В нем было полутемно и холодно, как в леднике. Посиневшая продавщица не шелохнулась при входе Гали, закутанная по самый нос в тулуп. На полуголых полках лежали соевые конфеты, пластмассовые голыши, в бочках стояла олифа. Галя осмотрела стеклярусные безделушки, туфли из грубой кожи на чурбакоподобных каблуках. Она посмотрела на все глазами Волкова и тоже спросила: "Почему?"
Галя решила, что купит все необходимое в городе, и пошла искать попутную машину. Она проваливалась в снег, спотыкалась, ее что-то душило. Она только сейчас поняла до конца смысл слов Волкова "переворот, потребующий лучших сил поколения". Она вдруг поняла, что это не просто слова, что это работа, работа, работа изо дня в день, от вехи до вехи и что поколение - это она сама, она и миллионы таких, как она.
Пятая часть
1
Дни все еще были короткие, и потому казалось, что встаешь и ложишься глубокой ночью.
У Гали давно выработался тот внутренний будильник, который будил ее в четвертом часу, когда бы она ни легла.
И вставать каждый раз все равно не хотелось, и вечно приходилось бороться с собой, с искушением полежать под одеялом хоть пять минут, и никогда это искушение не удовлетворялось.
Противнее всего были первые минуты: тело ломило, как от ревматизма, руки-ноги не двигались, не хотелось есть. Но как раз все это нужно было проделывать.
Галя помахала руками, чтобы прийти в себя, разожгла в печке лучинки, поставила таганок со вчерашним супом: если не поешь с утра горячего, весь день будет холодный и тягостный.
Она поела без всякого аппетита и стала собираться.
Затруднительны были эти сборы на областное совещание доярок. Пальто приличного не было - она таскала старый полушубок Пуговкиной. Туфли имелись, но в дорогу надо ехать в валенках. Она завернула туфли в бумагу, чтобы там все-таки переодеть. Платье было. Простенькое, сама осенью сшила и в деревне годилось, но ехать в город в нем было стыдно.
Она взяла тетрадь и карандаш - записывать разные умные вещи, покрепче затянула узел платка и пошла искать машину - этакая покачивающаяся, утопающая в снегу, неуклюжая матрешка в валенках.
За ночь намело нового снегу, и ей пришлось брести в нем по колено, прокладывая первый след.
Всегда она прокладывала первый след по утрам, и потом уже все так и ходили, как прошла она, а если она делала нечаянный зигзаг, то и все делали такой же зигзаг и прочно утаптывали дорожку с зигзагом.
Задумавшись, она и сделала именно такой зигзаг, машинально свернув к коровнику, но вовремя спохватилась и почувствовала себя тревожно и странно, словно с этого дня начиналась какая-то для нее новая, неведомая жизнь.
Машина стояла у конторы, залепленная снегом, как на новогодней картинке.
Это был тот самый грузовик, на котором пытались увезти Сливу.
Галю несколько покоробила предстоящая встреча с шофером. Она его уже встречала раньше, но даже не здоровалась, а теперь - на тебе, тащись вместе семнадцать километров!
Она открыла дверцу, залезла в холодную кабину и, усевшись удобнее, задремала, как в яму упала.
Ее разбудил шофер.
- А! - сказал шофер. - Это ты, тигра? Если сегодня вздумаешь кусаться, не поеду. Ты сразу скажи, чтоб не возвращаться.
- Не буду кусаться, - пообещала Галя.
Шофер долго заводил застывший мотор. Наконец это удалось, он поспешно плюхнулся на сиденье, включил фары - и все вокруг преобразилось.
С боков в кабину хлынула тьма, а перед радиатором все заискрилось, засверкало, так что глазам стало больно, и была сказочная красота, а шофер сказал:
- Ну, помучаемся мы в этом адском снегу!
Машина натужно запыхтела, заскрипела, но пошла, давя снежные заносы, медленно прошла село, выбралась в поле и все шарила, шарила своими стеклянными глазами, отыскивая едва приметную дорогу, не обращая внимания на сверкание и елочные блестки.
- Хорошо, цепи новые поставил, - сказал шофер довольно. - Даст бог - выберемся, не такие снега проходили.
- Давно вы работаете? - спросила Галя из вежливости.
- С сорок первого года.
Галя удивилась. Шоферу только того и нужно было.
- Я водил еще старые полуторки, - похвастался он. - То была машина - все четыре колеса! На ней мы бы уже давно сидели по ноздрю, а как мы тогда ее хвалили! Славная лошадка была по тем временам; на ней мы самое страшное время войны проехали. Ты, верно, не помнишь!
Он помолчал, лавируя рулем, но, видно, он славно выспался и настроение у него было хорошее, ему хотелось беседовать.
- Удивительное дело, - сказал он. - Кажется, совсем недавно смотрел я в журнале картинку - проект новой машины "Победа". Смотрел и думал: "Ух, черт, вот это машина - ракета, а не машина!" А сейчас на ту "Победу" никто и не взглянет. Стара, матушка, стала. "Чайка", говорят, - вот ничего машина. Спрашивается, что же будет через двадцать лет? Я нестарый человек, родился после революции, а помню, как однажды батя привез на телеге радио - громадное, сложное сооружение. Не помню, из скольких ящиков состоял тот приемник: не то их было четыре, не то пять, на одном еще лампочка сверху торчала. Расставил он все это на двух столах, аккумулятор подключил, колдовал, крутил - и вдруг эта штуковина как заорет! Музыку, понимаешь, из Москвы мы в деревне услышали. Старики сбежались, шапки долой - и давай креститься! Попробуй, пусть кто-нибудь сейчас тебе перекрестится. Сидят перед телевизором, глядят, зевают. Радио так радио, телевизор, телефон там - все нормально, что такого? На одном моем веку - теперь считай - сколько нового появилось. Чертовски интересно так жить, и, правда, обидно, что жизнь коротка. Еще война распроклятая забрала четыре года. Четыре лучших года, черт подери!
- Вы прошли всю войну? - с уважением спросила Галя.
- Всю. Шесть раз в госпитале лежал. И так мне везло, что все заживало, как на собаке, и посылали меня опять в самое пекло. Шарахнет - "Ну, - думаю, - на этот раз, братец, номер не пройдет!" - а он проходит! Я уж удивляться начал, а потом, когда пришел День Победы, когда понял, что суждено мне жить и жить, - вовсе от удивления рехнулся. Удивляюсь и плачу, все тут. Это же черт знает, это же невозможно описать! Уж как нравится, что вот вышел - и живешь. Словно на большак выехал, удивляешься. А ты нет? Что вы понимаете, молодые-зеленые! Выросли - думали, так всегда было. Так никогда не было! Вы этого не понимаете.
- Мы понимаем, - сказала Галя.
- Ага! - довольно сказал шофер. - Как ракеты стали летать, так и вы кое-что поняли, даже вас удивили.
В Пахомово они прибыли, когда в домах уже светились окна и из труб до самого неба поднимались прямые белые дымы. Ветра не было, мороз кусал.
- Скорее, скорее, опаздываем! - сказал Волков, выбегая из правления, закутанный в шубу, в большом треухе.
"Москвич" у Степки был разогрет. Галя только перепрыгнула из кабины в кабину, и опять под радиатор поползла сверкающая дорога. Волков был бодрый, потирал руки, необычно взволнованный, наверное, предстоящей поездкой.
- Итак, тебе сегодня нужно выступить, - начал он, оборачиваясь. - Обязательно!
- Что вы? Ни за что! - сказала Галя. - Никогда в жизни не выступала.
- Ложь номер один. Выступала, очень удачно. Это было однажды хорошим летним утром под стенами коровника.
- Ну, то… Там все свои были.
- Тут тоже свои. Понимаешь, собирается самый цвет людей, которые поставляют молоко, квинтэссенция их. Ты выступишь и скажешь, как к коровам нужно относиться по-человечески.
- Ваша квинтэссенция это прекрасно знает, - возразила Галя. - Не буду выступать, можете поворачивать обратно.
- Да, упрямая, - огорчился Волков. - Знаешь, я на тебя насмотрелся - сам упрямым стал. Вчера было правление, я одно дело предложил - все "против", я как заупрямился, всех переупрямил, вот так! Все из-за тебя.
- Упрямством города берут, - заметил Степка-шофер.
- Не упрямством, положим, а нахальством, темный человек. И кстати, насчет нахальства: пришло в область письмо из Министерства высшего образования, в котором говорится, что специально для молодых рабочих и колхозников забронированы места в ряде вузов, то есть на эти места конкурс минимальный, хотя поблажек не будет, но вас приглашают, кто понахальнее.
- Пошлите меня, - сказал Степка.
- Куда тебя, шалопая?
- Да хоть на клоуна!
- Это мысль, - сказал Волков, - своего клоуна у нас в колхозе нет. Так как ты смотришь, Галя?
- Если вы будете отпускать на экзамены… - осторожно и дипломатично начала Галя, но Волков перебил:
- На экзамены - законно. Потому что, если не будем отпускать, нам головы снимут, не беспокойся.
Гале это понравилось, и она спросила:
- Вы все делаете под страхом снятия головы?
- Нет, иногда мы делаем под страхом совести с зелеными глазами, но головы нам ежедневно грозятся снести. Мы со Степкой уже перестали понимать, полезные мы существа или нет. Ему еще я иногда выношу благодарность, а на меня сыплются одни колотушки - снизу и сверху, в хвост, в гриву. Не понимаю, как только их выдерживаю.
- А вы бросайте это дело, - посоветовал Степка.
- Нельзя.
- Почему нельзя?
- Есть такое слово.
- Что за слово? - удивился Степка.
- Такое простое слово: партия, - сказал Волков.
- А на партийной работе вы можете и где-нибудь в другом месте работать, не обязательно здесь.
- Ты думаешь, - спросил Волков, - что где-то есть тихая и мирная партийная работа? Тогда да будет тебе известно, что такой работы не было и нет, а если существует, то это не партийная работа. Думаю, что и в будущем никогда такой не будет.
- Ясно, вы уже люди будущего, - усмехнулся Степка.
- Нет, - сказал Волков, - мы не люди будущего. В будущем такие, как мы, пожалуй, окажутся не нужны. Не сразу, конечно, не пугайся, нам с тобой хватит, мы заездим еще не один "Москвич". Но придет такое время, когда люди, случайно оглянувшись, скажут: "Да как же это было, что человек норовил не выйти на работу и, когда не выходил, ему выносили выговор! Разве ему было неинтересно?"
- А-а!.. - воскликнул Степка. - Вот то-то что вам интересно, оттого и день у вас ненормированный, и вы мечетесь как угорелый.
- Нет, - опять возразил Волков, - я бы с большим удовольствием копался в археологии, это моя любимая наука…
- Тогда совсем не понимаю, - сказал Степка. - Мне вот нравится в общем ездить, я езжу, а не понравилось бы - ушел.
- На более легкую или более трудную работу?
- Ну, допустим, на более легкую совестно как-то, - раздумывая, сказал Степка. - Люди, чего доброго, скажут…
- Ну, вот мы и договорились, - заключил Волков.
Машина въезжала в город.
Потянулись трамвайные пути, замелькали огни вывесок. Промелькнул магазин "Молоко", а через квартал - другой, и возле него стояла голубая автоцистерна.
- Это не наша ли? - спросил Волков, вглядываясь, но проехали так быстро, что не успели рассмотреть.
Как каждый трубочист оценивает город прежде всего с точки зрения труб, так и Галя с Волковым невольно замечали у парадных проволочные ящики с белыми бутылками, бидончики в руках старушек.
"Молоко, - думала Галя, - хорошая вещь, оно заслуживает доброго слова. Оно сопровождает человека всю его жизнь, как хлеб. Дети вырастают на нем, еще не умея жевать. Это самый питательный продукт на земле - в нем абсолютно все, что надо для жизни. Два с половиной миллиарда людей его пьют и потребляют его продукты, а это уже что-нибудь. Дай бог здоровья коровам и тем, кто работает возле них!"
2
Совещание доярок проходило в драматическом театре.
У входа бурлила толпа, вдоль тротуара выстроилась длинная шеренга машин. Все время прибывали автобусы; из них высаживались бабы в валенках, теплых платках, девки, старухи.
Оставив Степку при машине, Волков и Галя предъявили свои билеты и прошли внутрь.
Вдоль стен фойе, прямо под портретами артистов и макетами декораций, были расставлены доильные аппараты, жиромеры, молокомеры, сепараторы, висели ряды плакатов.
В боковом фойе играл духовой оркестр, но никто не танцевал, люди жались по стенам, стесняясь своих валенок. И Галя порадовалась, что захватила с собой туфли и смогла переобуться в гардеробе.
В фойе второго этажа были поставлены длинные столы, уставленные бутылками с пивом и закусками. Кроме того, в этом расширенном буфете кипели самовары, и официантки едва успевали наливать чай, открывать бутылки и рассчитываться.
Закуски так аппетитно стояли на столах, что невольно тянуло присесть. Опытные председатели колхозов подавали пример - накачивались пивом. В углу образовалась длинная очередь за апельсинами.
По радио объявляли: "Представители колхоза имени Революции, подойдите к столу регистрации", "На втором этаже открыта продажа промтоваров, просим посетить".
Волков повел Галю в зал. Здесь на каждом кресле лежали плакаты о передовых доярках с их портретами: "З. П. Шаповалова выполнила свое обязательство!", "Анна Калинина крепко держит слово!"
Устроившись поближе к сцене, Галя с Волковым развернули плакаты. Доярки были действительно не какие-нибудь: об одной сообщалось, что она "надоила в минувшем году по 5,5 тысячи килограммов молока от каждой закрепленной за ней фуражной коровы". Другая надоила почти шесть тысяч.
Галя поневоле волновалась. Сейчас ее работа выступала - при этом блеске ламп, музыке оркестра, при таком торжестве - в каком-то новом свете, о котором она мало задумывалась, когда билась с "тугосисей" Белоножкой, раздаивала Сливу и таскала опилки.
Волков мешал ей сосредоточиться, показывая знаменитых доярок и председателей колхозов, которые сидели в первом ряду, явно предупрежденные, что их попросят в президиум.
Прямо перед Галей сидели три женщины, и средняя, чем-то похожая на Софью Васильевну, натаскивала доярку постарше:
- Скажешь: "Мы берем обязательство надоить по три с половиной тысячи". Скажешь: "У нас хорошо трудятся Никитова, Павлова, Анохина". Скажешь…
- Ой, забуду! - трепетала доярка.
- Запоминай! Скажи: "Мы боремся за высокие надои".
- Мы боремся за высокие надои…
- Наш трудовой коллектив под руководством опытной заведующей Ольги Петровны Горчаковой…
- Наш трудовой коллектив… Ой, забуду!
- Под руководством…
- Под руководством… Пусть Нинка выступит!
- Нинка пуще забудет. Я тебе на бумажке напишу, ты только прочтешь. Ты уже в списке, должна выступать.
Зал заполнялся. Звонили уже четыре раза, призывая засидевшихся за пивом председателей; потом выяснилось, что в промтоварном киоске доярки стоят за какими-то модными платками. Киоск до перерыва закрыли, тогда зал наполнился.
Доклад читал старый дяденька, закаленный и прокаленный в такого рода вещах. Читал он по напечатанным листкам долго, нудно, перечисляя цифры по области в целом, цифры по управлениям в отдельности, цифры по колхозам и совхозам в частности. Из доклада явствовало, что налицо имеется серьезное отставание с выполнением, но вместе с тем многотысячный коллектив полон решимости, так что вроде бы ничего.
Ритмично вскидывая руку, он нечаянно задел графин, вода плеснулась. Он едва успел подхватить графин, отряхнул руки и пробормотал, виновато-сконфуженно глядя в зал:
- Фу ты, надо же такое!..
И сразу стал человеком. Галя подумала, что у него, наверное, есть старенькая добрая жена и много детей, которые его любят. Но он опять пошел перечислять цифры, которыми снабдили его разные цугрики; и она слушала, слушала… Ее стало неудержимо клонить ко сну; она посмотрела на Волкова - тот тоже клевал носом.
- Давай сбежим, пива выпьем? - сказал Волков, просыпаясь. - Жми за мной через равный интервал, я подожду за дверью.
Он, пригибаясь, пошел к выходу, а Галя за ним.
В фойе было много народу - не одни они с Волковым были такие хитрые. Волков заказал две бутылки и бутерброды. В последний раз Галя пила пиво, кажется, на выпускном вечере. Она храбро пропустила два стакана и почувствовала, что хмелеет.
- Скажите, кому нужен такой доклад? - спросила она.
- Аллах его ведает! Так заведено в общем, - ответил Волков, налегая на бутерброды. - Для солидности - и потом, чтобы было что обсуждать.
Подсел корреспондент, обвешанный аппаратами, спросил, из какого колхоза, стал брать интервью:
- Кто у вас хорошо трудится?
Галя назвала своих доярок.
- По скольку надаиваете от коровы?
Галя ответила.
- Какие обязательства у вас?
- Четыре с половиной тысячи, - бойко ответила Галя.
Он вскочил и убежал дальше.
Волков расплатился и повел Галю смотреть выставку. Здесь их остановил другой корреспондент, из молодежной газеты, и спросил, какое Галя взяла обязательство, по скольку надаивает от коровы и кто на ферме особенно хорошо трудится.
Затем подходили еще представители радио, издательства и "Блокнота агитатора". Очевидно, это был их стиль: ходить на совещания и в перерывах ловить передовиков, беря у них материал.
Послонявшись по фойе, посмотрев сепараторы и макеты, Волков и Галя спаслись от корреспондентов бегством обратно в зал. Там уже шли прения.
- Коровы у нас хорошие, - говорила худая, смуглая, очень толковая доярка, - а ферма никудышная. Судите сами: в дождь всех коров как из ведра поливает, на стенах грибы поросли. Сколько мы просили, напоминали: поставьте, наконец, крышу! А дирекции совхоза что - над ними не каплет! Доим коров вручную. Привезли в совхоз доильные аппараты, так они уже три месяца лежат в кладовой. Говорят, нельзя ставить, потому что электричество нерегулярно бывает. Так поставьте движок! До каких же пор мы будем руки убивать? С водой опять же: провели нам водопровод, а он два дня работает, а неделю нет. Разве это порядок?
Галя и Волков переглянулись и понимающе улыбнулись. Даже победно улыбнулись. А с трибуны говорили интересные вещи.
- И вот после каждого аппарата додаиваем руками коров едва не на пятьдесят процентов, - выступала другая доярка, помоложе, очень взволнованная. - Я не хочу сказать плохое про наших ученых и техников, но пусть они придут в наш коровник и убедятся сами! Нужны такие аппараты, чтоб сосали не как телята, а лучше телят, иначе не стоило и огород городить. А это наша наука сделать может, может! Она доказала, что она все может! Только, видно, лень кому-то! Я хочу сказать про рабочий день доярки. Работа нелегкая. Вы все здесь знаете, что мы встаем до рассвета, ложимся в полночь, а днем досыпаем урывками. На многих фермах доярки имеют выходной день. А у нас, как у богом проклятых, ни выходных, ни отпусков, как прикованные, даже в город поехать купить себе что - некогда. Нам говорят: "Это не завод вам и не совхоз". А что же, по-вашему, в колхозах не советские люди работают?
Галя и Волков опять переглянулись, уже не так весело. Волков пожал плечом и отвернулся, разглядывая ярко освещенный зал.
Но вот на трибуну взошла пожилая доярка, сидевшая перед Галей. Она перепуганно комкала бумажку.
- Мы… - хрипло сказала она и замолчала.
Секунд пятнадцать зал терпеливо ждал, потом кое-где послышались смешки. Очень уж забавно стояла она с раскрытым ртом.
- Не волнуйтесь, ничего, - успокоил кто-то из президиума. - Расскажите, что хотели.
Доярка посмотрела в бумажку и медленно разобрала по слогам: