Слева впереди на носовых курсовых углах из-за горизонта, как будто прямо из воды, начала вспучиваться макушка острова Угрюмого. Остров, словно огромный гранитный сторож, охраняет вход в бухту Багренцовую. Со стороны моря он неприступен: прямо от уреза воды до макушки метров на триста вздымаются совершенно отвесные сиренево-серые стены. Их покрывают частые морщины. Это за миллионы лет, отделяющие наши дни от того времени, когда в результате каких-то вселенских катаклизмов огромная глыбища откололась от материка и превратилась в остров, вода, время, студеные ветры избороздили гранит глубокими трещинами. У подножия острова круглый год безумолчно стонут волны. Плоская вершина его, как и береговые сопки, поросла пестрым разноцветьем мхов и трав. Но с воды этого разноцветья не видно, и поэтому остров оставляет впечатление мрачное, нелюдимое, и по праву назвали его когда-то Угрюмым.
Однако люди уже давно обжили его. Со стороны материка, от которого остров отделяет неширокий пролив Буйный, склон не столь крут, и по нему пробили люди дорогу-бережник. Она сначала ровненько бежит вдоль берега, а затем начинает уворачивать в гору и петляет до самой макушки острова. По ней, хотя и с трудом, автомашины добираются до верха. Здесь в годы войны стояли батареи береговой обороны, а теперь - наблюдательные посты.
- До точки погружения десять минут хода, - доложил по переговорке из центрального поста штурман.
- Есть. Дайте команду: приготовиться к погружению. Геннадий Васильевич, проверьте, пожалуйста.
Березин было ринулся к люку, но его за руку ухватил Радько:
- Подождите минуточку, Березин! Извините, товарищ командир, но я задержу старпома.
Он достал из кармана кителя конверт и передал его Логинову. Тот изобразил на лице недоумение, затем неподдельный интерес, спросил для приличия: это, мол, что, какая-нибудь вводная? - хотя от Щукарева он знал о содержимом конверта. Прочитав записку, подписанную начальником штаба флота, в которой говорилось, что с этого момента он считается убитым и в командование лодкой вступает Березин, Логинов передал ее старпому. Березин быстро пробежал ее глазами, уловил смысл написанного, и в его голове мелькнула (какой же старпом не мечтает стать командиром!) радостная мысль: "Ну, держись, Генка! Вот оно! Началось!" Он справился с охватившим его ликованием, перечитал еще раз вводную, теперь уже спокойно и вдумчиво, и поднес руку к пилотке:
- Разрешите приступить, товарищ командир?
- Давайте действуйте. Я "убит".
Логинов спустился вниз, и через несколько мгновений в отсеках по трансляции зазвучал его голос:
- Товарищи подводники, мы приступаем к выполнению нашей учебно-боевой задачи по преодолению зоны противолодочной обороны. Прошу соблюдать в отсеках максимальную тишину. С этой минуты, согласно вводной штаба флота, в командование лодкой вступил старший помощник капитан третьего ранга Березин. По всем вопросам прошу обращаться к нему…
Щелкнул выключатель трансляции, и штурман тут же доложил Логинову:
- Товарищ командир, мы в точке погружения.
Логинов не обратил на Хохлова никакого внимания, будто и не слышал его. Штурман удивленно помолчал, а затем вновь повторил:
- Товарищ командир…
Логинов перебил его:
- Вы что, не слышали, что я "убит"? - и указал пальцем вверх.
Штурман хлопнул себя по лбу:
- Простите, товарищ ко… капитан второго ранга, - поправился он. - Привычка. - И теперь уже крикнул в переговорку: - На мостике, пришли в точку погружения!
- Есть! - Даже переговорная труба не могла скрыть радостного возбуждения Березина. - По местам стоять, к погружению! - звонко скомандовал он.
Часто заквакал ревун, громкоговорящая связь разнесла по отсекам команду, и невольно у каждого из моряков напряглись нервы. Невозможно привыкнуть равнодушно слушать боевой сигнал, не испытывать волнения, когда ты чувствуешь, как над твоей головой смыкаются океанские волны, и видишь, как глубиномеры начинают отсчитывать метры воды, отделяющие тебя от солнца, голубизны неба, жизни. Даже у бывалых подводников в эти мгновения душа сдвигается с места. А что же говорить о Феде Зайцеве, у которого это погружение было первым в жизни?
Когда он был еще мальчишкой лет восьми-девяти, у них в колхозе строили новую ферму и для устройства то ли кормораздатчика, то ли вентиляции привезли и свалили рядом со стройкой трубы из листового железа. Пацаны долго мудрили, как бы пристроить эти трубы для их игр, и додумались на слабо пролезать сквозь них. Федю подначили, и он, чтобы доказать всем, что он не трус, первым полез сквозь одну из них. В самой середине трубы он, зацепившись за что-то штанами, застрял, испугавшись, начал дергаться туда-сюда, еще плотнее застрял и начал взывать о помощи. Пацанве только того и надо было: она с веселыми воплями принялась бегать по трубе, стучать по ней палками, кулаками, камнями. Федя от навалившегося на него ужаса начал задыхаться и потерял сознание. Обошлась ему та труба дорого: пролежал он в больнице больше трех месяцев с тяжелым нервным потрясением и на всю жизнь обрел стойкий страх перед замкнутыми объемами - панически боялся вновь задохнуться.
Совершенно непреодолимым, драматически жутким для него испытанием был обязательный в учебном отряде выход через торпедный аппарат в легководолазном снаряжении. Ведь это была все та же труба диаметром чуть больше полуметра и длиной восемь метров. Но еще заполненная водой! Все остальные ребята из его смены разок-другой проползли сквозь сухой торпедный аппарат, быстренько приноровились и бестрепетно забирались в узкую его горловину. Когда в аппарат их ложилось четверо, задраивалась задняя крышка, курсанты включались в водолазные дыхательные аппараты, труба заполнялась водой, открывалась передняя крышка, они друг за другом выползали в бассейн и выплывали на поверхность. Вот и все! Просто и совсем не страшно!
Но это для кого как. Федя только всовывался в трубу по пояс, как сердце его начинало беспорядочно трепыхаться и за горло схватывало тяжкое удушье. Под общий смех он с ужасом на лице стремглав выскакивал из аппарата. Инструкторы сначала кричали на него, ругались, пытались пристыдить, но потом поняли, что заставлять Федю лезть в аппарат - занятие совершенно безнадежное. Он панически боялся этой трубы.
Один из водолазных инструкторов, пожилой мичман свирепой наружности и с черным от татуировок торсом, однажды оставил Федю после занятий в учебном корпусе, посадил его рядом в собой, обнял за плечи и попросил:
- Расскажи, сынок, что тебя так пугает. Я вижу, у тебя что-то было в детстве… Не бойся, расскажи…
Федя разрыдался горькими облегчающими слезами и поведал мичману, всхлипывая и сморкаясь, про трубу и как тогда ему было жутко.
Больше лазать в аппарат Зайцева уже никто не пытался заставлять. Ему зачли ЛВД (легководолазное дело) и без этого упражнения. Опытные инструкторы мудро рассудили, что ставить Зайцеву двойку будет себе дороже: по начальству затаскают. А доведется ли ему на флоте спасаться через торпедный аппарат или нет - бабушка надвое сказала. Кому-кому, а уж им-то было хорошо известно, что подводников, которым удалось в годы войны спастись из затонувшей подводной лодки таким вот манером, можно пересчитать по пальцам.
Учебный зачет Феде зачли, а вот жизненный перед самим собой он не сдал. Не смог переломить своего страха. И ушла у него из-под ног земля, да и смелости у него после того случая еще поубавилось. Долго казнился Федя. И долго он еще, парнишка впечатлительный, лежа по вечерам в койке, воображал, как он геройски мигом проскакивает эту распроклятую трубу, а ночью просыпался в холодном поту - он опять задыхался.
И вот сейчас, когда над головой гукнули клапаны вентиляции, когда за бортом загудел выходящий из цистерн воздух, когда на смену качке и шуму волн пришел покой и гулкая тишина, Феде стало жутко до тошноты, он явственно почувствовал, как ему стало не хватать воздуха, закрыл глаза, и ему показалось, что его забаюкало, закачало. Но это был всего лишь какой-то миг. На его плечо легла рука.
- Ты чего это, Федор Мартынович? Ну-ка, гляди веселее. С первым погружением тебя. - Негромкий ободряющий голос старшины Киселева напомнил Феде того мичмана из учебного отряда, и у него защипало в глазах.
* * *
Старенький каботажный сухогруз "Кемь" шел в Порт-Счастливый с пустыми бочками для рыболовецких колхозов. Кроме того, в его трюмах была загружена всякая промысловая всячина - сети, тралы, кухтыли, бобинцы.
Капитан "Кеми", человек уже в возрасте и давно потерявший надежду расстаться с каботажем и уйти в розовые океанские дали, был разбужен и приглашен на мостик ввиду скорого входа в узкость, то есть в бухту Багренцовую. Он сладко, точно обленившийся кот, потянулся и прижмурился от яркого солнечного света. Дневное солнце затопило все поднебесье и оттуда разбрызгивало слепящую рябь по прозрачным гребням волн. На бликующей нестерпимым сиянием глади воды острыми черными тенями ползали у входа в бухту военные корабли. Капитан спросил у стоящего вахту второго штурмана:
- Чего-то они вдруг понаторкались сюда?
- А я знаю? В какую-нибудь войну играют, Лексей Лексеич. Делать-то им больше нечего… - Лицо у второго свежее, черты его мягкие, еще не изломанные жизненным опытом и разочарованиями.
Капитан, дважды тонувший в войну здесь же, в этих краях, покосился на своего зеленого помощника и осуждающе проворчал:
- Ну, это ты брось. Молодой ты еще, необстрелянный. И потому пока многого не понимаешь. У военных, брат, все делают с умом.
Уважительный штурман ответил уклончиво:
- Вам виднее. Вы капитан.
- Во-во, ты завсегда так: "Вам виднее…" Ты начальник - я дурак, я начальник - ты дурак. Это, брат, не та философия. - И тут же поправился: - О тебе речь не идет, ты еще вроде глупого кенаря - за другими повторяешь. - Приглядевшись к сторожевому кораблю, который вдруг развернулся и пошел прямо на их судно, спросил: - Что он там пишет? Ни черта против солнца не разберу.
Действительно, яркие блики солнца забивали мерцание прожектора.
- Капитану… Прошу… застопорить… ход… Командир.
- Это еще что?! - взвился было штурман.
- Давай, давай, стопори. Значит, так надо.
Штурман нехотя, откровенно пересиливая себя, перевел рукоятки машинного телеграфа на "стоп". В чреве судна замерло старенькое паровое сердце, и "Кемь" перестала вздрагивать своими видавшими виды ржавыми боками.
А на лодке в этот же миг Ларин доложил Березину:
- Товарищ капитан третьего ранга, транспорт застопорил ход.
Березин зло махнул рукой, ударился об очередной клапан и то ли в адрес клапана, то ли в адрес застопорившего ход транспорта чертыхнулся.
- А ч-черт! Разгадали, холера им в бок! - И уже спокойно: - Стоп оба! Лево руля! Боцман, погружайтесь!
Лодка, пока еще двигающаяся по инерции, стала уходить влево и на глубину, подставляя сторожевику корму. Водяную толщу прорезал вибрирующий звук работы гидролокатора: у-у-у-ю-ю-ю… У-у-у-ю-ю-ю… У-у-у-ю-ю-ю… Словно посвист огромной сабли. У-у-у-ю-ю-ю… По корпусу лодки как будто стеганула пулеметная очередь. Нащупали!
- Лево на борт! Правый средний вперед!
Картушка компаса торопливо закрутилась.
- Оба средний!
Стрелка глубиномера резво побежала по циферблату.
В густой тишине бесстрастно звучали голоса боцмана Силыча и рулевого-вертикальщика. Они не мешали друг другу и не перебивали друг друга.
- Глубина семьдесят метров… На румбе сто восемьдесят пять градусов… Глубина восемьдесят метров… На румбе сто девяносто… Глубина девяносто метров… На румбе двести… Глубина сто метров… На румбе..
Сабельные свисты раздавались теперь над головой и где-то в стороне, они стали потише. Кажется, оторвались от преследователей… Березин вздохнул и грустно пошутил:
- И от бабушки ушел, и от дедушки ушел… А вот как в Багренцовую зайти?.. - Он сокрушенно развел руками и вновь больно ударился.
Кончались вторые сутки, отведенные им для выполнения задачи, но… Но противолодочники держали рубеж крепко, разгадывая и пресекая все ухищрения Березина. Чего только не перепробовал он! Однако противник был опытен и каждый раз безошибочно находил контрмеры. Поединок Березина с надводниками напоминал шахматную партию гроссмейстеров: соперники на несколько ходов вперед предугадывали мысли друг друга, еще раз доказывая истину, что бой - это поединок умов. Только, в отличие от шахмат, здесь не могло быть ничьей: не прорвется за отведенные трое суток лодка в Порт-Счастливый - выиграют противолодочники, прорвется - победителем будет Березин.
Сегодня Геннадий Васильевич попробовал прорваться в губу под днищем парохода, но и тут противолодочники разгадали его замысел. Они попросили "Кемь" застопорить ход и сразу же услышали работу винтов лодки. Березину ничего не оставалось делать, как снова скрыться в море.
Тишину, застывшую в центральном посту, вдруг нарушил грохот, донесшийся по переговорной трубе из первого отсека. А противолодочники были еще совсем близко. Березин зло и почему-то совсем тихо бросил в раструб переговорки:
- Что там у вас за погром, Лобзев?
- Это мы… Это… Кудрин… миски уронил…
- Какие еще миски?
- Обычные, из которых едят…
- Думать надо. Корабли над головой, а вы там канонаду устраиваете.
Когда скрылась из вида земля и опасность атаки кораблей ПЛО миновала, в лодке объявили готовность два, подводную, и дали команду приготовиться к обеду. Штурман Хохлов, вместо Березина временно поднявшийся в должности до старпома, снял на камбузе пробу, отплевался и возмущенный влетел в кают-компанию.
- Товарищ командир, до каких же пор этот саботажник будет нас всех травить?!
- Опять?
- Ну конечно! Второй день подряд в рот ничего взять нельзя! Такой суп-кандей сотворил, что с души воротит.
В кают-компании в ожидании обеда сидели Логинов, Золотухин, Радько и трое офицеров лодки. За небольшим столом оставалось еще одно свободное место, и Логинов пригласил к столу Хохлова. Пока штурман усаживался, Николай Филиппович рассказал об их беде с коком, о его саботаже и взмолился:
- Помогите нам, товарищи, христом-богом молю. У нас действительно скоро моряки взбунтуются. Они нашего Ивана когда-нибудь смайнают за борт, и будет ЧП.
- А я-то все хотел спросить у вас, Николай Филиппович, почему на вашей лодке так скверно готовят. Да как-то все неловко было. - Золотухин смущенно улыбнулся. - Теперь все ясно. Списать кока на берег не пробовали?
- За что? - Логинов от возмущения даже начал заикаться. - Здоров как бык, не курит, не пьет. Дисциплину не нарушает. Попробовали однажды попросить насчет списания его, нам ответили: "Нет оснований. Воспитывайте". А как его воспитывать, если он о камбузе и слышать не хочет?
- И не скажешь, что бездельник, - поддержал командира инженер-механик лодки Егоров. Тридцатилетний безнадежный холостяк, Виктор Васильевич розовой нежной кожей лица и белыми густыми кудряшками напоминал купидончика. Его так между собой и называли офицеры, но при нем - упаси боже! Егоров полностью оправдывал распространенное мнение, что внешность обманчива: он был не в меру суров, педантичен и совсем не располагал к фамильярности. - Видели бы вы, с какой любовью и старанием он работает у мотористов! В свою БЧ я его взял бы с удовольствием.
- Вот видите, удивительные парадоксы комплектования, - обрадовался поддержке Егорова Логинов. - Не хочет человек быть коком, спит и видит себя "мотылем". Командир БЧ-5 его к себе тоже с удовольствием берет. А мы не можем его туда перевести: нарушение штатной дисциплины. Служи тем, кем тебя сделали в учебном отряде. А если допустили ошибку? Вон в прошлом году у нас на лодке были три ученика гидроакустика. Один из них, Зиновьев, до службы работал шеф-поваром ресторана. Так он все время торчал на камбузе, а не в акустической рубке. Какие он нам пончики в масле пек! Котлеты делал! Пельмени даже! Представляете: на лодке, в море - и пельмени! Я такое впервые видел. Вот, кажется, и сделай нашего Ивана мотористом, а Зиновьева - коком, и все были бы довольны. Нет же, нельзя.
- Нельзя, - подтвердил Радько. - Этак все планирование подготовки младших специалистов под угрозу можно поставить. Будет сплошная анархия.
- Но и так планировать тоже нельзя. Как же так: из тракториста делают кока, а из повара - гидроакустика!
- Ну, большое дело никогда не обходится без издержек, - не сдавался Радько.
- Что-то больно много этих издержек и ошибок. Но если даже ошибка случайно произошла, то ее ведь надо исправить.
- На этой стадии уже поздно.
- А в порядке исключения? - допытывался Логинов, в тайниках души надеясь, что Радько сломится и посодействует насчет кока.
- Тоже нельзя, - стоял на своем Радько. - Создай прецедент - другие начнут кивать: почему, мол, им можно, а нам нельзя.
Вестовой Сережа Круглов внес в кают-компанию бачок с супом. Кисти рук у матроса были крупные, работящие и до черноты грязные. Логинов кивнул на вестового головой.
- Вот еще один экземпляр. Тоже бывший тракторист. Я вам, Круглов, сколько раз говорил, чтобы вы в кают-компанию не смели заявляться с такими ручищами? А?
Сережа, потупясь, молчал.
- Доктор, Круглов ведь ваш подчиненный?
- Так точно, мой, - тяжело вздохнул старший лейтенант медицинской службы Белоус. - Надоело говорить, товарищ командир. - Он провел по лицу вестового безразличным взглядом и лениво спросил: - Ну, чего ждете? Идите мойтесь. Да поскорей - суп стынет. - Когда Круглов вышел, он все так же безразлично пояснил: - Я об него уже язык обтрепал. Каждый день ему об этом долблю, а он мне в ответ свой резон приводит: это не грязь, а солярка и масло. Они чистые. Он там же, где и Иван, пасется, у "мотылей". Они ему с Иваном самую грязную работу оставляют, а эти и рады стараться.
Круглов вернулся, и доктор скомандовал ему: