* * *
А жизнь в лодке идет своим чередом. От базы до точки погружения только на штурманской карте недалеко: прошагал циркулем разок-другой - и у цели, а в действительности топаешь и топаешь, топаешь и топаешь. Впереди лодки, справа, слева видны траулеры, процеживающие сквозь капроновое полотно сетей и тралов свинцовую воду моря. То над одним из них, то над другим вдруг собираются густой тучей чайки - значит, на этом судне сейчас выбирают трал. Там идет горластый птичий пир.
Траулеры, большие и малые, только сошедшие со стапелей верфей - и потрепанные штормами, летом и зимой, днем и ночью черпают и черпают рыбу, и совершенно непонятно, откуда же берется ее такая прорва. Как ее всю уже давно не вычерпали? Бездонное, что ли, оно, это море?
Уже давно северо-западный мокрый ветер нагнал волну, лодку раскачало и Федя Зайцев, не выдержав, рухнул на палубу шестого отсека, сомлел в зыбучем забытьи в обнимку с ведром. Это был его первый в жизни выход в море. Еще утром, когда только подали команду о приготовлении лодки к походу, у Феди куда-то глубоко внутрь ухнуло сердце, он позеленел и его начало подташнивать. Наслушавшись россказней, Федя испугался, сник. Поначалу он, правда, крепился часок-другой, его даже хватило на занятия с Казанцевым. А теперь вот совсем сник.
Кок Иван Козлов, голенастый, небрежно сварганенный из толстых и неуклюжих костей малый, запихнул в бак сразу все, что полагалось по меню-раскладке для супа с макаронами, и вот уже четвертый час не вылезал из трюма моторного отсека. Чего-то там чистил, копошился - словом, помогал мотористам.
В бак с супом он больше не заглядывал, суп его нисколько не интересовал.
До призыва на военную службу Иван работал в колхозе трактористом и до самозабвения любил свою профессию, свою "лошадку". Но по чьему-то головотяпству его послали переучиваться на кока. Придя из учебного отряда на лодку, Козлов категорически заявил, что готовить харч не научился. С тех пор вот уже четвертый год мучился он и мучилась команда. В море большую часть суток он проводил в моторном отсеке, а варево его можно было есть только после многодневной голодухи. Оно все и всегда было на одно лицо - густой клейстер, сваренный на мясном бульоне. Уговоры и взыскания не помогали.
Когда лодка идет в надводном положении, воздух к дизелям подается через верхний рубочный люк. И поэтому сейчас в центральном посту стоит жуткий сквознячище. Командир группы рулевых (в просторечье - штурманский движок) лейтенант Вадим Белиловский, друг-приятель Казанцева, снует вверх-вниз от штурманского прокладочного стола в центральном посту до мостика и обратно. Он то берет пеленги, высоту выползающего иногда из-за туч солнца, то ведет метеорологические наблюдения. Он молодой, не уставший от всего этого, и ему пока еще в удовольствие такое вот шныряние по вертикали. Правда, шныряя, он старается не терять чувства собственного достоинства, делает это степенно и солидно. Белиловский всегда этакий прибранненький, аккуратненький и уважительный к старшим, ну точь-в-точь примерный ученик-первоклашка. И, видимо, потому приклеилось к нему уменьшительно-ласкательное имя Вадюня. Даже матросы за глаза так зовут его, и никак от этого не избавиться. Зато Вадюня расцветает, когда его величают Вадимом Леонидовичем. У него даже веснушки розовеют от удовольствия.
Когда Вадюня лезет вверх или спускается вниз, он закупоривает собой отверстие рубочного люка, и тогда сквознячище начинает завывать на разные голоса. Ну прямо осипший орган.
Казанцев, закутавшись в меховую куртку-канадку, стоит вахту в центральном посту. Точнее, не стоит, а сидит на складной табуретке почти под самым люком. Знобкий сквозняк прежде всего окатывает его. Лейтенант сидит нахохленный, насупленный то ли от холода, то ли от обиды на начальство. Не понять… Дела у него вроде бы сейчас никакого: раз в полчаса обойти и осмотреть лодку, проверить, как моряки несут вахту, а в остальное время сиди себе, принимай доклады из отсеков - что в них делается и что не делается, какой насос или компрессор пустили, какой остановили. И все. Холодно и скучно Казанцеву. А душа у него вся в занозах. Гложет его свирепая обида.
Очередной рейс сверху вниз совершил Вадюня. Деловито поколдовав над картой, он чинно подошел к переговорной трубе, солидно прокашлялся и крикнул в нее:
- На мостике! - Голос его сорвался. Вадюня дал петуха и смущенно зыркнул по сторонам - не смеются ли над ним. Убедившись, что никто не обратил внимания на его колоратуры, он потише и баском раздельно по слогам возопил: - Мос-с-тик-к!!! - Когда мостик откликнулся, Вадюня доложил: - Время поворота на курс семьдесят градусов!
Легли на новый курс, и лодку резко накренило - волны теперь били точно в борт. Что-то гулко грохнуло в трюме центрального поста. Казанцев, не вынимая подбородка из теплого воротника канадки, громко спросил:
- Эй, там, в погребе! Вы чего, чебуреки-бублики, ушами хлопаете? - Обозвал и тут же спохватился, оглянулся - не услышал ли замкомбрига.
- Это кингстонный ключ упал, - сообщили снизу, прямо из-под ног Казанцева.
- Ну, слава богу, хоть уши целы, - умиротворенно прокомментировал доклад Казанцев.
Лодку раскачивало все больше и больше. Перехватываясь за трубопроводы, к Казанцеву подобрался Вадюня и спросил его:
- Ты чего в миноре? Отказали?
- Отказали.
- И правильно сделали, - тихо, но убежденно произнес Вадюня. - Блажь это.
- Блажь? - вскинулся Казанцев. От возмущения его голова на длинной, тонкой, с нежными синими прожилками шее вылезла из широкого ворота куртки, и он стал похож на черепаху Тортиллу, только еще молодую. - Блажь?! А если я не хочу вот так часами сидеть и пялить глаза на все эти железки?! А если… Если мне все это плешь до мозгов переело?!
- Что "все это"?
- Ну, все! Хотя бы эти дурацкие вахты, подчиненные, вся эта так называемая воспитательная работа - чтобы никто не напился и не наделал дров из нашей боевой техники… Понимаешь, я советский человек, комсомолец, патриот своей Родины. Надо будет - пойду в бой и жизнь отдам без сожаления. Но сейчас вот, в мирное время, я под танки бросаться не желаю. Увольте меня на "гражданку" - и я буду полностью удовлетворен…
- Неубедительно.
Казанцев зло посмотрел на приятеля и, решив его побольнее задеть, умышленно громко протянул:
- Вадюня ты и есть Вадюня. Вадю-унчик…
Лицо Белиловского ярко вспыхнуло, он покосился вправо, влево и зашипел:
- Тише, ты, жердь дубовая, люди же слышат…
Казанцев довольно хохотнул:
- Ха, сенжюст запорожский, за командирский авторитет свой дрожишь? Вот так всю жизнь трепыхаться будешь, волноваться.
- А-а, пусть волнуется Ледовитый океан. Я не ты, я службу люблю, пойми ты это своей дырявой скворечней.
- Ну ладно, кончай дуть балласт… Я это шутя, извини. Хочешь, я у тебя публично извинения попрошу? Мне это уже не впервой.
- Не валяй дурака, Игорь. Помни, что ты пока еще офицер.
- К сожалению… А впрочем, продолжай меня воспитывать. - Казанцев взглянул на часы. - Еще до конца вахты времени навалом.
- Не знаю, какой из тебя инженер получится, но вот клоун из тебя знатный вышел бы. Знаешь, рыжий такой и глупый. - Белиловский обозлился. - Серьезно-то оглядись в отсеках. "Гражданка"… "Гражданка"… Заладил, А ты подумал, куда ты на "гражданке"-то пойдешь? Кому ты там нужен?
- Это я-то? Ну уж ты, братец, загнул - "кому ты нужен"… Я и инженер-дизелист, и системщик, и электрооборудование знаю, и компрессоры, и насосы Да меня на любой завод механиком с руками-ногами возьмут.
- Во, во! На завод! А там те же вахты, только сменами зовутся. Тот же план. Только у нас план БП, а там - производственный. Те же подчиненные. Но здесь они тебя по уставу уважать обязаны, честь тебе отдавать, на "вы" называть, а там хотят - уважут, не захотят - к черту пошлют.
- А-а, знаешь ты много…
Они и дальше продолжали бы спорить, если б из второго отсека не вылетел шалый от счастья старший лейтенант Лобзев. Гулко захлопнув за собой переборочный круглый люк, он, сияющий, постоял мгновение-другое в обалделом онемении и завопил:
- Ур-р-ра-а-а!!!
Все повернулись к нему в недоумении.
- Ур-р-ра-а-а!!! Сын родился!!! Сережка! Во! Только что радиограмму получил: "Поздравляю, родился сын. Назови его сам. Целую, Муза". М-м-м… - Лобзев взасос впился в бланк радиограммы. - Ур-р-аа!
- Что за шум в центральном посту? - раздался с мостика недовольный голос командира.
- Товарищ командир, у старшего лейтенанта Лобзева родился сын, - с готовностью доложил Казанцев. По вахте он сейчас был старшим в центральном посту. - Только что радиограмму получили.
Командир несколько мгновений помолчал и ответил:
- Есть. Старшину команды радистов на мостик. - И тут же щелкнул тумблер включения корабельной трансляции. - В носу! В корме! Говорит командир. Товарищи подводники, только что получено радостное сообщение о том, что в семье старшего лейтенанта Лобзева родился сын. От имени всех нас поздравляю вас, Вячеслав Станиславович, желаю, чтобы сын ваш рос здоровым, крепким, жизнерадостным, радовал родителей и со временем тоже стал подводником. Еще раз поздравляю вас и вашу супругу.
В динамике щелкнуло, торжественная часть закончилась. За обедом сегодня все выпьют "наркомовские" за лобзевского малыша.
В горле рубочного люка завыло - это на мостик выскочил старшина команды радистов Эдик Павлейко. Стройный, подтянутый красавец с маленькими, по-мушкетерски подвитыми усиками, он, казалось, не терял своей франтоватости даже во сне. Все на нем новехонькое, начищенное!
- Товарищ командир, старшина первой статьи Павлейко прибыл по вашему приказанию, - доложил, и ладонь его от пилотки точно в соответствии со Строевым уставом упала вниз и прижалась к бедру. Ну и красив, чертяка! Прямо хоть напоказ! А ругать все равно придется.
- Скажите, Павлейко, с каких это пор офицеры корабля узнают содержание радиограммы раньше командира? Кто ввел у нас этот порядок?
- Товарищ командир, старший лейтенант как сменился с вахты, так и не отходил от дверей радиорубки. Он ждал эту радиограмму. Пришла она открытым текстом прямо в его адрес. Я хотел ее прежде вам доложить, но Лобзев ее у меня из рук вырвал. Дело такое, товарищ командир…
- Ну, ладно, раз дело такое, то придется на первый раз вас простить. Но…
- Ни в жисть, товарищ командир. - Было заметно, что старшина замечание выслушал только из вежливости. Сделай его кто-нибудь другой, он огрызнулся бы, убежденный в своей правоте.
Когда Павлейко ловко юркнул в люк, Радько улыбнулся и покачал головой:
- Артист! - В голосе его чувствовалось восхищение. - Артист!
- Неплохой старшина и специалист первостатейный. На мастера осенью сдавать будет. Вот только очень уж много в нем… показного усердия.
- А что? Лучше пусть будет показное, чем вообще никакого. Побольше бы таких.
- Да как сказать. Посмотришь на таких вот исполнительных бодрячков - "Есть!", "Будет сполнено!", каблуками щелк, щелк, - и вроде бы кругом сплошное благолепие. А у самого этого бодрячка под крахмальной рубашкой грязная шея. Таких людей больше заботит форма, чем содержание. Поймите меня правильно: каких-либо серьезных претензий к Павлейко у меня нет, но и душа к нему не лежит! И все тут! Возможно, это и моя причуда, но, когда речь идет о деле, я не разделяю его на составные - важные и неважные. В серьезном деле все важное. Помните, кажется, у Маршака есть баллада о гвозде? Смысл ее заключается в том, что у кузнеца не было гвоздя, чтобы подковать перед боем лошадь. В бою отлетела подкова, лошадь упала, командир погиб, конница побежала. Только лишь из-за того, что у кузнеца вовремя не нашлось гвоздя. Павлейко умеет четко препарировать всю свою службу на то, что обязательно надо сделать - иначе накажут, и то, чем можно и пренебречь. Не заметят. А если и заметят, то спустят. Данный случай с радиограммой вроде бы и мелочь, но все равно отступление от узаконенного, порядка. И не наказал я его только потому, что не хочу омрачать радости Лобзева.
- Не знавал я за вами такой строгости, Николай Филиппович. У нас, у кадровиков, за вами прочно закрепилась репутация командира мягкого, гуманного, противника любых репрессий.
- Эта репутация ошибочная. Кто-то у вас там спутал элементарную вежливость с требовательностью. Не обязательно кричать на своих подчиненных, чтобы они были исполнительными. Можно и тихо приказать, а люди все сделают. Нет, кричать совсем не надо.
Золотухин рассмеялся:
- Мы это с Валентином Ивановичем на себе сегодня прочувствовали… - Увидев недоумение на лице Логинова, пояснил: - Когда вы вахтенному сигнальщику втык делали.
Теперь улыбнулся и Логинов.
- Вон вы о чем… Ничего, Самохвалов матрос еще молодой, выправится. Вообще-то он мальчишка старательный.
Берег уже давно пропал из вида, кругом лишь вода и вода. В прореху между тучами выкатилось слепящее, яркое солнце и окрасило в ярко-зеленый цвет штормовые, в белых пенных шалях валы. Они раздольно текут от горизонта к горизонту по рябому полю ровненько, словно на параде. Лодка взрезает их по диагонали. Встречаясь с форштевнем корабля, валы сначала натыкаются на правую скулу лодки, бьются о клюз, из которого торчат лапы якоря, взметываются с шумом ввысь, взрываются бриллиантовой россыпью, обрушиваются на палубу. Ухает вода, гудит натужно металл, над самым носом лодки вспыхивает радуга. А вал, раненный, но не укрощенный, толстым слоем прозрачного зеленоватого стекла подминает под себя носовую надстройку лодки, стремительно приближает к рубке. И вот они встретились в противоборстве, вода и сталь. И опять грохот дробящейся воды, стон корабля. Над рубкой ошалело проносятся клочья воды. Обессилев в полете, они плюхаются на крышу рубки, проваливаются через разверзнутый зев рубочного люка прямо в центральный пост. Там неустанно работает насос на откачку воды из трюма.
А на форштевень начинает вскарабкиваться очередной чугунно-тяжелый водяной вал. Порой кажется, что теперь-то уж волна задавит лодку, окончательно погребет ее. Но проходит мгновение, нос корабля прорывает стеклянную толщу, выныривает из нее, вода сваливается с бортов, хлещет струями из бортовых шпигатов, вслед за ней с шумом, похожим на вздох облегчения, вырывается из шпигатов воздух, эти звуки сливаются, и кажется, что лодка, вынырнув из воды, отфыркивается совсем как огромный серый кит.
- Красотища-то какая! - не удержался от восторга Радько.
- И самое главное - никогда не надоедает, - поддержал его Золотухин.
Логинов отвел взгляд от горизонта, и глаза его сразу же потеряли настороженность, потеплели.
- Это уж точно, не надоедает. Я двадцать с лишним лет вижу море, и каждый раз оно предстает передо мной иным. Как у Айвазовского: что ни картина, то новое море. Вот ведь феномен - казалось бы, ну что тут такого: вода и вода. А он нашел для нее столько красок, света, душевного тепла… Меня, например, научил видеть красоту моря Айвазовский. Честное слово! Я уже капитан-лейтенантом был, когда впервые побывал в его галерее в Феодосии, увидел его море - будто прозрел.
Глядя на распалившегося Логинова, Радько усмехнулся:
- Будь моя власть, я бы в эту галерею таких вот разочаровавшихся Казанцевых в принудительном порядке водил. Строем. Может, хоть это проняло бы.
- Думаю, не проняло бы, Валентин Иванович. Они видят лишь то, что хотят видеть. Один, например, в беременной женщине видит счастье зарождения новой жизни, и она для него красива именно этим. Она как прекрасный сосуд, вынашивающий эту жизнь. А другой видит лишь уродующие ее желтые пятна на лице и выпирающий живот, к которому не приладишь никакую одежду. Так и в службе. Разочаровавшиеся видят в ней лишь теневые стороны. Отсюда и ипохондрия.
- Нет, - возразил Золотухин, - я с вами не согласен. Истоки этой самой, как вы сказали, ипохондрии я вижу не в отсутствии у молодых офицеров романтической настроенности, воображения, а совсем наоборот - в неудовлетворенности их жажды к романтике. Молодости свойственно мечтать о подвигах, о громких и интересных делах, а флот их встречает сухой повседневщиной. Будем прямо говорить - они мечтали о дальних плаваниях, об экзотических странах, о пальмах, да, да, о пальмах, не о пыльных ресторанных в кадках, а о растущих в земле. О тех же алых парусах. У каждого из них есть своя Ассоль. А мы их носом в параграфы и инструкции. Запрещаем им даже думать о романтике, глумимся над ней. Потому что сами в этой толчее рано состарились и растеряли жар души. Наша с вами задача не осуждать их, а поддержать, помочь им найти себя. Я, например, считаю очень правильной практику визитов в другие государства. Сходят наши моряки в чужую страну, людей тамошних посмотрят, себя покажут, и, глядишь, гордости за свой советский флаг прибавится, за свою службу. А где гордость, там и любовь.
Возражать ему никто не стал. Видимо, в суждениях каждого из них была своя правота, не исчерпывающая всей глубины этой сложной проблемы, и своя неправота, мешающая правильно оценить и разрешить ее.
С кормы доносился гул дизелей. Когда волны наваливались на корму и затапливали выхлопные отверстия, гул становился глухим, ватным, будто слышишь его залитыми водой ушами. Но стоило воде схлынуть, газы, словно обрадовавшись, что им наконец-то дали волю, со свистом и ревом вырывались наружу, а стук дизелей становился оглушающе торжествующим.
На мостик то и дело попарно поднимались моряки. Одни покурить, другие просто подышать свежим воздухом. Испросив разрешения вахтенного офицера выйти, они выныривали из люка, протискивались в кормовую часть ограждения рубки, быстренько, но с наслаждением выкуривали сигарету-другую и спускались вниз. На смену поднималась новая пара. Таков неукоснительный закон: вахтенный офицер на случай срочного погружения должен точно знать, сколько человек находится на мостике.
Вот и сейчас он помнил - на мостике их семь человек: командир, замкомбрига, кавторанг из штаба флота, он сам, вахтенный сигнальщик и двое курящих. Раздайся в это мгновение рвущий душу тревогой гудок ревуна - сигнал срочного погружения, - верхний рубочный люк будет задраен сразу же, как через него стремглав пролетит седьмой человек. И будь наверху кто-то восьмой, кто без ведома вахтенного офицера покинул прочный корпус, он останется один на один с морем. Лодка погрузится без него.
Из люка пулей вылетел старпом. Хоть он и старался проскочить снизу вверх по трапу так, чтобы его не застала в люке очередная волна, все-таки ему это не удалось, и на его голову, плечи море выплеснуло ведра полтора. Нагнувшись, он нырнул под козырек рубки, стряхнул пилоткой с кителя и брюк остатки воды и рассмеялся:
- Холодок бежит за ворот, холера ему в бок. - И, сразу же посерьезнев, доложил, что все расчеты вариантов преодоления зоны ПЛО еще раз проверены и приведены в соответствие с сегодняшним состоянием моря и погоды.