- Взял я ее возле речки, - в голосе Василия Геннадиевича слышалась горечь. - А дело скверное. Острогой этой браконьеры рыбу бьют. Остроги разные бывают, а эта - от всех на особицу. Посмотри, какие у нее крючья на концах - словно стружки завиваются. Такой, если ударить рыбину покрупнее, да она сорвется, то полбока на крючьях останется. И рыбе - конец. А браконьер одну вытащит, девять ранит. Сам должен понимать, что получается. И еще загадка: острога такая есть у одного человека. Он сам ее и придумал. Ловчее и наглее его нет браконьера на побережье. Прозвище его - Рыбий князь. А кто он на самом деле, неизвестно. Нам пока что попадаются только его следы. Вот эта брошенная острога.
Володя взял острогу в руки - тяжелая. Хоть и сломанная, она напоминала что-то знакомое, виденное. Он чуть отодвинул ее, солнце блеснуло на хищных загнутых крючьях. Вспомнил!
…Он заходил в разные дни. Никогда нельзя было заранее сказать, когда он явится. Мама, может, и знала, но для Володи это оставалось тайной. Вместе с дядей Сашей приходил шум. Он ничего не умел делать тихо, никогда не понижал голоса. Знакомые звали его "капитаном", и он действительно всегда носил фуражку с капитанской "капустой". Но такую же капитанку носил и приятель дяди Саши, а Володя знал, что никакой тот не капитан, а просто парикмахер из порта. Володя не верил ничему, что говорил и делал этот человек. Он всегда рассказывал невероятные истории о своих приключениях и нисколько не смущался, если его изобличали во вранье. Володиной маме все это почему-то казалось смешным, она весело смеялась над каждой дяди Сашиной историей и сразу хорошела. А Володя тихонько уходил из комнаты, если его не успевали заметить. Дядя Саша взял папину лодку. Не сам - мама отдала, но Володе было тяжело. Он часами просиживал на корме, когда лодка стояла у причала. Суденышко тихонько поскрипывало, качаясь на мелкой волне. Володе казалось: жалуется на нового владельца, и он шептал: "Все равно отберу! Все равно…"
Однажды лодка вернулась с рыбалки. На дне в донной водице - обрывки водорослей и мелкая рыбья чешуя, плавала кверху белым брюхом забытая наважка.
Обычно дядя Саша не оставлял лодку в таком виде. Володя выбросил навагу в море, собрал скользкие водоросли. На носу возле ящика, где хранилась всякая снасть, что-то блеснуло: косо воткнутая в дерево, там торчала такая же острога и тоже поломанная. Но рассмотреть ее хорошенько Володя не успел: дядя Саша вернулся и, ничего не сказав, унес ее с собой. Володя скоро забыл про нее, а теперь…
Василий Геннадиевич поставил на камень дымящийся котелок. Накрошил туда луку. Рядом на полотенце разложил ломти хлеба и куски копченой корейки. Ветер швырнул в лица дым от костра. Василий Геннадиевич отмахнулся от него, как от мухи.
- Ничего. С дымком самый вкус, да и от комаров спокойнее. - Покосился на Володю. - Ты чего не ешь? Стесняешься? Забавный ты человек, капитан! Чего же стесняться, если дают от души? И разве ты знаешь, что будет завтра? Может, тогда мы к тебе в гости придем, а?
Володя улыбнулся, кивнул и принялся за уху - на душе стало спокойнее. Действительно, отчего бы и не пригласить в гости своих новых друзей?
Он снова, покосился на острогу. Да, такая же точно. Значит, что же: дядя Саша это и есть Рыбий князь?
Геннадий Васильевич тоже что-то обдумывал, морща лоб. Глаза у него вдруг округлились:
- Пап, а что если он в вашей инспекции работает, а?!
- Ты говори, да не заговаривайся! У наших людей руки чистые. А вот если… Да нет, не то, не подходит. Главное, появляется он всегда в разных местах. Еще очень мы жалеем, браконьеров этих - и пальцем его не тронь, и слова ему резкого не скажи - одни убеждения. Ладно, давайте чаевничать, что ли.
Чайник сердито забулькал на костре.
Володя почувствовал, что и чая он не хочет - до того устал.
Вот прилягу здесь у палатки и полежу. Совсем-совсем немножечко, подумал он. А потом буду чай пить…
Трава ласково коснулась щеки, очень близко пискнула птичка, и все нырнуло в сон.
Проснулся Володя от того, что на щеку упала тяжелая холодная капля. Другая покатилась за шиворот. Он открыл глаза. Прямо над ним висела серая трепаная туча с ватными краями. Лиственница на склоне за палаткой уткнулась в тучу вершиной. Костер давно погас, и никого вокруг не было. Володя вскочил на ноги.
Куда они могли уйти? Вот ведь какие - и не разбудили…
Он знал только две дороги - к речке и вверх по ущелью к скале Орлиного гнезда. Мог еще пройти и к птичьему базару.
Володя хотел было обидеться - вот ушли и даже ничего не сказали. Но как-то не вышло. Подумал с минуту и зашагал к речке. Туча поволоклась следом, роняя редкие, как слезы, капли. Мир сузился до десяти шагов. Теперь за каждым камнем могло встретиться все что угодно.
Володе все это нравилось. Можно было представить себе, что из-за темного камня впереди выйдет желтополосый тигр или взлетит птица невиданной красоты.
Речку он не увидел, а услышал. Так же, как ночью, бурлила вода, и вместе с ней что-то шелестело, всплескивало, шуршало по камням.
- А больше не находили? - четко, будто возле самого уха, спросил из тумана голос Василия Геннадиевича.
- Нет… - ответил ему другой, незнакомый, - Да и этого вроде хватит. Когда только успели, гады?!
- Да… положеньице… - продолжал тот же голос. - Но наши не могут быть, это я тебе точно говорю.
Володя нырнул в сырую липкую мглу не то облака, не то тумана. И сразу увидел речку. Туман над ней держался словно купол, опирающийся о берега. Вода под ним была темной и кипящей, как густая уха. Большие горбатые рыбины скользили, прыгали, ползли по камням на перекате. Их движение было стремительным. Казалось, даже зубастые злые морды имели почти человеческое, одержимое выражение. Сильные прорывались вперед, слабых чуть шевелила у берега мелкая волна - им уже ничего не было нужно. Вокруг камней у берега завивался туман. Внезапно Он словно отшатнулся в сторону, и появились двое: Василий Геннадиевич и какой-то высокий парень с белыми ресницами. Парень, как выдернутую из земли редьку, нес за хвосты четыре большие рыбины. - И ты здесь? Проснулся, значит? - спросил Василий Геннадиевич. - Вот можешь посмотреть, как работает эта острога! - Он показал на большую рваную рану в боку одной рыбины. У другой с мясом был отодран спинной плавник, у третьей голова держалась, как на ниточке.
Володя молчал. Шумела, плескалась река. Падали из невидимой теперь тучи редкие капли. Чайки оплакивали солнце - кричали протяжно. Лица обоих мужчин были суровы.
Если бы можно было одним словом изменить все, как всегда, в его мечтах. Капитан бы смог… Дядя Саша не приходил бы к ним больше, и мама не скучала бы без него. И тогда можно было бы рассказать про острогу. И самое главное - поймать неуловимого Рыбьего князя.
Но не было больше капитана, как не существовало и ненайденной волшебной земли. На берегу безымянной северной речки под заплаканным скупым небом стоял мальчик Володя и ничего не мог сделать.
- Ты что приуныл, капитан? - Василий Геннадиевич, положил руку на плечо Володи. Тот пригнулся: рука была как чугунная. - Да, знакомься. Радист с метеостанции, здешний рыбий бог. Константин Иванович, - Володя неловко ребром протянул руку, забыв, что у Константина Ивановича руки заняты. Тот улыбнулся:
- В другой раз поздороваемся. Не обижайся, парень. И иди. А то Геннадий Васильевич поди заждался тебя. Еще подумает, что тебя косатки сожрали или еще что…
Володе очень хотелось пойти с Василием Геннадиевичем, но он не стал напрашиваться. Он медленно побрел по тропинке обратно. К туману примешался запах дыма, Володя понял, что возле палатки горит костер, и обрадовался. Попробовать разве напугать Геннадия Васильевича - пусть не зазнается. Он нырнул в мокрый хлесткий стланик. За шиворот сейчас же хлынул целый водопад, ноги соскальзывали с мокрых корней, чавкали во мху.
- Куда ты ломишься? Дорогу потерял? - Рыжая голова Геннадия Васильевича вынырнула из-под ветки.
Володя, ничего не ответив, полез за ним следом.
3
Володя проснулся очень рано. Дождя как и не бывало. Было светло. По краю сопки брело ночное солнце. Оно светило как днем, но лучи его не грели, и свет их был странным, слепящим, от него ныли глаза. Спать уже больше не хотелось.
Володя осторожно взял ведро и спустился к речке. Она бурлила по-прежнему, только вода в ней под ночным солнцем стала светло-коричневой сверху, а снизу черной, словно воду разрезали на два слоя. И оттуда из черноты выскакивали сильные серебристые рыбы и снова уходили во тьму.
Володя зачерпнул воды, отнес к палатке. Потом сходил за примеченной еще вчера стланиковой корягой. А когда вернулся, проснулись уже все.
Василий Геннадиевич хлопнул его по плечу.
- Молодец, капитан! Так держать! Что проспал - того век не видать, а мы вот проспали.
- Да ничего и не было такого, - сказал Володя, чтобы не обижать товарища, но Геннадий Васильевич угрюмо хмурился. Попив чаю, он молча принялся собирать рыболовную снасть, прихватил ведерко.
- Ты что, за ершами собрался? - спросил его отец. - Что ж, товарища не зовешь?
- А ты сам разве не поедешь? - Геннадий Васильевич делал вид, что Володи и на свете нет.
- Я не поеду, надо на метео сходить, может, что получили насчет него, - он кивнул на Володю, - а ты, по-моему, опять дожидаешься картошки!
- Ничего не дожидаюсь! А только я каждый день раньше всех встаю, ты не видишь, а тут…
- Ах вот оно что. Ну виноват, прости. А за ершами вы все-таки вместе отправляйтесь, ладно?
- Ладно… Ты ершей-то хоть ловил когда? - Геннадий Васильевич наконец заметил Володю. - Лодка твоя нам во-как пригодится.
Ерши вели себя глупо. Володя даже подумал, что если вместо червяка прицепить на крючок гайку - все равно схватят. Их даже не хотелось таскать. Попав на дно лодки, черный щетинистый ерш лениво разевал страшную зубастую пасть и, словно поудобнее укладывался спать, затихал.
Солнце уже давно поднялось над сопкой, и лучи его светили и грели, как всегда. Море совсем очистилось от тумана, и город вдали был виден, как на картинке.
Сейчас бы он шел в молочную или на базар за картошкой и зеленью… или в порт за рыбой. Он отвернулся и стал смотреть на близкие скалы острова, думать о городе не хотелось.
Володя первым заметил Василия Геннадиевича. Тот стоял на камнях, что далеко уходили в море, и махал фуражкой.
Сердце замерло: что-то случилось с мамой. Наверное, случилось, а я-то…
- Поехали скорее! Ну, пожалуйста! - заторопил он Геннадия Васильевича. Тот с сожалением посмотрел на удочки, на море, но спорить не стал. Тяжело развернувшись, лодка направилась к берегу.
Василий Геннадиевич сошел с камней и помог вытащить лодку на песок. Закрепил. Володя с тревогой посмотрел ему в лицо: нет, такое же, как всегда.
Василий Геннадиевич прикинул на руке связку ершей.
- Мелковаты вроде…
- Уж и мелковаты! Сам таких в жизни не приносил! - возмутился Геннадий Васильевич. - Вот этот смотри какой - на цельную сковороду.
Нет, ничего не случилось, он бы не говорил о рыбе, подумал Володя. А может, он это нарочно? И тут Василий Геннадиевич повернулся к нему:
- Ты мне нужен. Мать твоя там с ума сходит, не верит, что с тобой все хорошо. Мы с Костей-радистом вот что придумали: пойдем сейчас с тобой на станцию, и ты передай ей что-нибудь такое, про что только вы двое знаете… Дельный план?
Володя кивнул, даже не успев обдумать всего. Конечно, надо идти. Но… что он передаст? О чем знают только они двое? Мысли разбежались, а они с Василием Геннадиевичем уже шагали вдоль берега.
Василий Геннадиевич знал самые близкие тропки. Правда, для ходьбы они годились мало. То еле заметная стежка петляла среди могучего стланика, перешагивала через полеглые сучья, ныряла среди корявых, липких от смолы и паутины стволов. То вдруг попадался непроходимый камнепад… Приходилось ползти, скользить по глыбам камней, съезжать, обдирая руки, по шершавому, как наждак, лишайнику.
Поселок появился неожиданно. Еще минуту назад вокруг была только непролазная душная стланиковая чащоба - и вдруг стоят дома. Володе они напомнили пестрых коров, которые в городе паслись каждое лето на берегу речонки Каменки. Дома когда-то были оштукатуренными, белыми, но со временем облезли, и стены их украсили темные глинистые пятна. Но крылечки возле домов сияли чистотой, а на дворах тянулись гряды в аккуратных деревянных бортиках. На грядах густо кудрявилась редиска, зеленел лук. А поперек дворов на веревках вместо белья сушилась рыба.
Метеостанция почти не отличалась от других домов - стояла на отшибе, да на крыше крутились какие-то вертушки и покачивалась гибкая радиомачта. На одной из растяжек моталось что-то пестрое, похожее на носок, Василий Геннадиевич посмотрел из-под руки, мешало солнце:
- А ведь Константин-то ушел… Ничего, подождем. Раз носок на крайней растяжке, вернется скоро. Это у него знак такой.
На крыльце, пригревшись на солнышке, дремали куры. Вдруг они вскочили и заполошно кинулись кто куда. Из открытого окна рявкнуло диким голосом:
- Эй, моряк, ты слишком долго плавал.
Я устала ждать на берегу… р… р… р…
Что-то заскрежетало, и все смолкло. Куры еще с минуту поглядели, вопросительно вытягивая шеи, и опять потянулись к крыльцу.
- Да это никак Гаврилыч прибыл? - Василий Геннадиевич чему-то улыбнулся про себя. - Опять его "японец" забарахлил. Эй, черепаший флагман, ты где?
Володе показалось, что в окне зашевелилось что-то большое и темное вроде медведя, а потом оттуда ухнуло, как из бочки:
- Здесь. Бросай чалку, тут коньяку обещали!
…В чистой и светлой комнате почти не было мебели, но зато на подоконнике тесным рядом стояли ящики с цветами. По стенам тоже вились цветы с пестренькими полосатыми листочками.
Возле окна стоял стол, выкрашенный в голубую краску, а за столом сидел огромный дядька с усами и копался внутри небольшой пестрой коробочки. Пальцы у него были короткие и тупые, и не верилось, что они могут подцепить тонюсенькие хрупкие проволочки.
- Ты что ж это не вовремя явился? - еще с порога спросил Василий Геннадиевич.
- Спецрейс! - не отрываясь от дела, пробасил Гаврилыч, - Доктора подкинул, ребятенок тут у сторожа захворал… Хотел ребятам музыку прокрутить - забарахлил, подлец! - Он с сердцем оттолкнул коробку магнитофона.
- Да брось ты его рыбам! Ведь никогда он у тебя и не работал как следует, одно звание, что японский. - Василий Геннадиевич присел к столу напротив. - Лучше скажи, как молодая жизнь?
С этой минуты Володе стало казаться, что он остался в комнате один. Мужчины уже видели только друг друга и говорили между собой. Володя прошелся по комнате ничего интересного не нашел и сел на подоконник ждать, когда придет радист. Разговор за столом тянулся, как невод, который петлю за петлей выбирали в лодку.
- А что мне не жить? - Гаврилыч поднял голову, и Володя мог рассмотреть его лицо - кирпичного цвета кос, крошечные темные глазки - щеки прижали их к самым бровям - и воинственные усы с проседью, словно бы чужие на рыхлом лице. - Жизнь моя самая морская, - продолжал он. - Отвез почту, привез почту, людей подбросил куда надо - только и делов. Покой, дорогой…
- Да уж точно: покойнее некуда, - согласился Василий Геннадиевич. - Вот еще старые лоханки на причале сторожить, тоже дело тихое, безобидное, как раз по тебе. Да неужели обратно на сейнер не тянет?
- Нет. Вот уж нет! - Гаврилыч энергично затряс головой, - Повозился я с этой рыбкой - будет! Мутное дело.
Василий Геннадиевич вскочил, прошелся по комнате, резко повернулся:
- Не дело мутное, людей вокруг него мутных много! Дело ты не тронь!
Гаврилыч пожал плечами:
- А чего ты в бутылку лезешь? Люди ли, дело ли, а раз шальная деньга близко - добра не жди. Ты вот, к примеру, ловишь-ловишь своих браконьеров, а толку что? Нет… меня к этому пирогу не сманишь, не дурной.
- Куда Константин ушел? - не отвечая, холодно спросил Василий Геннадиевич.
- На сопку, грибов на закуску набрать. Вернется, не беспокойсь. А ты уж и осерчал, я гляжу? Ладно, не буду больше, а то опять поссоримся. Я ведь это спроста болтаю.
- И спроста думать надо, что говоришь. Вон пацан нас слушает.
- Ну и зануда ты. Сказал же, что не буду больше! - Гаврилыч уж и сам начал сердиться.
А Володя почти их не слушал. Не так уж было интересно. За окном открывалась бухта и далеко в дрожащем мареве - город. Дома то выступали яснее, то двоились, делались похожими на зыбкое облако. Можно только догадываться, где сейчас его улица и знакомый дом с чайками на крыше.
Тоскливо заныло сердце. Вот он сидит тут, и никому нет до него дела. И радист ушел, и Эти двое говорят и говорят о своем, точно никто и нигде не ждет радиограммы и вообще ничего не случилось. Как они так могут - непонятно!
Чтобы совсем не раскиснуть, Володя стал думать о маме.
…Володя с детства знал слова: "отчет" и "квартал" - в такие дни мама приходила поздно, очень усталая. Но и в другое время он редко видел ее веселой. Только последнее время, когда появился дядя Саша. А обычно их вечерний разговор состоял из одних и тех же вопросов и ответов: "сделал, принес, купил". Палец Володи почти всегда зажимал самую интересную страницу книжки и отвечал он чаще всего невпопад. Мама не бранилась, вздыхала, как-то странно глядела на него и уходила на кухню делиться новостями с соседкой. А он снова читал.
Странный мамин взгляд. Вспомнив о нем, Володя уже не мог его забыть, и на душе кошки заскребли, словно он сделал что-то нехорошее. Но что? Он оглянулся. Мужчины за столом разговаривали о своем. А мама? Нет, конечно, Он любит ее, это же мама. Но… помнил ли он о ней всегда? Может быть, и он думал только о своем?
Корабли Беллинсгаузена пробивались к Антарктиде, удивительным запахом гвоздичных деревьев встречали русских моряков острова Пряностей, Запах этот вел их в океан… Он видел все это, он сам был с ними, но… всегда только он один!
Володя вспомнил. Придя из ванны, все еще пахнущая мыльной пеной после стирки, мама присела на диван:
- И о чем ты все читаешь, сынок? Хоть бы рассказал.
Капитаны оставляли женщин на земле, о них почти и не упоминалось в книгах - разве изредка, случайно. Что им было до таинственных ненайденных островов?
Он отложил книжку.
- Ты этого не поймешь, мама. - Ну как еще мог ответить женщине настоящий капитан?
Мама ушла, только посмотрела тем самым взглядом. Только сейчас, далеко от нее, на подоконнике чужого дома, Володя понял, что было в нем: глубокая обида. Он часто обижал маму и не понимал этого.
Город на горизонте все больше дрожал, расплывался - по щекам Володи одна за другой сползали слезы. Он не видел, как пришел радист, А когда его спросили, что же все-таки передать, ответил тихо:
- Передайте, что плитку я выключил и… что я очень люблю ее… Я прочитаю ей все свои книжки, если она захочет.