В субботу приехали друзья Александра. Шумные ребята, пахнущие морозом, табаком, здоровьем и чуть-чуть - сладковатым винным перегаром. Наташа, прижавшись к притолоке, пропустила их в палату. - Все в ней вдруг напряглось от ожидания чего-то недоброго.
Парни не замечали ее. Они бодро встряхивали руку Александра, потом торопливо, боясь остановиться, говорили о делах участка, о знакомых. Он не задавал вопросов. Постепенно смолкли и они. Наступила ожидающая тишина.
Тогда один из них, воровато оглянувшись, достал из-под халата бутылку:
- А может, выпьешь, кореш? Как бывало… Чистая, как слеза.
- Не будет он пить с вами!
Наташа с пылающими щеками, вся дрожа, встала перед парнем. Только сейчас она поняла, что ее так насторожило - вот этот почти неслышный, но стойкий запах спирта. Он жил с ними, как их кровь, везде - на отдыхе, дома и на работе. А потом… один неверный шаг, единственная ошибка рук - и падающая земля.
Парень иронически поднял брови:
- Тю-ю… Да тут уже и баба завелась. Пропал Сашок! Другой толкнул его локтем, нарочито легко сказал, пряча глаза;
- Ну так что? Мы пойдем, наверно, а, Сашок? Мы еще придем.
Кажется, все обрадовались, что нашелся предлог и можно больше не смотреть на это странное - не живое и не мертвое лицо. Торопливо, вразнобой попрощавшись, они затопали к двери.
Наташа осталась стоять, где была, сжав руками виски. Никогда еще она так не разговаривала с людьми. Как сквозь сон, услышала голос Александра:
- Вы не ушли? Как вы их. А они ведь ребята хорошие. Только что им за радость быть со мной? Калека…
Наташа быстро отняла руки, обернулась:
- Не смейте так говорить! Это… это хуже смерти!
Он молчал. Ну где, какие найти слова, чтобы оттащить его от невидимой черты, за которой ничто?
Время отсчитывало дни, как капли. Вера Ивановна уже и ворчать перестала, глядя на осунувшееся Наташино лицо. Врачи говорили одно:
- Нужно найти какую-то нить, которая связала бы его с жизнью. Старая оборвалась в момент взрыва. Он сейчас как на ничьей земле.
За одну ночь пришла весна. Вместо водяных капель в коридоре зазвенела капель за окном. Сосульки оплакивали зиму. И в тон капели нежно звенели в прозрачном предвесеннем воздухе голоса пуночек. А возле тропинки, что вела в больницу, снег покрылся тонкой и хрупкой, как леденец, корочкой. По ночам она осыпалась с сухим шорохом, а днем истекала тысячами слез. И все выше приподнималась над снегом ледяная истоптанная тропинка.
Наташа немного опоздала, а когда пришла, то в ее руках был лохматый сноп красных вербных веток с набухшими почками. От них шел сладкий холодящий запах талой земли и воды.
Александр вдруг повернул голову. Наташа не верила своим глазам: губы его дрогнули, пытаясь улыбнуться.
- Весной пахнет. Верба весну привела.
Наташа присела на краешек постели, даже не заметив этого.
- И у нас тоже так говорят. Мама любила вербу, она и про сосну мне рассказала, которая поет…
- Да-да, я знаю. Это тоже весной. Вот так, бывало, выйдешь за околицу, а там - поле. Далеко, до самого леса тянется. И только четыре сосны рядом стоят. Подойдешь к ним - поют. Я ствол потрогаю, кругом обойду - все понять хочу, как это они? Ничего не видно, а звенят, звенят. Теперь все… так и не увижу их больше.
- Увидите, - тихо сказала Наташа. - Все увидите. Я с доктором разговаривала… Он только сразу не велел вам говорить, да уж все равно…
Он неловким, слепым движением поднял руку, скользнул по ее рукаву, по щеке. Наташа тихо плакала.
- Наташа! Вы… ты сказала мне неправду?
- Нет, нет! Только… врач сказал, что все будет хорошо… если вы сами… сами… захотите жить… а вы… никому не верили.
Он снова ласково коснулся ее щеки.
- Я верю, Наташенька. Теперь верю.
"Сегодня воскресенье. Солнце в окне с самого раннего утра. Лучи его легли по полу медовыми дорожками. Под окном струйка пара от тающей земли и живые зеленые травинки. А чуть дальше на глинистой лысине косогора непромокаемые листики брусники и серебристые упругие стебли подснежников. У меня на окне они уже зацвели - нежные, лиловые, с пушистыми и желтыми, как цыплята, серединками. А с неба льются синие потоки света. Под них, как под дождь, можно подставить ладони, и они наполнятся синевой.
Какая я была глупая, когда спорила с тобой (и собой!) о современной любви! А она - никакая, ни сегодняшняя и ни вчерашняя. Она тысячу лет все одна. И тысячу лет ходит среди людей, в особенный, единственный в году вечер первого снега. А найдет, и вот ты уже не просто человек, ты - чей-то праздник на земле".
Морок
Мальчик не понимал Колымы. Он вырос за Полярным кругом, Там его окружали только скалы и снег, и это был настоящий Север. Колыма его раздражала. Она не была Югом: лето короткое, как на его родине, но она не была и Севером: вдоль речек шумели тополиные рощи, а чуть выше стояли лиственницы в черных космах лишайника. И буйно цвели среди них синие ирисы. Красоты мгновенного колымского лета мальчик не видел и потому вызывающе говорил своим друзьям, что тут ничего интересного нет.
Вечерами, когда стены интерната потрескивали от шестидесятиградусного холода, а в небе плыло сразу три луны, он рассказывал о красотах и ужасах настоящего, ледяного Севера. Может быть, что-то и привирал, но ребята чувствовали, как он тоскует по земле своего детства, и не спорили с ним. А потом и сами поверили, что он - настоящий северный герой. Почти такой, как в рассказах Джека Лондона.
На лето мальчик остался в поселке. Его отец повел в тайгу партию геологов, а мать уехала к родным на "материк". Он жил у знакомых отца. Люди они были многосемейные, и мальчик, в общем-то, делал, что хотел.
Летом в поселке было пусто и скучно. Люди работали на золотых полигонах - километрах в пяти вверх по течению речки. С каждым годом они уходили все дальше и дальше от жилья. Обед им обычно привозили прямо на полигон, спали они в палатках, а в поселке появлялись только по воскресеньям - коричневые от ветра и солнца, бородатые и очень шумные. Ребятишки ловили в речке хариусов и налимов, собирали ягоды, охотились с шапками на бурундуков. Жилось им весело, только комары одолевали. Но старшие героически не обращали на комаров внимания, а младшие ходили в прозрачных черных шароварах из накомарников, надетых поверх трусиков.
Мальчик скучал. Рассказывать о своих подвигах стало некому, а без этого он просто не знал, чем себя занять.
И вдруг воскресным днем он увидел возле магазина двух своих прежних друзей - рыжего Генку и якута Мишу. Они жили на дальнем участке того же прииска и теперь, видимо, прибыли в магазин за товарами. Миша держал за повод двух вьючных оленей, быка и важенку. Бык стоял спокойно, опустив к земле единственный рог, а важенка с женским любопытством косила по сторонам большим лиловым глазом.
- Хо! Кого я вижу! - Генка первым кинулся навстречу другу. - Так ты не уехал, остался?
- Как видишь… - Мальчик ничем не хотел выдать своей радости.
- И долго ты собираешься сидеть здесь?
- А что я, по-твоему, должен делать?
- Ну как, что… Да хоть к нам приезжай. Знаешь, как у нас здорово? Все пацаны в старатели подались, целая артель набралась… Золото идет - во! Приезжай, а?
- Подумаю. Может, приеду.
- Приедешь! Это тебе не домой сходить. Ближняя дорога через сопки - животик надорвешь, а в обход…
- Да ладно тебе! Сам знаю.
Мальчик повернулся и пошел прочь. Только на повороте еще раз оглянулся и помахал друзьям рукой.
С этого дня он уже больше не скучал, а вовсю готовился в дорогу. Люди, у которых он жил, ничего не имели против его поездки. Наверное, они просто устали от его безделья и от его трудного характера.
Мальчик старательно сложил в рюкзак одежду и припасы, с сожалением глянул на хозяйскую двустволку, висевшую на стене. Спросить ружье он не решился.
- Поторопись, машина сейчас подойдет к магазину, - сказала хозяйка.
- Ладно. Не опоздаю.
Он знал, что пойдет пешком, пойдет верхней дорогой и никакая машина ему не нужна.
Утренний тихий воздух терпко пах смолою. На горизонте растекалось марево и стена дальнего леса двоилась на нем, как отражение на воде. Где-то горела тайга. Ничего особенного в этом не было: лето в этих местах сухое и знойное, леса горят каждый год.
Тропинка петляла по голой каменистой сопке. Если бы даже пожар был близко, он никому не угрожал здесь, на высоте. Лавина огня всегда прокатывается по долинам.
Высоко в бесцветном дымном небе повис ястреб. Чернильные тени редких облаков протекали внизу у ног мальчика. Свистели бурундуки, и тихо, очень тихо отвечали им черноголовые былинки возле камней.
Мальчик скоро оказался на вершине. Здесь среди огромных валунов, расцвеченных белыми и зелеными пятнами лишайников, лежали почерневшие стланиковые ветви - следы давнего пожара.
Идти стало легко: он шел по каменистому плоскогорью на гребне сопки. Острый - торный воздух кружил голову. Мальчик понимал, что на его месте не всякий поступил бы так же, и оттого еще больше гордился собой. В эту минуту он чувствовал, что он и верно тот самый геройский парень, о котором рассказывал он товарищам.
Тропинка сбежала в неглубокий распадок, потом начала карабкаться на крутую сопку, а когда мальчик снова поднялся на гребень, то увидел пожар. Сверху это ничуть не страшно. Лесистую долину у подножья сопки плотно заволокло дымом, похожим на облака под крылом самолета. Иногда в этих облаках появлялся разрыв, и оттуда с пушечным грохотом выплескивалось пламя, а иной раз взлетало и целое горящее дерево. Потом дымовая завеса вновь смыкалась, и опять ничего не было видно.
Мальчик спокойно смотрел вниз - ему не было жалко гибнущей тайги, она была ему чужой, а бояться ему было нечего. Он уже собирался идти дальше, свернул в сторону… и вдруг увидел великана! Немыслимо огромный, от земли до самого неба, великан медленно повернулся и замер. Внизу, сквозь него просвечивали вспышки пожара, голова терялась в небе. Весь он был, как густая черная тень от облака, и все же напоминал человека. Он поднял руку и занес ее над мальчиком, над всей сопкой!
Дальнейшее мальчик помнил смутно - он бежал. Просто бежал, сам не зная куда, и все время в мозгу билась мысль, что бежать бесполезно, что ему никуда не уйти.
Рюкзак он бросил сразу же, потом скинул и теплую куртку, и сапоги: их подошвы скользили по камням.
Оглянувшись на бегу, он увидел, что и великан ожил, и его фигура порывисто движется, мелькая на фоне дымного неба. И все это совершенно беззвучно. Слышался только не прекращающийся шум огня, похожий на далекий грозовой ливень.
Еще несколько минут тому назад ровная хоженая тропа вдруг ощетинилась острыми ребрами камней. Он часто падал, и рогатые сучки мертвого стланика рвали одежду. Мальчик не знал, куда и зачем он бежит. Страх, только один страх, и кроме страха - ничего. Увидев прерывистую цепь людей, поднимавшуюся по склону, он, как зверек, присел за камень, и тело его само сжалось в комок. Но его уже заметили. Люди шли на пожар. Следом за ними, ныряя утиными носами, грохотали бульдозеры.
- Откуда ты? Что с тобой?!
Перед мальчиком стоял якут Миша.
За ним со всех сторон бежали взрослые.
- Там… там великан… до самого неба…
- Эка! А ты и испугался? Да это же, чудак, твоя тень на дым упала. Морок - вот и все. Дело известное. Где вещи-то побросал? Мы подберем, а ты отдохни.
Мальчик медленно поднялся и сел на теплый нагретый солнцем камень. Головой он чуть заметно показал назад. Знаменитого полярного охотника не стало.
Одиночество
Лесник остался один. Жена в этот раз даже не бранилась. Только и сказала:
- Каменный ты человек, Егор. Каменный. - Собрала вещи и ушла в поселок.
Дети учились в интернате. Во всем просторном, пахнущем смольем доме никого не было - ни кошки, ни собаки. Как ни странно, он не любил животных.
Всю жизнь он честно проработал лесником: ловил самовольных порубщиков, штрафовал браконьеров, охотился, когда было время. Но в звере и птице видел он еду либо шкуру.
Лесник очень удивился, когда однажды жена принесла куропатку-подранка и пустила ее к курам. Он долго тяжело смотрел на маленькую пеструю птицу, сторонившуюся дородных сытых кур. Одно крыло у нее было неумело перевязано. Потом нагнулся, взял куропатку за ноги, легонько стукнул об угол сарая и протянул жене.
- На ощипи, да чтоб этого больше не было.
- Что, уж на зерно пожадовал, зверюга?! - как всегда криком, ответила жена.
- А что, может, его даром дают, зерно-то?
Повернулся и, не слушая, пошел прочь.
И на охоте он встряхивал зверька на руке, дул против ворса, проверяя цену, - и только. Так и жил лесник многие годы. И вдруг остался один.
Утро встретило его тишиной. Лесник как можно громче топал ногами у порога, стряхивая с валенок снег, с грохотом обрушил на пол охапку дров для печи. Но эти звуки поумирали быстро. Вновь в доме воцарилась тишина.
За окном в розовой морозной мари вставало солнце. Оно было похоже на огромное замерзшее пятно клюквенного сока, и от него делалось еще холоднее. Тайга тоже молчала. Зимой с Колымы улетают все птицы, даже кедровки откочевывают к югу. Остаются только тихие куропатки, да возле поселков - мрачные черные вороны - хозяева свалок.
Однако что же это за непонятный звенящий звук? Откуда он? Сначала лесник подумал, что ему чудится или звенит замерзший снег, осыпаясь с лиственниц.
Но звук был другим и шел из дома. Лесник приближался к нему, как гончая к зверю на запах. Звук не исчезал, и скоро лесник понял, что он идет из кладовки.
Быстро открыв дверь, он замер на пороге. Звенело и шуршало внутри пустого бачка для стирки белья. Заглянув в него, лесник всё понял: на дне бачка, сжавшись под взглядом человека в пушистый белый комок, сидел горностай. Такие гости и прежде частенько забирались в кладовку. От горностая не убережешься - нет, кажется, такой щелки, куда бы он ни пролез. Этот вот залезть-то залез в бачок, а выскочить не смог.
Лесник ловко поймал зверька, не дав укусить себя. Теперь горностай весь был в его широкой мозолистой ладони. Торчала только треугольная мордочка с тремя темными пятнами - глазами и носом и с другой стороны мелко дрожащий от страха хвост.
Лесник уже готов был сделать то, что делал всегда. Лишь сильнее сжать пальцы, - и хвостик с черной кисточкой перестанет дрожать… Но вместо этого он неожиданно для себя пошел с горностаем в комнату и здесь, воровато оглянувшись на дверь, выпустил его на пол.
Зверек метнулся по полу раз, другой и забился в брошенный валенок. Теперь из темного голенища глаза его светили как две звездочки.
Оглянувшись раза два на зверька, лесник снова пошел в кладовку и отстругал от большого куска оленины несколько розовых, круто завивающихся стружек. Вернулся в комнату и положил мясцо на пол.
Горностай не вылезал из валенка долго. Лесник занялся приготовлением обеда. Чугунок неловко вертелся на шестке, никак не желая попасть в печь, картошка почти сгорела. Занятый всем этим, он забыл про горностая.
Случайно оглянувшись, он вдруг увидел, что зверек сидит возле валенка и ест, по-кошачьи придерживая мясо передними лапками. Лесник долго смотрел на него, качая головой и что-то бормоча.
Горностай прожил у лесника три дня, а на четвертый удрал, выскочив в дверь, когда он пошел за дровами. Шуму от зверька не было никакого, но, как только он исчез, в доме снова поселилась тишина.
Лесник долго ходил по комнатам, хриповато вздыхая, потом решительным движением снял со стены ружье: мороз подобрел, и куропатки непременно должны выйти на кормежку.
Медленно разгорался розовый утренник, мороз не жег, а только пощипывал лицо. Лесник скользил на лыжах по долине, поросшей тальником, по привычке оглядываясь, нет ли где какого непорядка.
И еще он слушал тайгу. Так, как никогда в жизни. Легко посвистывали лыжи на замерзшем снегу, где-то треснуло дерево, расколотое морозом, а потом над лесом поплыл долгий тягучий шорох - быть может, где-то далеко осел на сопке снежный карниз.
Звуков было много, но все они были мертвые, и ухо его и сердце напрасно ожидали того единственного, живого. Все было мертво.
Алый снег густо расшили куропаточьи следы. Где-то неподалеку они лакомились почками, но заметить эту птицу трудно: зимой куропатки розовые, как морозная заря, окрасившая снег.
И вдруг лесник увидел их, трех сразу - петушка и двух курочек. Нежно-розовые с красными глазами, они сидели под кустом на розовом снегу и беззаботно прихорашивались. То петушок поднимет крыло и встряхнет перьями, то курочка начнет гладить клювом свою и без того блестящую грудку. Куропатки его не видели и ничего не боялись. Он осторожно потянулся за ружьем и… опустил руку.
Петушок подпрыгнул, захлопал крыльями и торжествующе закричал навстречу солнцу:
- К-ге! К-ге!
Лесник резко повернулся. Лыжи скрипнули, и куропатки взметнулись в воздухе, как три розовые облачка.
Он проводил их глазами и зашагал к поселку. За женой.
Сынок
Люди, сидевшие у костра, услышали долгий тяжелый вздох. Они невольно оглянулись: ночью в тайге случается всякое. Но не увидели ничего. Сплошной черной стеной стоял кедровый стланик. Смутно выступало на склоне сопки большое нетающее пятно снега. Кисло пахло зимовалой брусникой, остро - снегом.
Люди знали, что вокруг тайга, а им в этой тайге принадлежит только крошечная полянка, освещенная костром.
Вздох раздался снова. Высокий человек в меховой треугольной шапке с кисточками повернулся к кустам:
- Ты кто? Иди же, не бойся, - и протянул руку. Двое других примолкли и с любопытством ждали, что будет.
Что-то едва слышно зашелестело, брызнула студеная роса, и руку человека тронул еще более холодный и мокрый нос зверя. Человек не шелохнулся. Зверь - тоже. Секунду они молча, ожидали, потом зверь окончательно вылез из кустов и, горестно вздыхая, лег поодаль от костра.
Огонь, охватив сухую смолистую ветку, сразу набрал силы, и теперь люди увидели, кто к ним пришел. Он напоминал большого щенка-овчарку, но в скошенной треугольной морде и глазах не было собачьей преданности. Это была морда волчонка, и она ничего не выражала, кроме детской растерянной усталости и боли. Задняя нога зверя беспомощно волочилась по земле.
Человек в якутской шапке уверенно провел рукой по ощетинившемуся хребту, чуть тронул больную лапу.
- Плохи, брат, твои дела. Ладно уж, раз пришел - живи с нами. Не обидим и лапу вылечим.
Волчонок только дрожал, шумно втягивал носом воздух. От костра сладко пахло жареным мясом.
- А ведь ты и не к нам шел, а за мясом, - с укоризной сказал человек. - И как это я сразу не догадался? Ты же волк.