Трубецкой расстроился, ему вдруг стал мешать галстук, и он пальцем оттянул узел книзу (галстук этот был из тех, что один раз и навечно, еще в магазине, завязываются, а уж потом каждое утро надеваются через голову).
- Ну что ж, - вздохнул Трубецкой, - значит будем учить, коли есть желание. Но уговорец: чтоб не получилось - вы в выгоде, мы в накладе. Мы вам поможем, а вы нам. Вы лично лекции по животноводству у нас будете читать. По рукам. А?..
- Что смогу, с удовольствием.
- Тогда давайте ближе знакомиться.
Василий улыбнулся.
- Я-то вас чуть ли не с пеленок знаю. Да и кто в округе не знает Алексея Трубецкого? Роднев моя фамилия. Василий Роднев.
- Матвея Роднева сын? Гляди ты!.. Так ведь мы с твоим отцом вместе в гражданскую воевали.
Трубецкой и отец Василия воевали тогда в разных армиях, даже на равных фронтах, но так уж повелось после Отечественной войны: если встречаются двое, которые били белогвардейцев, то считается - воевали вместе.
- Да-а, растут дети-то. У меня дочь студентка. Стареем. - Трубецкой это говорил весело, почти радостно. - Что ж, может, пойдем сначала осмотримся, кой-кого из людей встретим? - предложил он.
5
Колхоз - имени Чапаева, и сама деревня - Чапаевка, а раньше эта лесная деревушка именовалась Христарадевкой. Земли мало, да и та, что была, - подзол да пески, - выручала не каждый год. Шли из этой деревни по всему уезду нищие, шли целыми семьями, стучали под окнами и пели жалобно: "Подайте, милостивые, Христа ради на пропитание". И вместе с зачерствелыми кусками принесли нищие детям, внукам своим позорное имя деревни - Христарадевка.
Лет восьми ушел по избитой дорожке Лешка Трубецкой, подтягивая плаксиво матери под чужими окнами:
- Христа-а ра-а-ади на пропитание…
Однажды весной мать простудилась, слегла и не встала. После этого Лешка пропал, четырнадцать лет ни слуху ни духу… Вернулся - красивый парень: папаха на льняных волосах набекрень, шинель с убитого офицера на плечах, взглянет синими глазами - любая девчонка зарумянится.
Воевал Лешка у Василия Ивановича Чапаева. Он и предложил переименовать деревню в Чапаевку. Он же первым начал сбивать мужиков в колхоз, в колхоз имени Чапаева.
По узеньким проулочкам повел Трубецкой Василия на окраину деревни. Перелезли через изгородь.
- Вот хотя бы… - Председатель остановился. - Эта научить может, эта кой в чем и агронома научит.
Но кругом не было ни души. Дремало на безветрии небольшое поле начавшей уже желтеть пшеницы, ровное - колос к колосу, словно подстриженное под гребенку.
- Хороша пшеничка-то?
- Хороша!
- Поле Агнии Белозеровой. Опытник наш. Пшеничка-то южная. Сперва куражилась, не росла - холодно, сыро, несолнечно. Теперь, гляди, смирилась… Пока, правда, еще на опытном поле, да опытное поле, сам знаешь, - дверь на раздолье. В следующую весну, глядишь, гектаров десять засеем. Золотая голова - Агния, коль сойдетесь, не раз вы ее добрым словом помянете. Пойдем, что ли? У такого хлеба можно целый день стоять да любоваться - не устанешь.
Они пошли по задворью, вдоль деревни.
- У нас два таких мастера-полевода - Степан Княжин и она, - продолжал Трубецкой. - Степан широту любит, его на узенькое поле не загонишь. Давай ему три сотни гектаров, пять сотен, - вспашет, обработает, засеет так, что на поле ни одной лишней травинки, чистый хлеб. Видел, рожь к вашему полю подходит? Его, княжинская… Агния - другой характер. Гектар, от силы два - вот ее масштабы. Но Степан сеет проверенные культуры, те, которые не подводят. Рожь он любит, так и говорит: "Рожь - хлебный вождь". Для Агнии же, что под наш климат не подходит, то ее и прельщает. Книгами обложится, год, два, три года прокопается на участке, а найдет хитрость - заставит расти. Степан - парень с напором, а у этой подход с осторожностью, с оглядкой…
Завернули на птицеферму. Там горячее время. К гнездам-ловушкам - беспокойные очереди кур. Несушки - кто кого перекричит - квохчут нетерпеливыми, срывающимися голосами, лезут вперед, толкаются, ни дать ни взять - голосистые хозяюшки у базарных ларьков. Девушка в коротеньком халате ходит от ловушки к ловушке, освобождает уже снесшихся кур, просматривает номерки на кольцах, надетых на лапки. Вынутая из ловушки курица спокойно сидит в руках девушки, дремотно заводит глаза, но, спущенная на землю, вдруг встряхивается и сразу же начинает песню, не прежнюю - нетерпеливую и отчаянную, а торжественную. На еще теплом яйце девушка пишет карандашом номер несушки.
- Познакомьтесь - моя дочь. Лена, ты не помнишь Роднева Матвея Ивановича из Лобовища? Ну, где тебе помнить! Это его сын.
Трубецкой говорил непринужденно, с подчеркнутый вниманием следил за толкущимися курами, но пытливый искоса взгляд, брошенный в лицо Василия, выдавал отцовскую гордость.
Выйдя с птицефермы, Трубецкой сперва шел молча, но не выдержал и расхвастался:
- На каникулы приехала. Учится в Тимирязевке. Хотел из нее агронома сделать. Но кому что любо: кому - квасок с ледку, кому - бражка на медку… По птице пошла. Жестокий характер. На персональный учет взяла каждую курицу. Которая снесет в год меньше ста пятидесяти яиц - под нож! В этом году она норму держит - сто пятьдесят, а на следующий думает повысить до ста семидесяти, а там, глядишь, и двести с одной головы. Селекционная, брат, работа. Зайдем-ка на конюшню. Познакомлю с пареньком. Слыхал, может, - Сергей Гаврилов? По району, пожалуй, лучший конюх. Иногда, правда, через меру усерден. Была бы на то его воля - переделал бы он наш колхоз в конезавод. Как молодого жеребчика, кой в чем приходится на шенкелях сдерживать.
- Лицо в веснушках? - спросил Роднев.
- Вот-вот, конопатый. Знакомы, что ли?
- Как же, с моим конем он чуть не расцеловался…
Но конюшня была пуста - почти все кони на выпасах, и Сергей Гаврилов, как сообщил скучающий дежурный, ускакал туда верхом.
Трубецкой приказал заложить в плетушку жеребца.
- Эх-хэ-хэ! - вздыхал он, усаживаясь рядом с Родневым. - Думаю все машину легковую купить, да боюсь: не бросовые ли деньги? Ездить-то приходится не по дорогам, а по полям да выпасам. А наши кочки старые, матерые и коню шею свернут… И когда мы свою землю-матушку разгладим, удобной сделаем?..
Когда они приехали на выпасы, Василий понял, почему Трубецкой не поленился заложить плетушку и свозить гостя за пять километров.
Обычно выпасы в таких местах, как Кузовской район, - это наскоро огороженные и поросшие мелколесьем поскотины; в них много земляники, грибов, а трава скудная.
- Узнаешь? - спросил Трубецкой.
- Трудно узнать. Лес был.
Плетушка, наклоняясь то на одну, то на другую сторону, катилась вдоль прочной изгороди. За ней - ровное место, кусты, пни и ни одного деревца.
- Вырубили - и не жалко, нестоящий лесок-то; солнце траве открыли; потом перегородили на загоны, чтоб не все сразу топтать. Сперва один загон стравим, потом другой, третий, пока до последнего дойдешь, глядишь, уж на первом загоне трава снова поднялась… А-а, вон и кони наши. И Сережка тут… Серге-ей!..
Жеребец, подняв голову, наструнив уши, заржал. Среди пней ходили, отмахиваясь от оводов, кони, не горемычные разинские, лохматые и брюхастые, а рослые, с лоснящимися на солнце крупами.
- Загоны - хорошо. А вот пасете в загонах плохо, - произнес Роднев. - Гляди, как разбрелись, - одна там, другая здесь, не столько съедят, сколько вытопчут. Из-под ноги окармливать траву надо. Фронтом растянуть, сзади и спереди поставить пастухов, отстающих подгонять и вперед не давать заскакивать…
- Фронтом!.. Ишь ты, фронтовик, - хмыкнул Трубецкой.
Подошел, сдержанно улыбаясь, Сергей Гаврилов.
Роднев начал объяснять ему, как надо скармливать траву "из-под ноги".
- Пастухов на это дело не хватит, - усомнился Сергей.
- Хватит. Можно ребятишек, пионеров собрать. Им при конях в удовольствие, - ответил Трубецкой.
Роднев позавидовал: "Легко в таком колхозе было бы работать. На лету хватают!"
6
Под вечер Трубецкой и Роднев, уставшие, сидели на скамейке около правления.
Днем в Чапаевке на улицах тихо - весь народ на работе. Сейчас на соседнем дворе чихал и стрелял не желавший заводиться мотоцикл. Из алюминиевого раструба динамика, висящего над дверями клуба, растекалось по улице: "Не счесть алмазов в каменных пещерах…" Прошли табуном девчата: поверх городских костюмов - цветные платочки, ноги в тесных туфлях на высоких каблуках ступают так, словно пыльная дорога - хрупкий лед. На расстоянии (не слишком далеко и не очень близко - в меру) второй табунок - ребята: фуражки заломлены, плечи расправлены, впереди гармонист. Прошли и, заглушив сладкоголосого индийского гостя, прогремели:
Д-эх, сердце болит,
Да под сердцем токает!
Моя милка на быке
Шофером работает!..
К беседующим подошел унылый Гаврила Тимофеевич.
- Как с горючим? - спросил его Трубецкой.
- Передал, чтоб съездили.
- А проверял, не вернулись?
- Не успел, Алексей Семенович.
- Что ж это ты? Сходи сейчас же, проверь.
Гаврила Тимофеевич послушно кивнул головой: "Хорошо", и отошел.
- Вот ведь человек, пока не ткнешь, не догадается, - проворчал Трубецкой.
- А где у вас секретарь парторганизации? Что ты меня с ним не познакомил? - спросил Роднев.
- Тьфу ты! Из головы вон! Да Гаврила Тимофеевич и есть наш секретарь. Слабоват… Одно - членские взносы собирает, а так - никакой помощи, все больше самому приходится… Не занимаются у нас такими Гаврилами Тимофеевичами, забыли их. У вас Груздев тоже, чай, не золото секретарь. Паникратов только портфельщиков в райкоме разводит. Его уполномоченные, как солдаты, - он скомандует, они маршируют в колхозы…
Василий насторожился: ждал, что Трубецкой скажет еще, но тот замолчал.
Солнце утонуло в дальнем лесу за рекой - день завершался огненным вечером. Раскаленные облака грозно поднялись над землей.
А на земле, на ржаном поле, на прибрежных кустах, на пыльном кустике шиповника при дороге с особенной тихой покорностью угасали дневные краски.
Роднев не торопясь ехал домой. Ему сейчас все казалось легким, все под силу. Да, он проложит дорогу от колхоза Степана Разина к колхозу Чапаева, а от чапаевцев для разинцев прямой путь - путь к науке!
Стемнело, когда он, передав лошадь сторожу в конюшне, пришел в правление. Он думал, что ему с Груздевым и Спевкиным разговоров хватит до полуночи. Но Спевкина в правлении не было. За столом на его месте сидела девушка. Она с каким-то горестным безучастием уставилась в темное окно и платочком, зажатым в кулачок, утирала глаза. Из угла в угол, скрипя половицами, ходил Груздев, сердито теребя ус.
- Что тут случилось? - спросил Роднев.
Груздев остановился.
- Вот участковый агроном из МТС, - кивнул он на девушку, - говорит: больше ноги ее у нас не будет.
- Почему?
- Да все потому, что у наших ребят ветер в головах. Она из Кузовков пешком пришла беседу провести, как договорено было, к восьми часам, а наши - гармошку забрали да все до единого в Починок. Там, видишь ли, у Мишки Бучнева молодежник. Нас со Спевкиным как раз не было, поля обходили.
Девушка, попрежнему отвернувшись, подавленно вздохнула.
- А Спевкин где сейчас?
- Да к этому, будь он неладен, Мишке Бучневу ушел, людей возвращать. - Груздев вдруг забеспокоился. - Слышь, Василий, пойду-ка и я туда, а то на Дмитрия плоха надежда. Он ведь такой парень, пока не спляшет, от Мишки не уйдет…
7
Мимо старой, накренившейся ели, по тропинке, ведущей в Чапаевку, гуськом друг за другом идут лобовищенцы. Впереди - в праздничном черном костюме - Груздев, за ним - Спевкин. Катя Морозова, бригадир первой полеводческой, шлепает по траве босиком, туфли несет в руках; она дойдет до речушки Ишимки, вымоет ноги и уж тогда на высоких каблучках войдет в Чапаевку. Худенькая, востроносая свинарка Сомова шагает размашисто; у нее такая походка, словно она на что-то сердится. Сзади всех, вразвалочку, - Юрка Левашов. Если бы еще у кого-нибудь через плечо висела гармошка, можно бы подумать - идут люди на свадьбу или на именины.
Три дня назад собравшиеся у Трубецкого Спевкин, Груздев и Роднев договорились в первое воскресенье привести колхозников из Лобовища.
И вот это воскресенье…
На собрании, где выбирали, кому идти в Чапаевку, вышел небольшой спор: послать или не послать Федота Неспанова? Посылали лучших, и старик до сих пор считался лучшим в колхозе конюхом. Но Неспанов отказался:
- Голова-то у меня стариковская, из нее, ребятки, как из дырявой торбы, что ни сыпь, все вон валится… Вы бы кого посвежей подыскали…
Решили послать Юрку Левашова.
Юрку прозвали "тесноватым". Где бы он ни появлялся - в правлении ли, у соседей ли в горнице, широкий, неповоротливый, с тяжело опущенными крутыми плечами, - всюду становилось около него тесновато: и потолок казался ниже и окна оседали к полу, а если садился писать, то обычно стол вдруг казался игрушечным - узким для Юркиных локтей.
О его силе по всем окружающим селам и деревням ходила слава. Рассказывали: ребятишки однажды шугнули в него снежком. Снежок разбился о Юркину щеку. Юрка рассердился, догнал мальца, отобрал у него шапку, подошел к старой бане Якова Горшкова, понатужившись, поднял сруб за угол, подсунул шапку и опустил… Хоть и торчит рыжее ухо, да не возьмешь. Парнишка выплакал у Юрки шапку, натянул ее, смятую, на голову и, обругав: "Тесноватый", побежал прославлять Юркину силу.
В Чапаевке, на крыльце правления, гостей из Лобовища встретил Трубецкой. Он смутился: разинцы пришли, как на праздник, нарядные, а он, хозяин, не брит, в будничном костюмишке.
- Будем учиться, товарищи, в этих вот аудиториях! - Председатель горделиво обвел рукой все: Чапаевку, поля за деревней. - В этих аудиториях, - повторил он понравившееся слово.
Гаврила Тимофеевич, секретарь парторганизации колхоза имени Чапаева, назвал, кто займется с гостями. И Юрка Левашов услышал, что его учителем станет Сергей Гаврилов.
Юрка почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок.
Зимой он был послан от колхоза на лесозаготовки бригадиром по вывозке. Лошади, правда, были неказисты, но ребята в бригаде - надежные, работящие. Рядом на участке работали чапаевцы. Сережка Гаврилов за бригадира, а вся бригада - сплошь девчата.
Как-то ехали из лесу, день выдался - неудача на неудаче: у Ванюшки Маслакова лошадь зашибла ногу, а Женька Полозов утром отстал от всех и - надо ж быть дураком - заблудился, полдня ездил по чужим участкам. Считай, еле-еле половину выработали! Невесело было возвращаться… Тут, как назло, догнали чапаевцы: кони день проработали, а идут весело; девчата сидят румяные, посмеиваются. И надо ж было сказать Сережке: "Бросили бы, ребята, коней мучить, ведь еле живы, гляди - идут, шатаются. Запрягите бригадира, он у вас за трелевочный трактор вывезет". Юрка его, конечно, головой в снег - не смейся, когда не надо!.. После того Сережка встретится - не смотрит. А теперь учить будет. Он научит!
Заведующая молочной фермой, Пелагея Саватьева, толстая, с красным лицом, подплыла к Груздеву, подставила локоток и пригласила:
- Подхватывай, куманек, пошли-ка на хозяйство. Там пораскинем умом. У дела-то способней беседовать.
Все разошлись, а Юрка мрачно ковырял носком сапога землю; Сергей Гаврилов стоял шагах в десяти и глядел внимательно куда-то вдоль улицы. Вдруг он круто повернулся, подошел к Юрке и, глядя ему не в глаза, а в козырек фуражки, сухо сказал:
- Идем.
Сергей шел впереди, глубоко засунув руки в карманы. Юрка шагал переваливаясь, как провинившийся медведь за поводырем. Они прошли мимо конюшен, остановились у небольшой пристройки.
- Здесь у нас вроде лаборатории по кормам, - объявил Сергей, попрежнему смотря не в глаза, а в козырек. - Сейчас мы в ней задерживаться не будем, сначала все разом осмотрим…
Юрка, широко расставив ноги, глядел в землю, молчал. И Сережка вдруг испугался: "А вдруг уйдет! Научил, скажут…"
В это время круглое лицо Юрки налилось багровой краской.
- Ты… это… знаешь, извини! Ну что зло держать? Право, обидно мне показалось. И так-то невесело, да еще…
- Ну, что ты! Я давно уж забыл, - быстро сказал Гаврилов.
- Знаешь, к слову, я виноват… Да уж чего там, пойдем, коли так. Видел ваших коней, а о лаборатории не слыхал. Это что же такое?
В небольшой светлой комнате стоял крепкий запах вянущих трав, на стенах висели широкие бумажные листы, к ним были пришиты пучки растений.
- Луговые травы, - указал Сергей на стены, - и полезные и вредные, всякие. Вот, узнаёшь?
К пожелтевшему листу было прикреплено высохшее растение с крепким бурым стеблем.
- Э-э, конскую кислицу засушили… Ну, такого добра у нас полно. Чем же она прославилась, что на выставку попала?
- Не кислица, а конский щавель, - поправил Сергей. - То и плохо, что у вас его полно. Мы, считай, уничтожили под корень. Редкость, когда на лугах встретишь. Вредное растение, и конь и корова стороной его обходят. Конский щавель! Дал же кто-то название - конский!..
Юрка ногтем попробовал сухой стебель.
- Чудно. Далеко ли наши луга, - рукой подать, а у нас в ином месте красным-красно, как посмотришь.
- Было время, и у нас - красным-красно… Гляди, это план наших лугов. Вот Приваженский луг, Медвежья Канитель, что около вас, - все луга и выпасы здесь. Темные пятна - места, где больше всего росло этого щавеля… Мы луга перепахали, подсеяли другими травами. Не совру, прямо по травинке потом этот чертов щавель уничтожали.
- По травинке?
- А как же… Особые лопаты, как ножи острые, сделали. Увидишь щавель, запустишь под корень и вырвешь… Пройдись-ка по лугам, найди хоть один куст, найдешь - премии не жалко… Трубецкой ребятишкам в прошлом году за куст конского щавеля по пять стаканов клубники велел выдавать. Жуликоваты парнишки оказались - бегали на ваши луга дергать щавель.
Юрка, не отвечая на улыбку, качал головой.
- Дела-а! Мы-то рядом живем…
- У вас луга-то, пожалуй, получше наших, по реке идут, а сена мы берем вдвое больше, и какое сено! - Сергей достал из шкафа клок сена, завернутого в бумажку. - Сам из стога выдернул, не для показа, для себя, понюхай…
- Чай!
- Чай, - согласился Сергей. - Ну, да пойдем в конюшни, а то тут можно целую неделю торчать, все сразу не расскажешь.
Юрка часто бывал в Чапаевке, раз или два на неделе смотрел кино в клубе, бегал из своего Починка на посиделки к чапаевским девчатам, но в конюшню к чапаевцам ему и в голову не приходило заглянуть. Да и кто думал, что конюшня у них не такая, как у всех… Стойла закрытые чуть ли не до потолка: похоже, что у каждой лошади отдельная комната. Корм задавать - не надо входить внутрь, открываешь окно ("как на почте - марку купить"), а под окном ясли, сунь охапку сена, и готово.
Юрка шел вдоль дощатого коридора и завистливо думал: "Не наша дыра навозная. Эх-ма!"
Сергей остановился, взглянул лукаво.
- А что я тебе покажу, - ахнешь!