Грузинский прозаик Тамаз Годердзишвили, геолог по профессии, начал публиковаться в 60-е годы. Он - автор нескольких сборников рассказов и повестей. Героев Тамаза Годердзишвили отличает стремление к деятельной жизни, творческое отношение к избранному делу и любовь к людям.
Содержание:
ПОВЕСТИ 1
РАССКАЗЫ 42
Примечания 84
Гномики в табачном дыму
ПОВЕСТИ
БЕЛЫЙ ОСТРОВ
…Остров был белым и безлюдным. Голубое небо, синее-синее море и посреди - пустынный белый остров чистого, сыпучего песка. Песчаные дюны под ветром принимали самые причудливые очертания и пели. Море тоже пело на разные голоса, по своим таинственным, неведомым человеку канонам, но звуки песчаных дюн, на которых играл ветер, выделялись на фоне голосов моря и неба, как выделяются голубые прожилки на белой и нежной женской груди.
Дюны уступами спускались к морю и исчезали.
На берегу плясали женщины. Смуглые, гибкие, полные страсти и неги, они плясали с бесстыдным самозабвением плавно и быстро кружились, и фигуры их походили на смерч, в котором нежно колыхались руки, напоминая сказку в устах ребенка.
Я без волнения, сам себе удивляясь, смотрел на их танец и пел, повинуясь голосам песка, неба и моря. Я пел громко, но женщины не слышали мою песню, не видели меня. Они искрились в головокружительной пляске под белым солнцем, на белом песке, среди синего моря и неба. И не было в этом сине-белом пространстве тени - ни от женских фигур, ни от горбатых дюн. И чем выше поднималось солнце, тем громче пели пески, тем стремительней двигались женщины - чуть приметно трепетали упругие груди и легко переступали по песку длинные прекрасные ноги.
Женщины не видели меня. Они без устали кружились неистовым блаженством откликаясь на новые ритмы Я отполз от них к воде, а они, ничего не видя в самозабвении пляски, все наступали и наступали на меня. Их загорелые тела были невесомы, но, касаясь меня, они тяжелели, словно отлитые из бронзы. Я приподнялся. Женщины вскрикнули и вихрем закружились вокруг.
Песок обжигал ноги, я кричал, пел, но исступленно-страстные голоса женщин глушили мой голос. Я медленно тонул, без надежды на спасение, погружаясь в море белого песка, и снова кричал. Женщины неудержимо кружились вокруг меня, вихрем взвивая белый песок и затмевая солнце.
Внезапно все замерло.
Я повалился на берег у самого прибоя.
Первая волна обожгла мое исцарапанное песком тело. Потом набежали другие и, обласкивая прохладой, унесли в море. Телу стало легко, свободно. Набрав в легкие воздуха, я стремительно летел под водой, словно в невесомости. Вода нежила и успокаивала. Воздух расправлял легкие. Отдохнув, я вспомнил о женщинах и поплыл к берегу. Пустынный белый остров безмолвно расстилался передо мной. Непонятный страх проник в душу. Я стоял на белом песке и не знал - были здесь женщины или нет. На белом песке осталось множество легких, едва приметных следов. И надо всем простиралось голубое небо, вокруг синело море, и ослепительное солнце освещало безлюдный белый остров.
Я был один. И вспомнились дни, оставившие неизгладимый след на белом песке моей души.
1
Муж и сын Колдуньи без вести пропали на войне. Сначала ожидание, а потом горе состарили ее. Много видел я пожилых людей, но никого с таким морщинистым лицом.
Колдунья вела в школе историю, географию, логику и психологию. В свободное время занималась с отстающими по физике и математике.
Старшеклассники сказали, что на ее уроках надо вести себя тихо. Старшеклассников мы боготворили, но насчет поведения держались своего мнения. Обучение тогда было раздельным, класс состоял из одних мальчиков.
Колдунья вошла в наш класс и, взявшись за журнал, жестом разрешила сесть. Мы сели, дружно хлопнув крышками парт. Грохот был почище взрыва, но лицо Колдуньи осталось бесстрастным. Мы насторожились - этот прием действовал на нервы учителей безотказно и всегда вызывал поток нравоучений. А Колдунья словно и не слышала. Раскрыла журнал и стала выкликать учеников. Назвав фамилию, она пристально вглядывалась в ученика, словно пыталась вспомнить, где его видела. На наши отклики вроде: "Я здесь!", "Здесь, уважаемая!", "Что вам угодно?" "Да!", "Здесь я!", "Вот я!" - не обращала никакого внимания. Покончив с перекличкой, она закрыла журнал и швырнула его в ящик стола. Демонстративно швырнула. Класс еще больше насторожился - что у нее на уме?
Она начала урок с объяснения того, что является предметом логики, в чем ее значение. Если кто-нибудь шептался с соседом, она прерывала объяснение и говорила: "Берадзе, ты меня слушаешь, детка?" Или: "Маисашвили, успокойся, дорогой", "Для тебя рассказываю, Чикобава!"! Мы ошалели - с одного раза запомнила все фамилии! Не верилось, каждому хотелось убедиться, запомнила ли она его. Я достал английскую булавку и кольнул под партой соседа в руку. "Отарашвили!" - тут же обратилась ко мне Колдунья и протянула руку. Я встал и смущенно бросил булавку ей на ладонь. И тогда Колдунья сказала нам: "Ребята, ваши глаза как окно, в них видно все, что у вас на уме и на сердце. Не приучайтесь лицемерить. Растите настоящими мужчинами - с открытым взглядом. Душа и сердце должны отражаться в глазах. Не поступайте дурно, не лгите и не притворяйтесь, все равно никого не проведете. Ваши глаза должны светиться чистым, ясным светом".
Колдунья глянула на часы. Несколько секунд прошло в молчании, потом зазвенел звонок.
Колдунья… Наша учительница дорогая, наша тетя Оля! Почему не все восприняли ваши слова?! Почему не у всех из нас открытый взгляд и не у всех глаза светятся чистым светом?! Мы всем классом поклялись хранить дружбу, стали побратимами. Откуда же взялся среди нас предатель? И почему им непременно должен был оказаться моя друг, мой брат, частица моей души и плоти?..
Из всего класса мы трое были неразлучны. Мы проводили вместе все свое время - с утра до ночи. Только спали врозь. В трудные годы войны не просто было накормить двух лишних людей. Поэтому, не уговариваясь, мы по очереди ходили друг к другу. Все трое окончили школу с золотой медалью. Важа поступил в медицинский, решил стать хирургом, Гига - в театральный, на режиссерский, я - в политехнический, на дорожно-строительный. Считалось, что мы выбирали профессию сообразно своим влечениям и наклонностям - так приучили нас думать в школе. И Гига не говорил, что поступил на режиссерский под влиянием отца, довольно известного артиста. И мать его тоже была артисткой, чуть ли не на сцене родилась… Я поступил на дорожно-строительный потому, что мой старший брат давно проводил дороги в горах. А кроме того, манила природа, жизнь в палатках, постоянная новизна - все то, что называют романтикой. А почему Важа оказался на медицинском, никто не знал. Отец его строил мосты и туннели, мать работала переводчицей. Она отлично владела английским и испанским.
Лекции у нас бывали в разное время, но мы умудрялись встречаться, гулять по проспекту Руставели и спорить, спорить, словно без этих споров наши встречи не имели смысла. Спорили обо всем: о том, что знали, и о том, чего не знали. В школе со слезами расставались на летние каникулы, в институте старались в одно время сдать экзамены, чтобы всем вместе укатить к морю.
Мы любили друг друга крепко, по-настоящему.
Потом мы полюбили девушек. Сначала влюбился Важа. Это было странно, потому что он не проявлял интереса к девушкам. Потом я и, наконец, Гига. И теперь мы всюду ходили вшестером. В театр, в кино, на концерт, в гости. Мы все любили друг друга, крепко, по-настоящему - все шестеро. И казалось, счастливей нас нет никого.
Однажды Гига пришел ко мне мрачный - он рассорился со своей девушкой. Мы пытались, но не смогли их помирить. Важа два раза ходил к девушке, уговаривал ее. Ничего не вышло. С горя зачастили в ресторан, пили и спорили. Спорили о первой любви, которая бывает такой мучительной. Гига и правда походил на мученика - осунулся, побледнел, оброс.
Моя девушка тоже покинула меня - вышла замуж. Не сразу, понятно, сначала и мы поссорились.
Прошло время. Мы с отличием окончили институты. Я и Важа стали работать в научно-исследовательских институтах. Гига - в театре. Важа женился на той самой девушке, которую полюбил впервые. За день до свадьбы мы устроили "мальчишник", и Важа уверял нас, что любил Марину с пятого класса. Мы, конечно, не поверили. Пять дней веселились мы на их свадьбе, а на шестой усадили молодоженов в поезд и отправили в Сочи, к дяде Важи. Когда мы их проводили и остались с Гигой одни, он сказал:
- Как я счастлив, Гурам, если б ты знал! Мы с тобой обрели сестру. Марина - прелесть.
И всю дорогу до дома только и говорили о Марине. Мы действительно были счастливы.
Прошло несколько лет. Я по полгода проводил в экспедициях. Перед отъездом мы всякий раз собирались в ресторане вчетвером: я, Важа, Гига и Нана. У Марины росли уже сын с дочкой, ей некогда было ходить с нами в ресторан.
Мы с Наной любили друг друга. По-настоящему. Прошло время, когда я изображал любовь.
Мы сидели в ресторане. Нана не сводила с меня восторженного взгляда своих синих-синих глаз. Для Наны я был самый умный, красивый, сильный. Она хотела, чтобы я провел самую лучшую дорогу, стал бы самым знаменитым. Она смотрела на меня зачарованно. Я любил Нану, мечтал быть с ней всю жизнь. Я знал: когда Нана и ребята проводят меня и поезд тронется, Нана заплачет. Потом каждый день, каждый божий день будет встречаться с Гигой, Важой и Мариной (у Марины она "учится материнству"). Они вместе будут ходить в кино, в театр - если Марина сможет выбраться, а если нет, пойдет с Гигой… Важа не оставляет Марину одну с двумя детьми, поэтому Нане приходится проводить время с Гигой. Обо всем этом мне сообщает Гига - пишет письмо или рассказывает, когда я возвращаюсь.
Мне приятно, что друзья внимательны к Нане…
…Поезд тронулся.
- Перестань плакать, хватит, - успокаивал Важа Нану.
- Нана - большая девочка, Нана не будет плакать, - сказал ей Гига словно маленькой и обнял за плечи.
Нана молча глотала слезы, ласковые слова Гиги еще больше растравили ее. Она припала к его плечу и разрыдалась…
Когда поезд скрылся, Нана подняла голову и глубоко вздохнула. Вздохнула и… снова уткнулась лицом в широкое плечо Гиги, захотелось, чтобы он обнял ее, утешил. Она посмотрела на убегавшие вдаль сверкающие рельсы и улыбнулась.
И так захотелось ей снова опустить голову на грудь Гиге или кому-нибудь еще, все равно кому, лишь бы излиться - какая она несчастная, самая несчастная на свете, потому что одинока. Но кто умеет слушать лучше Гиги! Его глаза так и впитывают слова Наны. С первого дня знакомства он был чутким. Почему же она только сейчас вспомнила об этом? В глубине души ей было приятно, что она и раньше замечала, как внимателен Гига. И ей снова захотелось поведать ему, как тяжело оставаться одной…
- Послушай, Гига, кто та красивая девушка, с которой ты шел вчера в обнимку?
- Какая девушка? - Гига тупо соображал с похмелья.
- Черноволосая, синеглазая, в платье с синими цветами.
- А!
Гига растерялся. Вспомнился сон…
- Не крути! - не отставал от Гиги заслуженный артист республики, который всегда говорил о нем так: на моих глазах вырос, кто бы подумал, что окажется таким талантливым.
- Приготовьтесь, третий звонок, - неестественно громко сказал Гига и спустился в зрительный зал.
Театр был полон. Из обширного репертуара театра лишь спектакль Гиги давал полный сбор, несмотря на то что шел уже в тридцатый раз. Спектакль начался. Гига вошел в ложу - там сидели Важа, Марина и Нана - и сел в кресло.
- Успеете в этом сезоне дать в тридцать пятый раз? - спросил Важа. (Каждый пятый спектакль друзья смотрели вместе и обсуждали происшедшие изменения. Если бывала хорошая погода, шли в сад на набережной; если нет - собирались у Важи.)
- Не знаю. Думаю, что нет! - ответил Гига.
- Пойдете к нам после спектакля? - спросила Марина.
- Я спешу домой, - сказала Нана.
- Гига тебя проводит.
Когда Важа и Марина сели в троллейбус, Гига взял Нану под руку и сказал:
- Знаешь, меня сегодня спросили в театре - кто была эта красивая девушка, которую ты провожал?
- Правда?
- Наверное, и завтра спросят.
- А ты что ответил?
- Мне всю ночь снился один сон!
- Что же именно?
- Ты мне снилась, Нана! Всю ночь!
- Я?!
- Нана, милая, что это за интересный молодой человек провожает тебя вот уже второй день? - полюбопытствовала пожилая соседка Наны: окна ее комнаты выходили на улицу.
- Знакомый один.
- Славный, видно.
- Да, талантливый режиссер.
- Ах, - развела руками вдова, - от артиста лучше подальше!
Нана рассмеялась.
Чудесно в городе по вечерам в начале июня. Это потом, с середины июля, начнет плавиться днем асфальт, а вечера становятся душными.
- Алло!
- Попросите, пожалуйста, Нану!
- Я слушаю.
- Не узнал. Такой печальный голос!
- Здравствуй, Гига. Как ты? Где пропадаешь?
- Придешь вечером к Марине?
- Не знаю… Наверное… Почему спрашиваешь?
"Как внезапно врывается в сердце сомнение, без спросу, бесцеремонно!"
- Видишь ли… Если ты будешь… Одним словом, скажи, если придешь, не хочу ходить к ним зря.
В кино им встретились знакомые. Они сидели молча, Гига держал руку Наны и не шевелился. Фильм был интересный, но они не могли сосредоточиться. От руки к руке переходил таинственный ток, он жег лицо, волновал кровь, туманил голову.
На улице было жарко. По дороге о чем-то говорили. Когда расстались, Нана задумалась, но Гурама она ни разу не вспомнила.
Гига не спал всю ночь. Все казалось, что держит нежную, легкую руку Наны. Рука его горела. Он не выдержал, прошел в ванную и подставил под холодную струю сначала руки, потом пылающий лоб… Эта девушка с синими глазами, иссиня-черными волосами, остро торчащими грудками влекла его неумолимо. Она ходила легкой и царственной поступью, встречные оборачивались ей вслед. В ней была уверенность красивой женщины и мягкая крадучесть коварного хищника. Она была необыкновенна. Только идиот или несмышленый малыш мог оставаться к ней равнодушным. Гига был взволнован своим открытием. Охватившее его чувство засасывало, как засасывает болотная трясина или прибрежный морской песок. Он и не пытался удержаться, он забыл обо всем на свете.
* * *
"Есть ведь кое-что, от чего можно найти спасение. Верно?"
"Верно, Нана".
"Значит, есть и такое, от чего нет спасения?"
"Наверное, есть".
"Вот это как раз то, от чего нет спасения! А когда нельзя спастись от чувства, исход ясен с самого начала. Я уже не могу без его рук, без его губ, без его глаз. Он необходим мне каждый день, каждый час, каждую минуту. Понимаешь?"
"Понимаю, Нана, понимаю…"
* * *
- Важа, а ты знаешь, невеста Гурама встречается с Гигой.
- Постыдись, что ты говоришь!
- Майя видела их на фуникулере! Позавчера поздно вечером.
- Ну и что?! Нельзя погулять на фуникулере?
- ?!
- Какая Майя?
- Моя Майя. К ней приехали родственники из Киева, вот она и водит их по городу…
- Думаю, не разобрала в темноте, ошиблась.
- Да, наверное.
- Арбуз принес?
- Нет, забыл.
- А хлеб?
- Нет. Пойду принесу.
- Я одна должна помнить обо всем! Я должна стирать, гладить, подметать и еще помнить обо всем, покупать хлеб?..
Марина швырнула детскую рубашку в ванну и пустила горячую воду.
- Что с тобой? Сказал же, схожу, принесу что надо.
- Ты совсем не думаешь о семье! Когда хочешь, уходишь, когда хочешь, приходишь… Где ты пропадаешь, где?
- Что случилось, моя девочка, что? - Важа ласково улыбнулся Марине. Марина поспешно вышла из ванной и стала накрывать на стол.
- Что случилось? - спокойно повторил Важа.
- Сходи за хлебом.
Когда Важа принес хлеб, стол был уже накрыт. Дети ушли играть во двор. Марина налила Важе суп.
- Что же все-таки произошло? - снова спросил Важа.
- Ты ничего не слышал о Нане и… Гиге?
Три месяца пробыл я в экспедиции и теперь на день возвращался в город.
Я отлично выспался в поезде. Проснулся в хорошем настроении. Начинался обычный день, ничем не отличающийся, как я думал, от всех других.
На вокзале меня встретил только Важа. Мы обнялись и расцеловались. Потом заняли очередь на такси. Когда и через пять минут Важа не заговорил о Нане, мне стало страшно. Я смотрел другу в глаза: как всегда, взгляд его был спокойным. Я еле поспел в институт на ученый совет.
- Слушаю.
- Попросите, пожалуйста, Нану.
- Ее нет. Позвоните через час.
- …Слушаю.
- Это опять я. Попросите Нану…
- Наны нет, дорогой. А кто ее спрашивает?
- Гурам. Передайте, что сегодня в одиннадцать часов я уезжаю, вагон десятый.
- Хорошо, передам. А кто вы?
- Гурам.
- Гурам?
- Гурам, ты дома? - послышался голос Важи.
Я выглянул из окна. Внизу стояла белая "Волга". Важа улыбался.
- Что ты скалишься?..
- Выводи свой "катафалк", а то аккумулятор сядет.
Моя "Волга" была черного цвета, и ее с первых дней окрестили "катафалком".
- Не сядет, не бойся. Ты же знаешь, я на день приехал, и не стоит ее тревожить. Куда собираешься ехать?
- Вместе с тобой в "Нарикала"! Ты столько времени не был здесь, неужели не соскучился по шашлыкам дяди Васо?
Дядя Васо был шеф-поваром ресторана "Нарикала".
- И мы не уместимся в твоей "Волге"?
- В моей "Волге" мое семейство еле умещается.
- Ладно. Спускаюсь.
Важа ехал впереди. Он не свернул к своему дому, и я поднял руку, чтобы остановить его. Он не остановился, а подал знак следовать за ним.
Важа не станет попусту тратить время.
"Москвич" осторожно выехал с зеленого поля на проселочную дорогу, вздымая за собой пыль. Из радиоприемника неслись навевающие печаль звуки блюза. Женщина, спасаясь от пыли, стала поднимать оконное стекло.
- Не закрывай, жарко! - попросил мужчина.
Женщина закрыла окно. Через несколько километров проселочная дорога сомкнулась с широким шоссе. "Москвич" легко помчался по асфальту к городу. Их было двое. Они молча ехали по давно знакомой дороге, но и молчание, как и взгляды их, выражало ласку.