"Альбатрос" заходил на новую швартовку - промазал, в такой‑то штиль! Дань начался складно, по теперь все кувырко: м пойдет. И как первопричина всего, возник перед ним выпученный глаз. Омерзительное животное! Пальцы помнили ещё шершавость мокрого панциря. Он окунул руки в бассейн и ополоснул, брезгуя.
4
Предчувствие, что все кувырком пойдет, не обмануло стармеха. Как он и предполагал, подготовка танков под муку затягивалась, и донкерманы здесь были ни при чем. Последние тонны горючего забирает "Альбатрос", а он только что пришвартовался. Позавчера или хотя бы вчера поставить его - уже были бы свободны ёмкости. Так и просили флагмана на первом совете, но флагманы разве считаются с интересами транспорта! Они, видите ли, рыбаки, а мы - извозчики: пришли, взяли, ушли.
На обед Рогов шел хмурый, но за этой хмуростью и озабоченностью светлела радость предвкушения: меню сулило фасолевый суп и антрекот с рисом. Кусок натурального мяса-просто мяса, это куда лучше, чем все жёванное: котлеты, зразы, биточки, запеканка… Названия разные, а по вкусу одно все. Морочит голову камбуз.
Рогов предвкушал, но оказалось-напрасно. Камбуз опять надул: вместо обещанного в меню антрекота подсунул жаркое по–домашнему. Стармех капризно поковырялся вилкой.
- А антрекот что же?
Ольга пожала плечами: я буфетчица, что я могу сделать? Шеф–повар никудышный, раньше пекарем ходил; пекарь, возможно, он и ничего, а повар никудышный, так что будем весь рейс маяться. Брови её были стремительно и сочно намазаны - казалось, даже запах краски слышен. Стармех, вздохнув, подвинул тарелку.
Вошёл Сурканов. Стармех удивился, что так поздно- с двенадцати, через пятнадцать минут на вахту, но не спросил, промолчал.
С черепахой глупо получилось. Сентиментальным идиотом показал себя: и перед чифом, и перед Сурканоновым - перед всеми. С завистью вспомнил далёкие черепашьи отбивные - в луке, в коричневом жиру. Так тебе и надо, жуй теперь непроваренную картошку, в которой больше кислого томата, нежели масла.
Он доедал, когда вошли капитан и (первый помощник, на ходу договаривая о чем‑то. Перъый, ещё не сев, углядел жаркое, с преувеличенным изумлением вскинул брови. .
- А где же антрекот?
Стармех, не отвечая, отодвинул тарелку с багровыми от томата половинками картофеля, кофейник взял. Налив холодного компота, хотел поставить, но увидел, что капитан ждёт (он нередко "начинал с компота), налил и ему.
Капитан был безразличен к еде - ел мало и равнодушно, совсем мало и равнодушно для своего тридцатидвухлетнего возраста. Это был один из самых молодых капитанов базы; возможно, самый молодой. Когда в конце марта он вышел из отпуска, его пароход - новенький "Космос" (новее "Памира")-был в южной Атлантике, и его сунули на рейс сюда - дали наконец отпуск нашему капитану. Рогов знал его раньше, как‑то на совещании даже сидели рядом, но близко, лоб в лоб, столкнулись впервые. При первой встрече, прошлым летом это. было, с удивлением отметил "про себя: молод, очень молод для капитана рефрижераторного флота (у промысловиков - там моложе есть)-отметил и забыл, теперь же, когда судьба свела их на одном пароходе, возраст капитана поначалу обескуражил его. Зная более чем осторожный характер начальника базы, недоумевал: как решился тот доверить - судно водоизмещением пятнадцать тысяч тонн почти мальчику? Как? Присматривался, принюхивался, но ещё не вышли из Ла–Манша - растаяло его настороженное недоверие. Симпатия к молодому капитану росла с каждой милей, и скоро уже это была не симпатия - восторженное преклонение.
Конечно, Рогов знал за собой этот грешок: неумеренность, шарахание из одной крайности в другую. Сколько раз случалось: пылко любит человека, считает непогрешимым, идеальным, а потом, растерянный, обнаруживает в нем слабости или даже нечестность. Наоборот тоже было: .презирал- до скрипа зубов, и вдруг с изумлением открывал, что не такой уж это подонок - есть в нем человеческое, и понимание есть, и совестлив. Всякий раз после такой встряски давал себе слово Рогов - твердо и ясно давал, - что отныне он будет хладнокровен и рассудителен - как в симпатиях своих, так и в неприязни, но появлялись новые люди, и он опять оказывался жертвой разнузданности -так. мысленно окрестил он это свое качество. Впрочем, он ведь далеко не всегда ошибался, и вот, например, сейчас -верил он - именно тот случай.
Стармех не позволял евоей симпатии к капитану разрастаться слишком быстро (в конце концов в этом рейсе он его начальник), он внимательно контролировал свое чувство, но чем строже контролировал, чем пристрастней был, тем глубже убеждался, насколько все же это незаурядный человек - их тридцатидвухлетний капитан Алексей Андрианович. Впрочем, понимание это было уже вторичным, оно как бы оправдывало (визировало) то беспредельное уважение к капитану, которое прочно поселилось в нем.
В Алексее Андриановиче Рогова восхищало вое: его спокойствие и корректность, его подтянутость (чиф тоже аккуратен и подтянут, но разве так? В чифе аккуратность и подтянутость раздражали Рогова), его умение выслушивать людей и тихий голос, который он никогда не повышал. Короткие, жёсткие на вид светлые усики на тщательно выбритом лице - и те очень нравились стармеху. Мастер - как никому из капитанов подходило ему это слово. Но конечно же (надо - быть объективным!) более всего подкупало стармеха в Алексее Андриановиче его отношение к технике. Среди штурманов, этих буревестников, этих соколов, которые с высоты мостика взирают на ужей, что копошатся в темной глубине - на механиков и мотористов, - среди судоводительского состава Рогов не встречал ещё такого отношения. Полтора десятилетия плавал он "дедом" и принимал, как должное, что капитан (а сколько у него было капитанов!) не лезет в его дела. Все, что касается техники - это его, он знает здесь все, как себя, лучше, чем себя. Не все капитаны понимали это - лезли. Рогов ставил их на место. Вы отвечаете за рейс, за судно, за людей, за план, но за машину отвечаю я.
Алексей Андрианович не лез, но само по себе это ещё не бог весть что. Воспитанность, не больше. Впервые вступил на судно, впервые и на один рейс - надо быть хамом, чтобы вести себя иначе. Тут другое было. Алексей Андрианович не лез, но он знал - Рогов учуял это сразу. Молодой капитан не стремился поразить своей технической эрудицией (такие - вещи Рогов усекал сразу), просто он знал машину, чувствовал её. Стармех не мог объяснить, как угадал это, но угадал, и его кольнула даже (некоторая ревность. Как могла машина, которую он изучил поднаготно, всю, которая - его, как могла она так быстро и полно раскрыть себя перед чужим? Нечестное ощущение! Рогов прогнал его, а может быть, само ушло, когда увидел: Алексей Андрианович не принимает всерьёз своего понимания машины, она для него - как жена друга, которую. можно созерцать, которой можно восхищаться, но не больше. Рогов, внутренне взъерошенный, готовый к отпору и к защите своего единовластия, быстро уловил это целомудренное мужское отношение к машине. Ревность ушла, уступив место восхищению. Как сумел он, почти мальчик, постичь то, что для многих морских волков оставалось тайной за семью печатями?
Капитан рассеянно налил себе супа - зачерпнув сверху, не вылавливая мяса, без фасоли почти. И чем жив только? Зато - подтянут и строен, и останется таким всегда. А ты? Ротов корил себя за тучность, но не зло, не страдая. Ну толст и толст, кому хуже от этого? Не за девками же бегать ему.
В сомнении поглядел на оставшиеся картофелины. Распустил себя… Начиналось очередное сражение между желудком, который требовал ещё, и сознанием, что надо же знать меру в конце концов! Подобные сражения вспыхивали едва ли не ежедневно. Стармех, отстраняясь, бесстрастно наблюдал за ними и всякий раз с удовлетворением убеждался, что сознание побеждало желудок. А коли так, коли он уверен в своей воле, почему он должен морить себя голодом? Он попросил Ольгу принести чистую тарелку для первого.
Подвинув супницу, налил ещё, вычерпывая со дна фасоль и мясо. Первый помощник следил за ним хитрыми. глазами.
- По новой? А диета как же?
Стармех заглянул в супницу, половником повозил. Интересно, у всех так много мяса, или Ольга хитрит, для начальства старается? Не похоже на нее… Выловил кусок побольше, положил себе. Подморгнув, ответил Первому:
- Пусть чиф диету соблюдает.
Журко посмеивался с украинским своим говорком:
- Как уж не соблюдать тут, коли с дедом за одним столом сидишь?
Рогоз вилкой вытащил из супа мясо, посолил и густо поперчил. Вспомнив, спросил капитана:
- Что там на "Альбатросе"? Два часа швартовались.
Алексей Андрианович, продолжая медленно жевать, обернул к нему свое продолговатое спокойное лицо. Глаза синие–синие.
- Отжимное.
Оправдывает коллегу… "Какая же ты прелесть! - подумал стармех умиленно. - И рождаются такие!"
А сам - о сыне. Тот всего на шесть лет моложе Алексея Андриановича, но ведь через шесть лет не станет таким. И через десять не станет, через пятнадцать- никогда. Горяч и нетерпелив, и этой сосредоточенности нету в нем. Рогов вообразил на мгновенье, что Алексей Андрианович - его сын, всего на мгновение, но тотчас внутри у него взъерошилось и запротестовало: нет! Словно унизил он этим нечаянным предположением и себя и сына своего. Но все же успел понять, хотя и секунды не длилось это, как трудно пришлось бы ему с таким сыном. Чужими были б.
Последний раз, за день до отхода, вдвоём с Аркадием тянули в баре пиво (восемнадцать кружек - кошмар!), говорили о чем‑то -о ерунде, разумеется, раз ни слова не осталось, но до сих пор живо ощущение, что вот этот долговязый и тощий парень, так на него непохожий, - его, его; и руки, и ноги, и волосы-все от него, от пузатого типа, что сидит и, будто он ни при чем здесь, отрывает от высушенной камбалы золотистые полоски. И даже то, что длинен он, худ и нескладен, даже это внешне поразительное несходство возбуждало в Рогове какое‑то ласкающее самодовольство.
Первый помощник сказал что‑то-ему, Рогов по тону понял. Встряхнулся - нельзя думать о доме, рано. И двух недель нету, как вышли.
Журко спрашивал, сколько людей выделит стармех на подвахту. Рогов назвал фамилии и время - когда кто. Замешкался на мгновенье - ещё ведь и сам выйдет, с четырех, после полдника, но при капитане не хотелось об этом.
- А донкерманы? - спросил Первый.
Это было наглостью. Стармех взорвался. Неужто не знает первый помощник, что у донкерманов столько работы сейчас, что впору не на подвахту в трюм посылать матросов, а им в помощь?! Раздавать горючее, раздавать воду, а главное - выпарка танков. С этим шутить нельзя. Ёмкости под муку должны быть готовы к завтрашнему вечеру, не позже. Пока складывают на палубу, а это уже риск. Вдруг ливень? Сейчас, конечно, не сезон дождей, но в тропиках возможно все. На борту же нет даже порядочного брезента, чтобы, в случае чего, прикрыть муку.
Спросил капитана:
- С "Альбатроса" тоже снимать будем? Муку?
Алексей Андрианович разламывал вилкой оранжевую картофелину. По его сосредоточенному лицу, по тому, как ответил он - не переспросив, не повернувшись, Рогов понял, что все слышал капитан.
- Да.
Это было решение в его, стармеха, пользу. Раз ещё и с "Альбатроса" берём, о донкерманах и говорить нечего. Вопрос исчерпан! Рогов молча допил компот и, пожелав приятно кушать, пошел к выходу.
В кают–компании за столиком с домино его уже ждали. Но день шел кувырком, и даже здесь, где он был королём, ему не везло сегодня. Перли одни дупли, а когда пришло пять пустушек и Рогов, взбодрившись, предвкушал уже, как перехватит игру, у Киселёва и рефмеханика, которые играли против, собрались все шестерки. Чудовищно! Раздосадованный, отказался от реванша, пошел, не заходя в каюту, на палубу: беспокоило, как горючее дают.
5
Закон подлости действовал и тут. Горючее шло медленней, чем он предполагал - к четырем не успеть. Четыре - официальная цифра, названная им как бы вслух, для себя, в душе же надеялся на три, ну, в крайности - на половину четвертого. Не выйдет! А тут ещё сломалась лебёдка. Лебёдчик Филиппов, детина в белой панаме, заявил об этом так спокойно, будто речь шла о партии в домино.
- А электрик где? Почему не делает?
- Так обед же, Михал Михайлович. - Филиппов книжку читал, развалившись в тенечке "а мешках с мукой. Поразительно, какие тюлени ходят в море!
- Обед! А в полпервого, когда работать, электрика вызовите?
Спокойнее, Рогов, спокойнее. Им трудно, устают. Плюс сорок в тени.
- Так обед же! -Лебёдчик не понимал, чего хочет от него старший механик.
Рогов сжал губы. Плюс сорок в тени, повторил он про себя.
- Немедленно позвоните, чтоб вызвали электрика.
Вырубив ток, сам полез. Краем глаза видел, что Филиппов поднялся, но не двигается, ждёт чего‑то. Сыт, сонен, равнодушен.
- Куда позвонить?
Рогова начинало трясти. Плюс сорок в тени, твердил он себе, как попка. Плюс сорок.
- На мостик. Вахтенному штурману. - И такому лебёдку доверяют! Пока сообразит, что к чему, строп людей посшибает.
Приблизив лицо, втянул носом воздух. Лишь бы не обмотка… Паленым не пахло.
Поиграл, ища, пальцами - плоскогубцы бы, ладонью по брюкам похлопал. Ничего, кроме ключа от каюты. Достал.
- Дежурному электрику срочно подойти ко второй точке, - прогремело в полуденной тишине радио, и через минуту возник откуда‑то Мамин. На маленькой головке по–пляжному белел носовой платок. Рогов, даже не удивившись внезапному (появлению старшего электромеханика (молодец, всегда вовремя!), ткнул ключом на вскрытую распределительную коробку. Мамин посмотрел - молча и внимательно - ковырнул ногтем и наклонил голову в платке, соглашаясь. Стармех сунул ключ в карман (нагрелся уже), пошел к надстройке. Тени втянулись под предметы - солнце в зените. Все излучало жар. Валялись рыбины- безглазые: выжгло, испарило глаза. На "Альбатросе" что‑то скороговоркой скомандовали в радио - кому, интересно? Безлюдна палуба тральщика, все умерло, ушло, спряталось. Даже на мостике никого. В тени шлюпки рыбные гирлянды - вялятся. Не верилось, что через четверть часа все оживет и задвигается. Расплавленной краской подпахивало.
С палубы юта спускался электрик. Выпущенная рубашка прикрывала шорты, и казалось -он так, в одной рубашке. Спешил, но поручня не касался: .горячо. Какой там сорок в тени, больше! Рогов сказал, что там уже старший электромеханик, а сам думал о лебёдчике Филиппове; хорошо, что выдержал, не накричал. Но что‑то другое было нехорошо, мешало.
Ребром ладони нажал на раскаленную ручку. Та спружинила, и дверь открылась. Холодком дохнуло, свежестью воздухом. Стармех перешагнул, высоко подняв ногу в сандалии, проворно захлопнул дверь. Ручка с этой стороны была холодной, и он, наслаждаясь, задержал на ней ладонь. Дышалось глубоко и сладко-словно воду пьешь. Без кондишена гибель в тропиках.
А другое, нехорошее -стычка с первым помощником из‑за донкерманов. Журко сам виноват: зачем начал об этом при мастере? Но и ты не ангел; надо бы промолчать, разобрались после б - нет же, полез. Алексей Андрианович-человек тактичный, не вмешивался, но ты и его втянул- будем, видите ли, с "Альбатроса" брать? Не знал будто.
Злился на себя Рогов. Они с Журко -свои люди, столько плавали вместе, столько ещё плавать им, а капитан - отличный капитан, первоклассный капитан, - но ведь посторонний, на один рейс. Нельзя так при постороннем.
Дверь Первого была распахнута настежь. Он стукнул и вошёл.
- Заходи, -сказал Первый, будто и не случилось ничего.
На просторном столе белел ворох писем-с промысловых судов. Журко брал их, сколько. помещается в руку, глубоко совал в длинный целлофановый мешок. Поднакопилось писем: промысел отдаленный, тупиковый, проходящего не поймаешь транспорта. Поднакопилось…
Сколько все же разного на Первом! Почта, фильмы, политинформация, кружки всякие. Балалайка -и за ту отвечает. Стармех не то что сочувствовал (что ж сочувствовать, на нем разве меньше висит?) - понимал, и это "понимание как бы сглаживало его невольную вину перед Первым.
Он поворошил конверты, пробежал взглядом по фамилиям адресатов. Все женские имена, а почерки старательные, как у первоклашек: упаси бог, не разберут на почте!
- Пишут, - с насмешливостью произнес он и бережно поправил конверты. Но не к письмам относилась эта заботливость (насмешливо же сказал), а к Первому - ловчее брать.
- Пишут, -сухо согласился Журко, а стармех понял: обидел ся‑таки.
Медленно отошел к иллюминатору. "Альбатрос" ожил: люк трюма поднят, цепляют сетку для переправки людей. Рогов вспомнил и - сказал, но не так, что только сейчас вспомнил, а будто думал все время:
- Рассчитывал, к трем закончим - с горючим. Куда там! К пяти бы успеть.
К пяти, ясно? О каких же донкерманах говорить здесь, Иван Тимофеевич!
Первый продолжал складывать конверты.
- Успеете.
Что, дескать, обсуждать, коли капитан решил?
При чем здесь капитан? Мы с тобой говорили, и я тебя должен убедить, а не капитана. Даже не убедить- поплакаться, если хочешь: вот ведь запарка какая с горючим!
Рогов вернулся к столу.
- Сейчас двоих даём на подвахту - Алексеев и Крамель. А с четырех - трое.
Журко сграбастал последние письма, но не - сунул, поднял голову.
- Откуда ж трое?
И впрямь не понимает?
- Станицын, Половков…
- Ну?
- Ну и я.
Журко старательно вложил конверты в целлофан.
- Тебе‑то чего там делать?
Вчера и позавчера не спрашивал - чего. Правда, не в трюме работал -на лебёдке… Но обида растаяла у Первого - все понял: и зачем явился стармех, и к чему разговор весь этот.
- Попить есть чего‑нибудь? --буркнул Рогов сердито. Пусть не думает Первый, что вот переживал и совестился стармех, а теперь успокоился разом. - Холодненького.
Журко взял мешок с письмами (кишка!), встряхнул, уплотняя, забросил на полку с книгами. Достал компот из холодильника. Стармех по–хозяйски развалился в кресле. Стакан не запотевал в руке - так свежо и хорошо в каюте.
Прикидывали, сколько ещё загорать тут. Неделю, не меньше. Восемь судов, и каждому ещё. по разу швартоваться.
Между иллюминаторами висел, распятый на синем, могучий омар. Красный и лаком покрыт, блестит, как мокрый. Журко - мастер на такие штуковины: сам препарирует, сушит - все сам. Омары, зубастые тропические рыбы (но те теряют свою диковинную окраску, Журко потом кисточкой их - под естественный цвет), морские ежи, звезды (как тарелки, и больше), иглы… О чучеле черепахи вспомнил Рогов, что стояло на сейфе, повернулся в кресле. Отличная черепаха! Живые глаза (как у той, сегодняшней), а рот приоткрыт слегка- будто жалуется или просит о чехМ. Очень правдиво- надо ухМеть так! Обперся об мягкие подлокотники, встал, подошел, держа стакан в руке. Живые глаза, совсем живые. Вот точно так и сегодняшняя Схмотрела: осмысленно и обреченно.
Осторожно потрогал глаз пальцем-твердое.
- Как это ты?
Журко выпил свой компот и налил себе ещё, почмокивая.