- Идем ради бога, - потащила Галя, боясь, как бы он не впал в истерику. - Поднимайся, держись на ногах.
- А ты журнал сожгла! - горько, как ребенок, зарыдал Иванов.
Она пошарила в карманах - нечем было даже утереть его.
За окнами купола чирикали воробьи. Кусок краски полетел сверху, кувыркаясь, как мотылек, и упал на пол, рассыпавшись. Каменные плиты пола были усеяны такими растоптанными кусочками.
Галя надела на Иванова шапку, утерла рукавом лицо, подняла под мышки. Толкая его, как "статуй", она повела его прочь, нашла в кармане ключи и заперла зернохранилище.
Изба оказалась заперта. Пуговкина, очевидно, еще не вернулась с похорон. Галя достала ключ, вошла в обдавшую ее душным теплом избу и, едва сняв полушубок, без сил повалилась на кровать. Она устала так, словно взошла на высокую гору, особенно вымотала война с Ивановым, которого тащила, тащила домой, и конца этому не было.
Скрипнула дверь, кто-то на пороге усердно отряхивал ноги и сопел. Она подумала, что вернулась Пуговкина, и не выглядывала.
Отодвинув занавеску, в ее закуток заглянул Костя.
- Не ждала? - сказал он, усаживаясь на табуретку.
- Нет, - созналась Галя.
Она смотрела на него новыми глазами и не понимала, что такое могло ей когда-то нравиться в нем. Сидел обыкновенный парняга, а на лице ничего светлого, ничего умного.
- Я мириться пришел, - сказал он. - По этому случаю выпил. Знаю, что свинство, а выпил. Потому что иначе не пошел бы, боюсь тебя, и ты меня прости. Ты не такая, как все, ты необыкновенная. Никого никогда не боялся, а тебя боюсь. Что ты на это скажешь?
- Почему боишься? - спросила Галя.
- Я нехорошо с тобой говорил. Нехорошо поступал… Я ничего не понимаю… Кто ты есть, если разобраться? Обыкновенная себе доярка, как все. Подумаешь, в городе пожила! Не таких мы видели… А вот пришел я к тебе и говорю: ты не такая, как все.
- Что тебе надо? - спросила Галя.
- Говорю тебе, мириться пришел. Насовсем мириться.
- Зачем?
- Места себе не нахожу. Как увидел тебя сегодня у коровника, так за водкой сразу побежал. Закрою глаза - тебя вижу, какая ты умница, как целовал тебя, обнимал, как ты любила сидеть, прислонившись головой. Правда, ты любила меня?
- Да, - сказала Галя.
- А сейчас?
- А сейчас уже нет.
- Я тебя люблю.
- Так быстро?
- Правда! - воскликнул он, поднимаясь и немного пошатываясь. - Ты же меня знаешь, я бы не пришел по пустяку. Я хожу и думаю, сплю - во сне вижу. Наваждение какое-то! Давай мириться.
- Ладно уж, пойди проспись сначала, - сказала Галя, немного испугавшись. - Выпил двести грамм - и любовь вспыхнула.
- Ты что, смеешься? - спросил он. - Я же правду говорю.
- Какое мне дело… - с горечью сказала она. - Правда, лучше бы ты ушел, и поскорее.
- Иди ко мне.
- Ни за что! - воскликнула она.
Он потянулся к ней. Но он стал ей противен. Она отпрыгнула, скользнув в большую комнату. Он пошел за ней.
- Может, ты кого другого нашла? Так то и скажи.
- Нет, и искать не буду.
- Иди ко мне.
- Знаешь что, по-хорошему уходи-ка, - сказала Галя.
- Ты со мной так не обращайся, а то прирежу.
- Да? Прирежь!
- За это я тебя и люблю… - пробормотал он. - Забыть тебя я не смогу. Я пойду просплюсь, а потом приду - идет?
- Нет, - сказала она. - Больше не приходи. Все давно кончено. Здороваться я с тобой буду, но больше ничего, потому что ты мне надоел, страшно надоел.
- Ага, моими же словами меня бьешь? Мстишь, значит?
- Не мщу. Сам очень много старался, чтобы мне надоесть. Так и вышло, я даже не могу поверить, что ты меня любил. Ты любишь себя - люби на здоровье! Ты ничего в жизни не хочешь - не хоти на здоровье! Немедленно уходи, я закричу!
- Я тетке Мотьке два рубля дал, чтоб гуляла на поминках и до вечера домой не шла… - признался он. - Может, ты меня все же оставишь? Я хоть у тебя просплюсь. Честно…
- Вон, вон! - сказала Галя, сжимая руки и чувствуя, что ее уже начинает мутить.
Костя мрачно посмотрел на нее, почесал щеку.
- Пропали два рубля… - пробормотал он, повернулся и, пошатываясь, побрел вон.
Галя сейчас же накинула на дверь крючок, посмотрела в окно, как он роет валенками сугробы, и сжала руками виски. Мысли рассыпались. Она не находила себе места. Ей стало плохо-плохо.
Она решила умыться, набрала в кружку теплой воды, намылила руки - и вдруг впервые заметила, какие они красные, корявые. Ногти были короткие, на суставах появились какие-то морщины, запястья распухшие. Так быстро? Руки доярки.
4
В середине зимы телились многие коровы.
Были бессонные ночи, треволнения, ферму колотило, иногда она была похожа на ветлечебницу.
Начиная снова доиться, коровы уже не так пугались аппаратов, да и молоко распирало им вымя, поневоле они отдавали. Доярки уже привыкли додаивать руками, и на этой ферме не произошло понижения удоев, как на других, следовавших негласной системе Цугрика.
Если бы с самого начала знать, что аппараты - это только помощники, а не заменители рук, никаких бы недоразумений и раньше не произошло. Инструкции сработали, как американская реклама: на словах златые горы, а на деле так себе. Ну, и ждали златых гор.
Работали с такой же нагрузкой, как прежде, но благодаря аппаратам обслуживали не двенадцать, а двадцать коров - вот и все.
Галя вычеркнула из своей программы-минимум доильную площадку "елочка", потому что она сводилась к тому, что коровы расставлялись более удобным способом - и это все. Нет, не в расстановках дело, чувствовала она, а в создании такого аппарата, который выдаивает до конца.
Отелилась и Слива, последняя из Галиной группы. И с этого момента Галя свету невзвидела.
Молока у Сливы было сказочно много, аппаратам она отдавала едва третью часть. И, послушав опытных старух, Галя принялась доить Сливу не три, а шесть раз в день. Придя на работу, она прежде всего начинала доить Сливу, а уходя через два-три часа, уже доила снова.
Она гоняла своих коров гулять по берегу пруда, и Сливу водила отдельно еще, на веревке, и разговаривала с ней. Корова настораживала уши, слушала. Она так привязалась к Гале, что в выходные дни тетушка Аня прибегала и просила: "Пойди успокой ее, зовет тебя, мочи нет!"
После казни учетного журнала Иванов страшно зауважал Галю. Иногда нелегкая приносила его в коровник, он сиротливо путался меж хвостов, охотно топил котел. И стоило ему пожаловаться, что сено кончается, - моментально прибывали возы. Доярки, правда, подозревали, что кто-то при этом страдал, но думать об этом не хотелось.
Иванов воспылал любовью и к Сливе. Подолгу и задумчиво он смотрел, как Галя наполняет ее молоком ведро за ведром. Слива стала давать в день двадцать пять литров, а то и больше, и о ней пошли слухи. Таких коров в Рудневе спокон веку не было, и только один глухой дед уверял, что у покойного барина до революции были две коровки, дававшие по три ведра молока, но ему не верили.
Однажды Воробьев приехал лично посмотреть Сливу.
Галя отнеслась к нему холодно, велела стоять далеко и не курить. Он слушался.
Сначала, как обычно, Галя надела стаканы, и за смотровым стеклом понеслась сплошная белая масса. Казалось, аппарат захлебывается от молока, даже звук его стал глухой.
Воробьев долго и терпеливо ждал до конца, пока Галя додаивала руками, потом озадаченно почесал затылок.
- Значит, Цугрик брал ее напрасно?
- Напрасно.
- Это ж с ума сойти, это ж корова высшего класса!
Галя пожала плечами и понесла молоко. Он поплелся за ней в подсобку, сел на край закрома.
- Я позвоню в газету, чтобы прислали человека, расскажи ему, как это делается.
- Алексей Дмитриевич, - сказала Галя. - Мне нечего рассказывать, в учебниках все написано, и всем известно, просто нужно к корове относиться по-человечески.
- Вот это ты и скажи… - пробормотал Воробьев. - Как к корове относиться по-человечески. Многим полезно научиться.
- Многим надо сначала к человеку научиться относиться по-человечески, - заметила Галя.
Она пошла чистить коров, но он пришел через минуту и сел на кормушку между Пташкой и Амбой. Ее раздражало то, что он пугает коров, но она смолчала.
- Не сердись, - уныло сказал он. - Вот если бы ты побыла в моей шкуре… Вы думаете: председатель растакой, председатель рассякой, председатель не заботится, а я уж забыл, когда в кино ходил… Это же черт знает, сколько надо в наших деревнях перевернуть, чтоб выйти в какие-то люди!.. Я бывал с тобой груб, извини. Со всяким народом имеешь дело, тут хоть будь золотой человек - в стертый медяк превратишься. И врут тебе, и стелются, и душу выкладывают со слезами - голова лопнет! А порядок сам не придет - каждую дрянь с боем берешь: от одного урываешь, другое латаешь.
- Бедный, бедный председатель, - вздохнула Галя.
Он засопел.
- Зачем ты журнал сожгла? Цугрик у меня на диване в истерике бился.
- На диване? - заинтересованно спросила Галя.
Ей надоело, что он курит коровам в нос, она бросила чистку и пошла топить котел. Он угрюмо потопал за ней, и так она увела его от коров.
- Слива телочку принесла? - спросил он, садясь на поленницу дров.
- Телочку.
- Телочку эту, - кашлянул он, - беречь надо. Проследи, я тебя очень прошу, пожалуйста. Дело не в том, что Слива одна бидон молока дает, а надо выводить новое поколение, чтоб оно с самого начала знало одни аппараты и чтобы все коровы были, как Слива, - тогда и мы до какого-то добра придем…
- Отпуска вы нам до сих пор не составили, - сказала Галя.
- Тьфу ты! - рассердился он. - Сказал - будут, ну и будут! Ты ей об одном, она о другом! Настырная.
- Я не настырная.
- Хорошо - настойчивая, - развел он руками. - Устраивает? Слушай, мы будем ругаться с тобой до скончания веков. Наверное, наша планида с тобой - ругаться. Но давай не ссориться, а?
- Скажите прямо: чего вы от меня хотите? - улыбнувшись, сказала Галя.
Он грустно усмехнулся:
- Ничего. От тебя я ничего не хочу, я хотел бы от других. В конце месяца будет областное совещание доярок, поедет Волков. И мы решили послать тебя.
- Это что еще?
- Такие совещания проводятся каждый год, ты не работаешь года, да какой там бес знает это, и мы решили послать тебя, потому что и слепому ясно: с твоей настырностью, то есть настойчивостью, ты будешь доить тысяч пять. Я хочу тебе удачи.
Галя подумала: "Это хорошо, если пошлют в город. Надо будет побегать по магазинам". От аванса, выданного ей, оставалась еще половина.
5
Новый зоотехник Коля Пастухов работал после института первый год.
Он был длинный, худой, малоразговорчивый, в роговых очках и огромной заячьей шапке, совсем не похожий на свергнутого Цугрика. Это было событие, о котором говорили две недели. После тихого и мирного разговора с Галей Воробьев отправился в Пахомово и поднял там скандал, орал на Цугрика, швырял его папки в форточки, топотал ногами и в довершение всего разбил палкой настольное стекло.
Новый зоотехник еще не прибыл, а девкам уже было известно, что он не женат, что в городе у него осталась горячо любимая мама, которая через день шлет письма и уже прислала две посылки.
Он приехал на ферму, долго ходил по ней, тихий, нескладный, ужасно вежливый, чем нагнал страху; и если он делал какое-нибудь замечание, все бросались выполнять со всех ног.
Первым делом он прицепился к Лимону. Почему такой отличный племенной бык живет в стаде?
После упорной торговли Лимон был отправлен на центральную усадьбу, а оттуда в племсовхоз в обмен на породистых коров.
Собрав доярок в красном уголке, Коля, поблескивая очками, прочитал им лекцию об искусственном осеменении и закончил ее красный как рак. А доярки хихикали и задавали каверзные вопросы.
С Лимоном было расставаться жаль. Хоть какой он ни был балбес, а все к нему привыкли и провожали с грустью. Люся Ряхина спохватилась:
- Чего мы его словно хороним? Да ему, паразиту, там, знаете, какая будет жизнь!
Затем Коля Пастухов прицепился к халатам, вернее - к отсутствию их. Весь прогрессивный мир ходил за коровами в халатах, только на возмутительной Рудневской ферме их нет.
На возмутительной Рудневской ферме царит умопомрачительная грязь, здесь бытуют какие-то первобытные понятия о чистоте. Напрасно доярки ахали, всплескивали руками и рассказывали, что тут было раньше. Если бы сюда зашла Колина мама, она умерла бы от испуга, - было им сообщено, и этот довод неожиданно всех убедил.
Так они несколько дней заново скоблили, белили коровник, чистили коров, прибивали над ними таблички, шили халаты и стали носить их, стирая раз в неделю.
Набравшись духу, Галя спросила у нового зоотехника, нельзя ли достать ту фантастическую мочевину, о которой пишут, будто она повышает удои.
Коля удивился и сказал, что на центральной усадьбе лежат в дальнем углу кладовой двадцать мешков мочевины, - почему они не берут?
Галя так и ахнула. Нет, право, стоило бы Цугрику набить морду.
Послали Петьку, он привез пять мешков мутновато-бесцветных кристаллов, которые стали подсыпать коровам в корм.
Тогда Галя завела разговоры: а как насчет беспривязного содержания?
Коля ответил, что на этот счет мир придерживается разных точек зрения. В Южной Америке коровы гуляют вообще на воле, дичают, и их ловят лассо. Это мясное животноводство. При молочном же коровы находятся в загонах и коровниках, доятся на специальных площадках, но, когда они гуляют без привязи, нужно много корма. Экономя корм, мы держим коров на привязи.
В целях той же экономии мы отрываем телят от вымени, и телятницы кормят их молоком из бутылки, в которую добавляют половину воды.
При этом спрашивается: какие могут вырасти телята?
Коля немедленно выделил двух коров кормилицами для телятника, а соски выбросил в снег, где они тотчас были разобраны мальчишками на рогатки.
6
Художник не пожалел золота и красок на пригласительный билет. Развевались флаги в окружении дубовых листьев, смешались в кучу домны, гидростанции, дымящие трубы и молочно-товарные станции. Когда-то считали, что чем больше дымящих труб, тем больше на картинке будет духа коммунизма. Потом оказалось, что трубы засоряют воздух, и при коммунизме их вообще не должно быть.
Этот роскошный билет на совещание доярок Галя спрятала в рукавицу, а Волков, сидя боком за столом и опершись на подоконник, возмущенно говорил:
- Из всех драконов, оставленных царизмом в деревне, самые цепкие - это невежество и бедность. И ведь что удивительно: кое-кто до сих пор невежество воспринимает как нечто естественное для деревни. С ума сойти! Почему? Я спрашиваю: почему? Вчера читаю в газете этакую парадную заметку: хорошеет-де наше родное село, все хорошо трудятся, большинство имеют радио и выписывают газету… Это потрясающе! Напиши кто-нибудь такое о городе, все сказали бы: "Ну и что?" Но в деревне мы, оказывается, находимся на той стадии, когда подписка на газету - предмет гордости и похвалы? Может, в следующем номере с гордостью сообщить, что колхозники покупают мыло? Это не пустяки, это потому, что у нас два критерия: один для города, другой для села. На каком основании? Царизма нет, эксплуатации нет, есть чуть не полстолетия советской власти, пора пересматривать критерии! И не думают, что эта разница в критериях как раз и узаконивает нашу отсталость. А радуются чему? Мы вылезли из лаптей, оседлали тракторы, забыли о лучине - очень хорошо! Но не пора ли прекратить сравнивать с тем, что было полвека назад, тысячу лет назад или при каменном веке? С тем покончено. Навсегда. Сравнивать надо только с тем, что должно быть. И добиваться того, что должно быть! А так, как у нас сегодня еще есть, так быть не должно! Самое возмутительное: живущие ко многому привыкли, многого не замечают, говорят: "Не ходим в лаптях, ходим в сапогах - и хорошо!" А привычка - это враг! Она руки отбивает. А дел и дыр столько, что не знаешь, какую первую латать!.. Мы же пишем заметочки! Парадные сравнения! Убежденные речи! Мы коммунисты - мы не имеем права не смотреть правде в глаза. Дела в деревне обстоят еще очень и очень сложно, и здесь нет одной панацеи, здесь может быть только комплекс дел, переворот, потребующий лучших сил поколения и времени. Да, мы живем здесь на местах - мы это видим, видим!
- Что вы кричите? - сказала Галя. - На собраниях покричите, вам карты в руки.
- А я кричу вам, - воскликнул Волков. - Позвольте один вопрос: вы комсомолка?
Галя пожала плечами.
- Как там у вас в Рудневе комсомольская жизнь?
- Никак.
- М-да… - пробормотал он. - Платят взносы, раз в год проводится отчетно-выборное собрание.
- При мне собрания не было.
- Послушай-ка, Галя, - грустно сказал Волков, - а кто в Рудневе групкомсорг, хотя бы тебе известно?
- Там, одна… Верка… Вот вы все говорите слова, - взорвалась Галя, - слова мы все можем наговорить. А вы интересовались комсомолом до сих пор? Вы же должны нами, комсомольцами, руководить, а у нас ничего, ничего нет, есть цифра членов для ваших реляций. Почему это у вас так поставлено?
- Вот началась беседа, - сказал Волков. - Это самое я и имел в виду: почему это у вас так поставлено?
- У нас?
- Да, у вас. Вы что же, не люди? Вы что же, не организация? У вас, что же, каждый человек - не штык? Значит, я должен приехать и провести вам игры с бегом в мешках? Ах вы, щенята, ах вы, иждивенцы! У вас столько возможностей, вам столько дано - от обсуждения и решения проблем до дисциплинарного воздействия включительно! А вы взносики платите. Верка там одна… Ты о Верке не думай, она вчера здесь у меня была. Ты думай о себе. Ты платишь пять или сколько там копеек - это, значит, для тебя называется комсомолом? Недорогой у тебя комсомол!
- А что я сделаю? Я не на посту ни на каком. Это Веркины заботы, я думаю. Что ж она не поднимает никого?
- Вас подымешь, вот таких иждивенцев!
- Ладно, - сказала Галя, - хорошо, что вы напомнили о наших обязанностях и правах. До сих пор мы устраивали вам беспокойство просто как трудящиеся. Ладно. Ладно, хорошо! Мы возьмемся как комсомольцы. Берегитесь!..
- Мне ничего другого не надо, - сказал Волков. - Рассердитесь, прошу вас!
- Я пойду, - сказала Галя. - Не улыбайтесь, вы еще будете плакать, что нас рассердили.
- Тогда отдадите меня в музей, - сказал Волков.
И только на крыльце Галя сообразила, что он имел в виду, говоря это, знаменитые строчки: "Если бы выставить в музее плачущего большевика…"
Она поторопилась уйти, потому что боялась, как бы не закрылся магазин. К поездке в город надо было хоть что-нибудь купить, невозможно было ехать в том старье, что у нее. Денег у нее мало. С оплатой труда на ферме творилось черт знает что. Воробьев считал, что раз доярки пьют на ферме молоко - значит, питаются, а питаются - значит, жить можно.
Плац перед правлением был занесен снегом. По четырем его сторонам, утопая в снегах, гнездились маленькие, с маленькими оконцами, избы - те, о которых говорил Волков. К одной из таких изб была протоптана тропка пошире - это был магазин.