видел, а поди ж ты... Столицы наших не портят. Рад видеть вас. Добро пожаловать.
Ее рука утонула в его больших ладонях, он сразу ее отпустил, повел к кабинету.
- Чайку? - спросил он, едва вошли они в эту просторную комнату, светлую, широкую, с длинным, как водится, столом, укрытым зеленым сукном, и письменным большим, вокруг которого стояло множество приборов.
- Спасибо, Александр Серафимович,- сказала она.- Дома отчаевничала.
Она села к длинному столу, и Александр Серафимович сразу же опустился напротив нее, как на дипломатических переговорах.
Это показалось Светлане смешным, и она рассмеялась, ведь она помнила, как отец, когда Светлана была еще совсем девчонкой, натаскивал длинного, худого, сопевшего от старательности Александра по математике, когда тот собрался поступать в политехнический институт, а потом, приезжая на каникулы, он наведывался к ним в дом и всегда робел перед Петром Петровичем, словно был его вечный ученик. Потому сразу перешла на "ты".
- Ну, что, Саша, воюешь? - сказала она простецки.- Говорят, московского начальника отсюда шуганул.
Потеряев взлохматил русые волосы, рассмеялся:
- Селиванов?.. Ну, ничего. Лишнего не проболтает. Только тебе вот. Да, наверное, с прицелом.
- Это почему же с прицелом? - удивилась Светлана.
- Считает, может, ты в Москве на кого даванешь. Здешние Москву как большой поселок воспринимают... Но, думаю, сами отобьемся.
- А что за история?
- Да давняя, Светочка, давняя... Мы еще лет пять назад прикинули: на кого бы нам поработать? Вообще в нашем деле об этом не размышляют. Работают на свою отрасль, и баста. Ну, а нам пришла идея. Нужна сталь для электронной промышленности. Будущее-то за ней. А кто такую сталь дает? Раз-два и обчелся. Прикинули. И решили: сначала прокатный цех. Черт с ней, будем варить сталь в старых мартенах, а новую продукцию дадим. Вот тогда вокруг нас заводишки, выпускающие электронику, и закопошатся. Действовать через Госплан? Через наше министерство? Дело дохлое. Годы уйдут. А вот строительства прокатного цеха я добился. У нас, если по коридорам хорошо походишь, многого можно добиться. Дали нам прокатный, хотя и сами не знали для чего.
Потеряев откинулся на спинку стула и захохотал. И Светлана заулыбалась. Она представляла, как все это трудно было Потеряеву, ведь надо было обойти столько чиновников.
- Иногда наши бюрократы чем хороши? - продолжал он.- Они сами себя секут. Попадет в одну из бумаг такой-то цех, а дальше он уж, глядишь, и в других бумагах значится, а как он попал - никому выяснять нет охоты, да и нужды... Вот в чем фокус! Если на чиновника пойдешь войной, в лобовую атаку - проиграешь. Одному с такой силищей не совладать. А вот если чиновника облапошить так, чтобы он твою идею за свою выдал,- выиграешь, ну, непременно выиграешь. Отсюда вывод: с бюрократами не боремся, а ставим их себе на службу.
- Да ты пройдоха, Саша! - воскликнула Светлана.- Ишь, какой у тебя замысел был. А скрывал.
- Хо,- засмеялся Александр Серафимович,- да я и от себя его скрывал. Только кое-кто из вашего института да в Свердловске знали... Ну, а как начали прокатывать лист, я на один завод, на другой. Там директора - люди знающие. Такой лист для них - полный дефицит. Они - в Госплан. А наше министерство отвечает: мы такого не выпускаем. А им в нос суют - вот же, Третьяковский завод делает. Ну, скажи, Света, что бы настоящий хозяин сотворил? А настоящий бы хозяин вызвал Александра Серафимовича Потеряева и сказал: спасибо тебе, дорогой. Заводик у тебя небо коптил, в убыточных значился, а сейчас становится высокодоходным предприятием. И чтобы ты побольше нужной стали выпускал, мы тебе еще денег дадим. Так? А мне по шеям. Да крепко-накрепко. Я их подальше послал. Тогда замминистра прискочил. Посмотреть: что это за такой нахал в Третьякове проживает? Накинулся на меня: мол, к черту вашу электронику, вы о своей отрасли думайте! Вы металлург, а не электронщик. Тогда я ему и объяснил, что человек, эдак мыслящий, должен с руководящего поста лететь кверху тормашками, потому как задач промышленности не понимает. И чтобы он не очень-то зарывался, показал ему письмецо, которое я собственноручно на самый-самый верх написал. Вот он от меня, как ошпаренный, и рванул. Недавно звонок был, мол, меня на коллегию вызвать должны и за самовольство турнуть.
- Так что же веселишься?
- Да я же тебе сказал: на них в прямую атаку идти нельзя. Продуешься. Потому я давно обходный маневр предпринял и электронщиков известил обо всем. Сказал: не заступитесь - фигу с перцем получите, а не сталь. С ними нынче очень считаются. Они тоже от себя бумаги написали. И есть сведения, что вроде бы удар рассчитал правильно. А что это значит? А то! Мы Третьяковский завод не только спасем, но и на новый круг выведем. И, пожалуй, что скоро. Вот так.
- Занятно,- сказала Светлана.- На игру похоже. На дурную игру.
- Похоже,- сразу же согласился Потеряев, опять взлохматил русые волосы, и скулы его словно бы отяжелели, взгляд стал жестче.- И поимей в виду, Светлана Петровна, тут во многие игры приходится играть, да все потому, что не чиновники нынче для нас, а мы для них. Все мы по рукам, ногам опутаны и решить ничего не можем. А нужно... Очень нужно. Вот и играем.- Он метнул взгляд на Светлану, сказал еще строже: - Ну, я полагаю, ты не мои байки приехала слушать. А скорее всего про Антона... Ну, так я тебе скажу - это все один клубок... Все один. Я Антона взял, потому что Синельник нам нужен был. Очень. Людей надо хорошо кормить. У нас в горячих цехах столовые круглосуточные, а у меня до Синельника руки не доходили. Антон его поставил. Крепко взялся. И столовые у нас отличные. И мясом стали рабочих снабжать. А ведь не только в районе, но и в области туго с ним. Вот, как видишь, завод у нас вроде бы свою самостоятельность стал обретать, хотя это тому же исполкому почему-то не нравилось. Им бы радоваться, что из Поселка люди перестали бежать, почувствовали - и тут жить и работать можно, а они, видишь ли, нахмурились. Мол, слишком независимы. А зачем нам, или, скажем, любому предприятию, или даже колхозу от кого-то зависимым надо быть? - И засмеялся, пропел: - Где нет свободы, там нет любви. Ну, ладно. Меня исполком не очень-то и волновал. Но тут они сами нам предложение сделали. Даже не они, а из области. Дело вроде бы простое. Мы не один год, как и другие, деньги в область даем на строительство дорог. Так водится, говорят: или сами стройте, или деньги давайте. А на Синельник дорога - дрянь. Она и дальше, в глубину района,- сквернее не придумаешь. Тогда и решили: давайте проложим новую. Кто откажется? В облдорстрое говорят: есть бригады. Из Молдавии. Там у них избыток рабочей силы. Заключайте договор, а деньги перечислим. За годы накопились. А эта бригада Урсула взялась за лето дорогу в Синельник проложить. Я дело Антону доверил. Он и заключил договор. Все законно. Ну, вот, заработала эта бригада за лето двести тысяч... Вроде бы черт знает сколько! Ну, а если бы мы сами эту дорогу вели - значительно больше бы заплатили, да и за лето никто ее не проложит. А эти молдаване - мастера. Конечно, от таких денег - а в бригаде двенадцать душ всего - весь Третьяков ахнул. Даже не слыхали, чтобы столько можно было заработать. Опять же, говорю, все законно. Так бы и уехала бригада Урсула с миром, но тут в прокуратуру анонимка. Мол, Антон с бригады двадцать тысяч взял, потому и договор такой. Ну, а чем кончилось - знаешь. Я, Светлана, пороги все обил, Антона защищая, но защитить не смог. Денег-то у него этих не нашли... На книжке три тысячи было, но, говорят, он их из своих плаваний привез. Даже суд это подтвердил. Вот вся история. А что от меня знать хочешь - спрашивай.
Он встал, прошелся вдоль длинного стола, словно разминаясь. Светлана наблюдала за ним и думала: конечно же, Потеряев не так прост, как может с первого взгляда показаться, это он перед ней сейчас такой открытый - душа нараспашку, но для того, чтобы проделать все то, о чем он рассказал, и впрямь нужна далеко не ординарная изворотливость. А может быть, не один он сейчас такой, может быть, вообще ныне директора заводов, если хотят чего-то добиться, ищут свои изощренные пути, как ищут их в той же науке,- ей ли это не знать... Но она приехала сюда ради Антона, и надо спрашивать о нем, она и спросила:
- А ты-то сам как считаешь: Антон эти двадцать тысяч взял?
Потеряев шагнул к ней, остановился напротив, ухватившись двумя руками за спинку стула, и ей показалось - дерево хрустнет под его крепкими пальцами. Ей невольно пришлось задрать вверх голову, чтобы увидеть его темные глаза, смотрящие строго.
- Не знаю,- твердо сказал он.
И это прозвучало хлестко, как удар. Сразу же она ощутила тошноту: так неожиданны были его слова, и ей понадобилось какое-то время, чтобы набрать воздуха и растерянно спросить:
- Это как... не знаешь?
Хотя она уже понимала: Потеряев допускает возможность, что Антон мог соблазниться деньгами.
- Ты считаешь...- проговорила она.
Но он перебил:
- Видишь ли, Светлана Петровна, я хочу, чтобы ты правильно поняла... Я сказал: "Не знаю". Это значит - ничего не могу с полной уверенностью утверждать. Я Антона не разгадал. Всего человека вообще, наверное, никогда не разгадаешь. Но в тех, с кем я работаю, хоть главное понять стремлюсь. А Антон... Я его не понял. И зачем ко мне пришел - не понял. И почему они с Трубицыным друг друга невзлюбили. Да тут много "почему"...
- Что еще? - спросила она, чувствуя: сейчас Потеряев может сказать нечто такое, что окончательно бросит тень на Антона.
- Круглова Вера Федоровна...- сказал Потеряев.- Ведь я ее знаю... Она женщина-мученица. ОНА ЛГАТЬ НЕ СТАНЕТ.
И в этих словах его прозвучала такая неожиданная горечь, что Светлана поняла: Потеряев и в самом деле был бы рад ее хоть как-то утешить, да не может. Что уж тут поделаешь?
4
Отец заперся у себя в комнате, и она не решилась зайти к нему; дома сидеть не хотелось, она быстро переоделась, выскочила на улицу, пошла плиточным тротуаром. На ней был синий пиджачок из тонкой кожи и вельветовые брюки, все-таки. вечерело, и на воле сделалось прохладней. Она сама не заметила, как вышла к Третьяковскому обрыву. Здесь возле Думного камня собралось немало народу, стояли парами, в обнимку, или сидели на скамьях, на самом камне. Светлана прошла к парапету и, облокотившись на него, засмотрелась на открывшийся простор. Внизу горела расплавленной медью река, справа и слева она уходила за густые ветлы и потом вновь возникала, но уже иная, с синим отливом, словно огонь за этими ветлами остужался, а там, где она полыхала, вырастал прозрачный золотистый отсвет, он уходил вверх, в туман, и вся даль была укрыта этим розовым туманом, только на горизонте обозначался разрыв, в котором густо пылал солнечный диск. Светлана знала - это все ненадолго: солнце падет - и быстро поменяются краски, не будут такими яркими, а туман сделается гуще, и она смотрела жадно в этот странный мир, отдающий первозданной дикостью творенья, из которого веяло густыми медовыми запахами.
Она не услышала за спиной шагов, только почувствовала прикосновение к плечу, и сразу же вкрадчивый голос проговорил:
- Светлана Петровна?.. Вот уж не ждал.
Она выпрямилась, оглянулась и увидела Владлена Трубицына в синем спортивном костюме фирмы "Adidas", в таких же синих кроссовках с тремя полосками. Он держал в руках большую спортивную сумку, из которой торчали рукоятки двух теннисных ракеток. Трубицын улыбался, он был свеж лицом, с хорошим, мягким загаром, с вмятиной на подбородке.
Он протягивал ей руку, и Светлана невольно протянула свою, он тут же склонился и поцеловал ее. Она знала - на них смотрят многие из тех, кто собрался у камня, но его, видимо, это не смущало.
- Рад вас видеть, рад,- проговорил он.- А я с корта... У нас вот тут рядом корты хорошие построили.
Она сразу же вспомнила, как он учил их, девчонок, играть в теннис, из нее так и не вышло хорошего игрока, а он, видно, не изменил своему увлечению.
- Выдался свободный часок, прибежал.
Она знала - бежать ему было недалеко, потому что от Думного камня до особнячка, где по старой традиции жили все председатели Третьяковского исполкома, рукой подать: вон видна каменная ограда, а за ней зеленая крыша.
- Не составите компанию? - спросил Трубицын.
- Ну, что же,- ответила она.
Он легко взял ее за локоть и повел в сторону своего дома.
- Признаться, уже наслышан о вашем приезде,- сказал он негромко. Был голос у него мягкий, чуть басовитый, он словно бы не звучал рядом, а вползал, достигая слуха, как это бывает, если играет за стеной соседа приятная музыка - вроде и прислушиваться не хочешь, а она заставляет.- Вот, говорят, вы и к Антону летали.
- Летала,- ответила она, понимая, что в его утверждении содержится вопрос, как, мол, там Антон.
Они дошли до каменной ограды, остановились подле высоких деревянных ворот, окрашенных в зеленое, в них была калитка, он отворил ее своим ключом, сказал:
- Заходите. Минут сорок у меня есть... Поболтаем.
Она вошла во двор, огляделась с любопытством - никогда здесь не бывала, вот ведь и от дома Найдиных недалеко, а это место даже для коренных жителей словно бы запретное. Говорят, этот старый особняк был прежде поповский, зады двора его упирались в церковную ограду.
Трубицын открыл двери, сразу же крикнул:
- Люся, у нас гость! - и пропустил Светлану вперед.
Она вошла в полутемную комнату, довольно тесно заставленную золотистой мебелью, она узнала югославский гарнитур, бывший совсем недавно в моде, но оглядеться как следует не успела.
- Мы пройдем ко мне в кабинет,- сказал Трубицын.
Едва Светлана опустилась в кресло, как почти бесшумно вошла Люся, поставила поднос с кофейником, чашками и вазочкой печенья.
- Вы, Светочка, сами управитесь,- ласково пропела она и тут же вышла.
Пока Светлана наливала кофе Трубицыну и себе, все время ощущала, как он ее разглядывает, и это настораживало. Но стоило ей поднять глаза, взять чашку, чтобы сделать глоток, как он расплылся в улыбке, и у нее мелькнуло: а он, наверное, нравится женщинам, он и ей и ее подружкам когда-то нравился, сам ведь знает об этом прекрасно.
- Мне очень хочется,- сказал он,- чтобы у вас рассеялось недоброжелательство ко мне.
- А откуда вы взяли, что у меня оно есть?
- Чувствую, Светлана Петровна, очень хорошо чувствую.