Он открыл дверцу одного из стойл, скрылся в нем, послышался голос:
- А ну, милая, давай! Но, дура!.. Опять за свое!.. Б-балуй!
Юрка, стоя в проходе, ждал, что Сергей сейчас похвалится перед ним знаменитой кобылой - Муравушкой. Но из стойла показалась до мелочей знакомая губастая морда.
- Теща!
Из богатого стойла выходила кобылица Теща, жившая когда-то в Юркиной конюшне. У Тещи был ум и характер старой лисы. Если ее выпускали из конюшни, она непременно прорывалась на овес, на Кулиги, и найти ее там было очень трудно. Теща не паслась, как все лошади, она ложилась на бок и, спрятавшись в овсе, вытянув шею, перебирая губами по стеблям, подтягивала метелки и объедала их. Так и паслась, лежа на боку. Попробуй разгляди, где она, да к тому же слух у Тещи на удивление - шаги чует за полкилометра. Подойдешь - вскочит и галопом на другой конец, там за кусты, на поле ржи, - ищи снова, где, в каком месте затаилась… Председатель Игнат Коршунов, что был до Спевкина, купил, говорят, по дешевке это "золото". Да Юрка свои бы деньги отдал, лишь бы избавиться от Тещи.
И вот случилось чудо: Спевкин променял Тещу на другого коня, и какого: Цезаря, - на выставках такую лошадь показывать! Хоть теперь Теща гладкая, сытая, шерсть лоснится, но все равно - далеко ей до Цезаря!
Мягкими губами Теща стала подбираться к карману пиджака Гаврилова.
- Ишь лакомка… - Сергей вынул кусок сахару и сунул ей в губы. - Вы вот не знаете, какое сокровище держали!
"Сокровище… И слава богу, держите, нам обратно не надо", - подумал Юрка.
- Ноги короткие, сухие. Копыта что кремешки! Обрати внимание на гриву. А масть - саврасая, ремень по спине, - расхваливал Тещу Сергей. - Это ведь чистейшая вятская порода. Они по резвости скакунам не уступают, а по выносливости - куда там… Вроде и смотреть не на что, мелочь, а спина, погляди, - стрункой… - Сергей усмехнулся. - Слыхал, Спевкин у вас нашептывает, что-де чапаевцев надул, Цезаря выменял на клячу. Цезарь - конь умный, сильный, слов нет, красив, копытами, правда, слаб. Но от него породы не выведешь, любая паршивенькая кобыленка всю наследственность задавит. А мы через Тещу новую породу выведем - чапаевскую, рабочую, - не красивых плясунов.
Юрка, словно в первый раз увидев Тещу, обошел вокруг, осторожно провел по ее спине ладонью, а Теща следила за ним карим умным глазом: "Что, брат, выкусил? А я здесь хорошо устроилась, не жалуюсь".
- Разбираешься ты в лошадях, - вздохнул Юрка.
- Я-то что, а вот знал бы ты ветврача Щелканова! Тот, ничего не скажешь, - разбирался. Во время войны раз лошадей в армию передавали. Председатель из "Власти труда", Кривцов Егор, ведет жеребца; тот лебедем плывет, залюбуешься. А Щелканов рукой махнул: "Веди обратно, не пойдет, на левом глазу бельмо". На двадцать-то шагов! Подумай!.. Кривцов - молчит, а другие спрашивают: какое, мол, бельмо? Откуда ты знаешь? Оказывается, он по уху узнал…
- По уху?
- Слепа лошадь на один глаз, не видит в сторону, так она слухом взять хочет, ухом по-особому водит, прислушивается. С умом-то, как говорят, на сажень под землю видно. Я теперь сам мало-помалу разбираюсь… Не горюй, и ты научишься.
Возвращался домой Юрка через Лобовище. Проходя мимо конюшни Неспанова, он увидел понуро стоявшую на раскоряченных ногах горбоносую, брюхастую лошадь. Припомнилось, Сергей говорил, что горбоносостью отличаются лошади африканских кровей: андалузская порода, арабские скакуны - горбоносы.
"Черт знает что! Теща, оказывается, чистокровная порода, может и эта горбоноска из благородных?"
Лошаденка с раздутым животом и благородной "африканской горбоносостью" скучно смотрела на прислоненный к дышлу хомут и, вздрагивая губой, сгоняла липнувших мух.
Юрка смутно почувствовал, что теперь для него каждая лошадь - загадка, которую не терпится разгадать.
"Сережка-то Гаврилов… Разве можно подумать, парень парнем. На пляски, как все, ходит, на гармошке играет, а гляди, как разбирается… А ведь и он, поди, не с потолка узнал, от этого Щелканова научился…"
8
В сильную жару, когда даже роса перестает ложиться ночами, тускнеет на лугах зелень. Как лицо больного человека, она приобретает сероватый, нездоровый оттенок. Но едва лишь дождь обмоет землю, зелень неярко вспыхнет. Ничего не изменилось, все растет, как и росло, но от каждой травинки тянет свежестью…
Жизнь в Лобовище была однообразна, скучновата, но, словно дождь в засуху, день, проведенный в колхозе Чапаева, освежил ее. Все оставалось по-старому: сквозь щели крыши на скотном просвечивало солнце, на свинарнике носились те же поджарые поросята, резво вскидывая заросшие серой щетиной зады; та же рожь с васильками стояла на полях, - и все же что-то изменилось, какое-то едва приметное оживление появилось в деревне.
Спевкин видал и раньше свинарники чапаевцев, и племенных быков, тучных, ленивых, и птицеферму, и пасеку в Чапаевке. Знал, как разнообразно хозяйство соседей… Как и все, он свыкся с тем, что в "Степане Разине" - плохо, а у чапаевцев - хорошо. Но слова Трубецкого заставили его призадуматься.
- Чудаки! Нам-то не святой дух помог, своим хребтом добыли.
Но с чего же начать? Каждый над этим думал по-своему. Свинарка Сомова настаивала, чтобы купили породистых маток; Юрка Левашов приставал с каким-то тесом, чтобы сделать закрытые стойла для жеребых кобыл, - все нужно! И Спевкин решил собрать всех, кто был в чапаевском колхозе, на хозяйственное совещание, сразу со всеми и посоветоваться.
Груздев и Роднев на этом совещании сидели в сторонке и молчали.
Разгорался горячий спор о свиноферме. Сомова уверяла:
- Через свиноферму можно все поставить на ноги. Купим три-четыре породистые матки, хряка хорошего, помещение оборудуем. Сами знаете, какое плодущее племя свиньи. Глядишь, через три года - тысяч пятьдесят чистых деньгами; ремонтируй и скотный, улучшай поголовье… Да ведь это же веревочка, за которую вытянешь колхоз, - скороговоркой сыпала она.
Спевкин время от времени поглядывал в угол, где сидели Роднев с Груздевым. Наконец, он не вытерпел и спросил:
- Степан, как, по-твоему?
Покосившись на Роднева, Груздев встал.
- Я в вопросах свиноводства не особо разбираюсь. Не компетентен, - начал он медленно. - Мне вот что кажется: помните, соревнование намечали? Затихло все, забыли! Давайте-ка об этом поговорим.
Разговор о соревновании не вызвал у Юрки Левашова тревоги. Он соревновался с Федотом Неспановым и знал, что теперь обгонит старика. По совету Сергея, Юрка разбил лошадей своей конюшни на три группы: молодые, сильные, пригодные на любую работу, более слабые, которых не везде можно использовать, и совсем слабые, старые - так, при случае куда съездить. По группам распределил и выпасы. У Федота же, как было, так и осталось. Подручный Федота, Петька Чижик, паренек лет четырнадцати, каждую ночь гонял всех лошадей гуртом на выпасы, сидел у костра, пек картошку. Юрке ли беспокоиться, что его обгонит Федот?..
Но Юрку через несколько дней вызвали в правление, отчитали за то, что он не передает свой опыт в другие бригады.
- Да как я буду учить Федота? - разводил руками Юрка. - Он, знаю, одно скажет: "Пошел ты, молод учить". И связываться не хочу.
Груздев сердито взглянул, Спевкин с укором покачал головой, а Роднев, казалось даже равнодушно, уронил:
- Что ж, видно, ошиблись. Придется другого человека послать в Чапаевку.
- Да я что ж… не отказываюсь! Что вы, в самом деле. Попробую, только толку-то, наперед знаю, не выйдет.
Как Юрка думал, так и получилось: Неспанов долго слушал рассказы о конюшне Сереги Гаврилова, щурил хитро глаза и во всем поддакивал:
- Так, так, гляди-ко… Ай-яй-яй!
А Юрка видел: ничего его не удивляет, просто насмешничает старик.
- Ты уж, Никитич, вроде стар шута строить. О деле говорю, прислушался бы!
- Что правда, то правда, паренек. Я старый петух, чтобы цыплячьим умом жить.
Юрка плюнул и ушел.
На улице ему встретился Петька Чижик. Он, поднимаясь на цыпочки, старался снять с челки Цезаря прицепившийся репей. Цезарь вскидывал головой, и Чижик, подражая Федоту, ворчливым баском покрикивал:
- Экая тварь неразумная!
Юрка сразу же повеселел: "Ничего, я тебя объеду, старый пень. И не заметишь, как в твоей конюшне по-моему обернется". Он сразу же предложил Петьке:
- Хочешь на чапаевского Жаргона поглядеть? Пойдем. Может, и прокатимся на нем.
Чижик нерешительно ответил:
- Сейчас-то недосуг. Кабы к вечерку.
- Что ж, и к вечерку можно.
После этого Юрка стал частенько прихватывать с собой Чижика к Сергею Гаврилову. Они разбили все выпасы в первой бригаде на несколько выгонов, наметили лошадей на выгоны.
А старик Неспанов попрежнему был доволен Чижиком, в свободное время сидел на солнышке, покуривал, отпускал шуточки прибегавшим на скотный двор дояркам. У него ничего не изменилось в жизни - доволен собой, привычной работкой, горячим летним солнышком, - чего еще старику надо?
9
Степан Груздев часто жаловался Родневу, что ему трудно работать секретарем парторганизации.
- Университеты-то мои - всего четыре класса, - вздыхал он.
Вступил в партию Груздев на фронте. Сейчас в колхозе парторганизация - пять человек, а когда Груздев вернулся с войны, было трое: свинарка Сомова, кузнец Прутов и бывший до Спевкина председателем Коршунов. Выбрали секретарем Груздева.
Партийная работа Груздева до сих пор проходила просто. На его имя приносили бумагу из райкома партии… Бумага из райкома да еще за подписью первого секретаря, Паникратова, каждый раз вызывала у Груздева, когда он распечатывал конверт, уважительный холодок между лопаток. Он внимательно прочитывал бумагу и тщательно прятал ее в папку "Партийные дела", которая хранилась вместе с ведомостями об уплате членских взносов в кованом сундучке, заменявшем сейф.
При случае Груздев не забывал известить председателя колхоза:
- Из райкома сигнал есть.
- Какой? - настороженно спрашивал Спевкин, который при упоминании "райком" сразу же ждал следующего слова: "нагоняй".
- Указывают на низкий уровень развития животноводства по некоторым колхозам, - сообщал Груздев.
- Это на кого же указали? Не на нас случаем?
- Нет, нас не упомянули, а Купцову из "Заветов" да Солодовникову из "Нивы" попало.
Таким "сигналом" Спевкин был вполне доволен и вскоре забывал о его существовании.
Груздев же забывал не так скоро - на колхозных собраниях, на заседаниях правления он не упускал случая напомнить: "Товарищи, райком нас неоднократно ставил в известность…", и при этом пересказывал содержание последнего письма.
Когда требовалось, письма эти обсуждались на партийных собраниях. Собрание выносило решение: "Партийное собрание в колхозе имени Степана Разина находит решение бюро (или пленума) райкома от такого-то числа по такому-то вопросу правильным…" Один экземпляр решения отправлялся в райком, другой Груздев прятал в кованый сундучок.
С приездом Роднева начали обсуждать на партсобраниях не только "сигналы" из райкома, но и такие вопросы, как учеба у чапаевцев и соревнование.
Вечерами в конторе правления собирался народ. Бригадиры приходили получать наряды, кое-кто - выкурить цыгарку-другую в компании, потолковать о том о сем. Бригадиры усаживались вокруг стола, поближе к Спевкину; Груздев и Роднев в углу на скамеечке, а Федот Неспанов, завсегдатай таких вечеров, около печки, прямо на корточках, опираясь спиной о стену.
Все собеседники хорошо знали и характер, и привычки, и слабые стороны друг друга. Например, Митрофан Козлов, бригадир третьей бригады, любил после деловых разговоров вспоминать, как он в первые годы советской власти был начальником рабочего отряда по сплаву леса. Послушать, так за ним охотились дружки и родня купца Пузырева, гонялись местные кулаки, в него стреляли, его кололи вилами, его собирались вешать, но он жив, здоров, всех обхитрил. Спевкин же разгорался, как только заходит разговор о войне… Что-то устоявшееся, семейное было в этих вечерах.
Так было и до Роднева, так осталось и при нем. Митрофан Козлов продолжал хвастать победами над пузыревским объездчиком Фомой Шестипалым. Федот Неспанов начинал побасенки обычным вступлением: "А вот какое было дело, ребята…" Спевкин, стуча кулаком, вспоминал, как под Батрацкой Дачей немцы поднимались по десять раз в атаку… Но уже ни один вечер не проходил, чтоб кто-нибудь не поворачивался к Родневу и не спрашивал:
- А что там новенького, Василий Матвеевич?
"Там" - означало весь мир, кроме своего района.
И Роднев начинал пересказывать газетные новости.
Постепенно, вечер от вечера, в правлении стали засиживаться не только старики, но и молодые. Не хватало стульев, и уже не один Федот Неспанов, а многие пристраивались на корточках вдоль стен.
Груздев обычно сидел рядом с Родневым, строго поглядывая на собравшихся: "Давно бы так, не лясы точить, а за политическое образование взяться…" Он по простоте душевной думал, что чтение газет и есть политическое образование, большего не требуется.
Однажды Груздев, разыскивая пропавшую со стола Спевкина ручку, открыл ящик и увидел в нем книгу Ленина. Взял в руки, прочитал: "Великий почин", и удивился: "Откуда это у Дмитрия?" Но тут же вспомнил, что дней десять назад между ним и Спевкиным вышел спор: нужно ли оплачивать хотя бы частично работу, проделанную на массовых субботниках и воскресниках? Роднев им посоветовал прочитать книгу Ленина. Спевкин вот читает, а у него, Груздева, руки не доходят.
После этого он нашел Роднева и словно ненароком попросил:
- Ты б, Матвеич, книжку мне дал, что ли?
- Какую? Маловато книжек-то, из районной библиотеки на абонемент беру, тем и живем.
- Мне б Ленина… "Великий почин".
- Нет сейчас у меня, Спевкин читает.
Встретив Спевкина на следующее утро, Груздев заворчал:
- Ты чего две недели книгу держишь?
- Какую? Ах, да… Все, знаешь ли, недосуг. Уж немного осталось дочитать.
Но Груздев по скользнувшим в сторону глазам Спевкина понял, что тот и не брался за книгу.
- Тоже мне чтец… Не один, чай, в колхозе читаешь, книги-то нам на время дают.
Поздно вечером, возвращаясь со скотного, он увидел в окне правления свет, осторожно заглянул: Спевкин, запустив пальцы в рыжие кудри, сидел над книгой, рядом в пепельнице - куча окурков, свет лампы подернут легким туманцем. И снова где-то в душе засосало: "Он читает, а я вот сейчас спать завалюсь…"
Работа на МТФ, партийные дела да еще книги… Степан все чаще и чаще заводил разговор с Родневым, чтобы тот принял секретарскую обязанность - как раз ему по плечу. Но Роднев отвечал:
- Как же я приму? Молочную ферму и то с рук на руки просто не передашь, а тут - парторганизация. Вот подойдет отчетно-выборное собрание, тогда посмотрим.
Но до отчетного собрания было далеко, и Груздев решил съездить в райком, посоветоваться, нельзя ли пораньше, до отчетно-выборной кампании, переизбрать секретаря парторганизации.
Вернулся он из Кузовков поздно. Зашел на огонек к Спевкину.
- Уж не сам ли Паникратов тебя прочесал? - спросил Дмитрий, увидев, что лицо Степана хмуро, а усы обвисли.
- Да нет… - отмахнулся Груздев. - Дернуло меня за язык… Расхвалив я нашего Василия Паникратову, а тот: "Заберем от вас Роднева. Нам в райкоме нужны хорошие работники. Давно, говорит, он на примете".
Спевкин, пристально глядя широко открытыми глазами на свет лампы, барабанил пальцами по столу.
- Молчать бы мне, - вздохнул Груздев.
- Ну, человек не иголка, все равно заметили бы! Идем, чего сидеть, - первый час, поди.
Они вышли из правления. Стояла теплая, темная августовская ночь. Мерцали крупные звезды, перепутавшись с черными ветвями старой полузасохшей березы. Деревья спали. Прикорнув около них, спали низенькие домишки, спал каждый листик. В воздухе, влажном, пахучем, чувствовалось: недолгое северное лето уже перезрело, где-то рядом - осень, и, может быть, следующая ночь уже не будет такой теплой.
Спевкин повернулся к Груздеву и вполголоса заговорил:
- Чуешь, какая тишь в Лобовище?.. Покинь нашу деревню - всю жизнь будет сниться. А Роднев, брат, в десять раз сильнее нас с тобой это понимает. Его отсюда не выдерешь, сросся с нами, присох. Никуда не пойдет. Его, думаешь, Трубецкой бы к себе не взял? Нет, брат, он наш, лобовищенский.
10
Инструктора райкома партии Евдокию Лещеву - полную, белолицую, в сорок три года красавицу хоть куда - за глаза называли "бой-баба". Говорила она низким голосом с властными интонациями, и если смеялась, то по-мужски громко, закидывая назад голову.
Прибыв в лобовищенский колхоз, она сразу же принялась проверять готовность к уборке. Роднев ждал, когда Лещева освободится, чтобы поговорить с ней на досуге, не торопясь. Но Лещева прошлась по полям, заглянула в амбары, на сушилку и, остановясь около кузницы, помахивая тощим офицерским планшетом, сделала выговор Спевкину и кузнецу Прутову за неотремонтированные до сих пор телеги. Затем инструктор прочно уселась в легкую плетушку и на прощанье сказала:
- А сдвиг у вас есть. Слышно, за ум взялись, у чапаевцев опыт перенимаете. Давно пора…
И уехала в другой колхоз.
Узнав об этом, Роднев рассердился. Он позвонил Паникратову и сообщил, что инструктор райкома, побывав в колхозе, не подумал заглянуть в партийную организацию.
Паникратов пообещал на недельке заехать сам.
Однажды через Кузовки пролетел вороной чапаевский жеребец Жаргон, запряженный в легкий ходок. Изогнув шею дугой, храпя и роняя пену на пыльную дорогу, он остановился перед крыльцом райкома.
Трубецкой, в легком полотняном костюме, молодцевато спрыгнул на землю и, прижимая к боку сноп, перемахивая через две ступеньки, взбежал на второй этаж, к Паникратову. Поздоровавшись, он бросил на кумачовую скатерть стола сноп ржи.
- Первый сноп… Прошу любить и жаловать…
Так бывало почти каждый год.
Раньше на территории колхоза имени Чапаева лежала песчаная пустошь, прозванная "Вороньи Выпечки". Перед самой войной пустошь распахали, засеяли, заставили родить хлеб. Далось это с трудом, но зато, какой бы ни выпадал год, всегда на Вороньих Выпечках хлеб созревал раньше, чем где бы то ни было в районе.
Едва только на Выпечках появлялись спелые колосья, все чапаевцы принаряжались и шли на поле во главе с председателем снимать первый сноп.