Николай Иванович шел не торопясь. Он с улыбкой подумал о вчерашней рыбалке. Представилось озеро, шалаш и сам дед Матвей. Припомнилась жалоба старика на дочь, и перед глазами встала Антонина Ладейщикова такой, какой он ее видел несколько часов назад: в черном халате, строгая, с бледным лицом. А в глазах ее затаилась глубокая душевная боль и страстное желание скрыть эту боль от посторонних. Не хочет она облегчить страдание, поделившись с кем-нибудь. Что ж, каждый по-своему переносит несчастье. Рецептов здесь нет, а неумным вмешательством можно только усилить ее страдание. Но вместе с тем, Николай Иванович, как опытный партийный работник, человек, повидавший на своем веку немало хорошего и плохого, чувствовал, что вмешаться в ее жизнь все-таки надо. И чем раньше, тем лучше.
Как-то сами собой мысли Николая Ивановича перекинулись на сына. Учился сын в Свердловском университете, на каникулы уехал в Симферополь, к тетке.
Николай Иванович скучал по сыну. Целый год не виделись К тетушке уехал сразу после экзаменов. В начале августа приедет. И тогда они пойдут на рыбалку. Николай Иванович и отпуск приурочил к августу. Ни на курорт, ни в санаторий ему путевки не надо. А чем, собственно, не курорт на лесном озере? Уедут они на самое дальнее озеро, построят на островке шалаш и будут там жить-поживать, пока не надоест: рыбу удить, уху варить, малину собирать. Лучше этого и не придумаешь!
Эти мысли отвлекли Соловьева от служебных забот, А заботами хоть пруд пруди. Электролитный завод завалил полугодовой план, секретарь парткома там новый: помогать надо. На бюро горкома надо послушать, как готовятся школы к учебному году. Одному коммунисту неправильно выговор записали - необходимо разобраться, в чем дело, да посмотреть, все ли хорошо в этой партийной организации. Там что-то частенько стали ошибаться! А в горторге один товаровед проворовался, да не в первый раз, а его только слегка пожурили. Несправедливо! Вчера старушка приходила, на сына-коммуниста жаловалась: воспитала, вынянчила, а он бросил ее на старости лет. Да и Ладейщиков хорош. Предстоит с ним еще раз поговорить, - подумал Николай Иванович.
X
Время клонилось к вечеру, когда Соловьев вернулся в горком. В приемной его поджидал Никита Бадейкин. Николай Иванович сразу и не узнал учителя. Никита был одет в синюю, хорошо выутюженную пару, в вышитую украинскую сорочку. А когда узнал, то не мог про себя не отметить, что Бадейкин хотя и роста небольшого, но парень приятный, держится просто, хорошо.
Николай Иванович пригласил Бадейкина в кабинет, открыл окно и показал Никите на кресло. Тот сел.
- Прочитал я вашу рукопись, - начал Николай Иванович, усаживаясь в свое кресло. - В целом она мне понравилась. Только кое-что, по-моему, надо исправить. Я тут подчеркнул. А почему вы скороговоркой сказали об участии здешних работных людей в пугачевском восстании? Среди них были интересные люди, приближенные Пугачева. Или вот, о Климе Косолапове. По вашему исследованию выходит, что не будь Косолапова, не было бы и выступления рабочих. А ведь с этим согласиться нельзя. Так ли это? Подумайте. А книга ваша нужна. Думаю, что вы ее сделаете.
- Постараюсь, - сказал Никита. - Но у меня есть к вам просьба.
- Выкладывайте.
- Видите, материала я собрал много, но не все. Перерыл в городе все, что можно перерыть - и в архивах, и у частных лиц, и в библиотеках. До многого еще не могу докопаться. Чувствую, что-то есть значительное, а оно-то и ускользает, не могу за него ухватиться.
Никита стал рассказывать, чего именно ему нехватает. Он больше и больше вдохновлялся.
Николай Иванович смотрел на Бадейкина с интересом.
Бывают такие люди, которые на первый взгляд ничем не обращают на себя внимания. Даже черты лица у них какие-то невыразительные. Но они сразу преображаются, когда речь заходит о их любимом занятии. Зажигается в их глазах какой-то огонек, освещает все лицо, и одухотвореннее и красивее оно становится тогда. Таким и был Никита Бадейкин. Его немного продолговатое лицо, с голубыми глазами и белесыми ресницами и бровями, с толстыми губами в этот момент озарилось именно светом того огонька. И Николай Иванович подумал: "А ведь чертовски привлекательный парень, этот Никита Бадейкин!" И вместе с тем, это был тот самый Бадейкин, которого и знал Николай Иванович: застенчивый, простецкий, с открытом душой.
- Да-а, - задумчиво проговорил Николай Иванович и вдруг порывисто встал, прошелся по кабинету. Потом остановился перед Никитой и сказал:
- Что ж! Мы вам поможем! Говорите, в городе все архивы перевернули?
- Все.
- А мы вот что сделаем: отправим вас в Челябинск. Там и архивы посолиднее и люди знающие есть. Не найдете - что ж, в Москву поедете.
Соловьев нажал кнопку звонка и, когда вошел помощник, попросил его заготовить документы для Бадейкина.
Проводив Никиту, Соловьев вспомнил о том, что ему предстоит сейчас неприятный разговор с Ладейщиковым.
XI
Узнав, что его вызывает Соловьев, Петр испугался. Припомнив прошлый вызов, когда секретарь горкома сурово отчитал за выпивку, он понял, что предстоит очень тяжелый, окончательный разговор.
Петр пришел ровно в назначенный час. Как он ни волновался, все-таки прежде, чем войти в кабинет секретаря, постоял у зеркала. Коричневый в полоску костюм сидел безукоризненно, рубашка и галстук были чисты, волосы аккуратно зачесаны назад, - все как полагается, А вот лицо было помятым, под глазами образовались подушечки. Глаза смотрели тревожно.
Соловьев принял его сразу. Петр вошел в просторный светлый кабинет. Ноги мягко ступали по ковру, шаги были неслышными, и это пугало Петра. Он прошел к массивному столу, за которым сидел Соловьев и что-то писал. Секретарь подал Петру руку и пригласил:
- Садитесь.
Петр сел в мягкое кресло.
- Как живете, товарищ Ладейщиков? - спросил Николай Иванович, закуривая. - Кури́те. - Он протянул Петру пачку "Казбека". Хотя Петр и не курил, но папиросу взял, прикурил от одной с Соловьевым спички и, едва сдержав кашель, покраснел от натуги.
- Живу, - неопределенно ответил он, внимательно рассматривая папиросу, боясь оторвать от нее взгляд, чтобы не встречаться с глазами Соловьева.
Николай Иванович достал из сейфа альбом и протянул его Петру.
- Пока я тут заканчиваю, посмотрите-ка.
Петр повеселел: может быть, и не затем вызвали его сюда, чтобы устроить головомойку? Альбом сразу же привлек внимание Петра. В нем была история механического завода. Вот закопченное, с деревянной крышей каменное приземистое здание. Это была знаменитая гвоздарка, положившая начало заводу. У ее входа стоят четверо, и все с бородами и в зипунах. Дальше были фотографии строительства. И вдруг Петр увидел знакомую фотографию: такая есть у матери. На фоне огнедыщащей печи - пять человек, один из них - отец: солидный, широкоплечий, чем-то недовольный. Петр взглянул на Соловьева. Тот оторвался от работы, и их взгляды встретились.
Соловьев улыбнулся, а Петр продолжал рассматривать альбом. Он добрался до большой, во весь альбомный лист фотографии и, рассматривая ее, воскликнул:
- А такой у нас нет!
В центре группы ударников завода сидел Серго Орджоникидзе, а справа от него - отец, рядом с отцом - Семен Кириллович Кочнев. Горький колючий комок подступал к горлу.
- Часы у матери есть, - тихо сказал Петр. - Серго Орджоникидзе подарил, именные.
- Я помню вашего отца, - отодвигая в сторону бумаги, сказал Соловьев. - Хороший был человек, настоящий. Гордиться таким отцом надо.
- Я горжусь, товарищ Соловьев.
- Нет, - покачал головой Соловьев, и Петр понял, что наступило самое главное.
- Не умеете вы гордиться отцом, - продолжал Соловьев. - Гордиться отцом, по-моему, значит так самому работать, так себя вести, чтобы смотрели на вас добрые люди и сказали: "Это Ладейщиков, нашего Алексея Силыча сын! В отца весь, молодец!". Так я говорю, товарищ Ладейщиков?
Петр молчал. У него горело лицо.
- А про вас что говорят? Пьет. Грубит сотрудникам. Порядка в кинотеатре навести не может, склоки там начались. С женой плохо живет. Дурная молва ходит о вас. Позорите вы светлую память отца, имя его.
Соловьев достал новую папиросу, закурил.
- О вас люди беспокоятся, помочь хотят, а вы в амбицию лезете. Есть у вас новый киномеханик Никифоров. Славный, говорят, парень, комсомолец, за дело энергично взялся. Он хочет лучше сделать, а вы его выскочкой обозвали, накричали. Было такое?
- Было.
- Вам бы на таких, как Никифоров, опираться, а вы с Мамкиными разными дружбу завели. Или возьмите Семена Кирилловича Кочнева. Болеет за вас старик, а вы его и слушать не хотите. Сам себе хозяин! Так или нет?
- Так.
- То-то и оно, что так. Для вас дед Матвей мерилом мудрости служит. Хороший он человек, да только зря он вас поддерживает. Скажите, Ладейщиков: задумывались вы когда-нибудь о жизни? Спросили вы себя, правильно ли я живу? По верной ли дороге иду? Задумывались?
- Задумывался, товарищ Соловьев.
- Значит, плохо задумывались. А не то вы бы честно сказали себе: неправильно живу, не по той дороге пошел. В самом деле, товарищ Ладейщиков, вы сейчас директор кинотеатра, а учитесь где?
Петр отрицательно покачал головой.
- Вот видите. А завтра вы директором можете и не быть и, даже вероятнее всего, не будете.
"Теперь все ясно", - тоскливо подумал Петр и вздохнул.
- И куда же вы тогда?
Соловьев сбросил с папиросы пепел в пепельницу.
- Доверить вам самостоятельный участок мы не можем, а специальности у вас нет. Так ведь?
- Так, - тихо проговорил Петр.
- Ваши школьные друзья, - продолжал Соловьев, - определили себя в жизни. Возьмите того же Бадейкина. - Петр невольно поморщился. - Учитель. Ведет интересное исследование, книгу пишет по истории Урала. Что плохого скажешь о нем? Садовников тоже с вами учился?
- Из горкома комсомола? С нами.
- Видите, рабочий, выдвинули на комсомольскую работу, хорошо работает. Тоже ничего плохого не скажешь. Можно привести и более близкий пример: ваша жена.
Петру стало душно. Он попытался ослабить галстук. А Соловьев словно не замечал состояния Ладейщикова.
- На заводе ее уважают, - говорил он, - дело свое знает и ведет его с душой. И я более чем уверен, что если перебрать вот так всех ваших товарищей по десятилетке, то все они правильно выбрали себе в жизни дорогу. А вы?
Соловьев потушил папиросу, встал, подошел к окну.
- Подумайте над нашим разговором, попытайтесь разобраться в этом, - Соловьев повернулся к Петру. - Подумать серьезно придется. Я уверен, вы меня поймете. Третьего разговора на эту тему у нас не будет.
- Не будет, товарищ Соловьев, - проговорил Петр, не поднимая глаз.
- Вот и хорошо. До свидания, - Соловьев подал Петру руку. - А с кинотеатром вам все-таки придется расстаться. Ничего не поделаешь.
XII
С тяжелым чувством уходил Петр от Соловьева: надо было не только пересмотреть жизнь, но и менять ее. Не сегодня-завтра придется устраиваться на новую работу. Ничего теперь не будет идти по течению. Все надо решать самому - и на работе и дома.
На работе! Петр заранее представлял, как отнесутся к этой новости сотрудники кинотеатра. Контролерша Марья, ясное дело, будет рада. Кое-кто от удовольствия потрет руки: дождались-таки! Мамкин для вида посочувствует и на другой же день постарается очернить Петра перед новым директором. Этот тип, чтобы влезть в доверие, не остановится ни перед чем.
Однако, с другой стороны, Соловьев затронул в душе Петра самое сокровенное, растревожил новые мысли. Еще неясные желания пробудились в нем.
Семен Кириллович давно звал Петра на завод. Петр тогда усмехнулся и спросил:
- Не в ремесленное ли поступить советуешь?
- Перерос, - серьезно ответил Кочнев. - А то не худо бы - хорошая эта школа. Приходи на завод, найдем тебе дело по душе.
- Спасибо на добром слове, - усмехнулся Петр. - Но я как-нибудь и без этого проживу. Мне неплохо и в кинотеатре.
- Пока неплохо, это ты верно сказал. Только не по твоему характеру там работа. Сковырнешься.
Семен Кириллович оказался прав. И жена сколько раз ему говорила: твердость в характере надо вырабатывать, нельзя быть тряпкой. Легко сказать - вырабатывай!
Вот сейчас, идя домой, Петр подумал о заводе, подумал и рассердился на себя. Да что, в самом деле, свет клином на заводе сошелся? Без работы он не останется. А не найдется здесь места, - уедет в другой город.
Почти около дома Петр увидел Бадейкина. Тот шел навстречу и чему-то улыбался, под мышкой у него была кипа книг. Никита прошел мимо, не заметив или не желая заметить Ладейщикова. Петра это покоробило. Он вспомнил слова Соловьева о Никите. Да, и это горькая истина - не было у Петра специальности. А вот у Никиты была. И Тоня инженер. Садовников сейчас на руководящей работе - секретарь горкома комсомола, по специальности лекальщик. И с новой силой одолело его раздумье.
В эти минуты ему особенно не доставало друга, которому можно было бы рассказать обо всем, без утайки, Петр подумал о Тоне. "А если зайти? Прогонит? Не должна. Приду, скажу все начистоту. Она поймет".
Петр направился к Морозовым, но остановился на полдороге, заколебался. Вспомнил, как был там с дедом Матвеем, представил разгневанную Тоню. "Ладно, обойдусь и без нее. А то снова получится ссора. Мне и без того муторно".
Петр повернул обратно. Прошел несколько шагов и опять остановился. "Может быть, все же зайти? Вдруг она ждет? И Славика посмотрю". Но не решился, а медленно побрел к матери, у которой он теперь жил.
XIII
Город уже окутала вечерняя дымка, когда Тоня вышла из горкома партии после разговора с Соловьевым.
В беседе с секретарем она держалась просто, с достоинством, не навязывая собеседнику своего горя. Но это стоило немалых усилий, и сейчас ей захотелось побыть одной, побродить по аллеям городского сада.
Она быстро сбежала с крыльца и направилась к саду. Она вся была под впечатлением встречи с Соловьевым.
- Подумайте, - сказал ей Николай Иванович, по своей привычке вглядываясь в лицо собеседника, как бы проверяя действие своих слов, - все ли мы сделали, чтобы помочь Петру Алексеевичу? Нет, не все. Bo-время не обратили на него внимание, не поправили, а он и опустился. Ошибку надо поправить и поправить сейчас же. Тем более, речь идет о родном и близком вам человеке. Я понимаю, вам не легко. Легче порвать с ним. Но он наш человек, ваш муж, отец вашего сына. А ребенку нужен отец. И во имя этого мы должны бороться за Петра Алексеевича, за то, чтоб он стал достойным вас. В этом ваш долг матери, жены, коммуниста. Счастье само не приходит. Его берут с боя. Так вот и будем бороться вместе.
…Тоня шла по зеленым аллеям сада, направляясь к берегу пруда. Недалеко от берега, она увидела Никиту Бадейкина. Он склонился над книгой и так глубоко задумался, что не слышал, как подошла Тоня. Она поздоровалась с ним. Никита поднял голову и, увидев перед собой Тоню, радостно улыбнулся.
- Садись, - он подвинулся. Она села рядом. - Хорошо здесь!
- Что у тебя за книга?
- О Пугачеве.
Бадейкин помолчал и мечтательно проговорил:
- Я так увлекся историей Урала, что хочу написать книгу. Я уже пишу, понимаешь, Тоня? Завтра еду в Челябинск, в архивах копаться.
Тоня вздохнула:
- Счастливый ты, Никита.
- Какой я счастливый? - усмехнулся он ей в ответ. - Девушки меня не любят, да и за что им меня любить-то? Ни ростом, ни красотой не вышел.
- Это неправда. Ты славный парень. Эх, Никита, Никита, товарищ мой хороший! Если бы знал, как трудно мне.
- Знаю, - хмуро отозвался он.
- Порой я Петра ненавижу, порой жалею и люблю.
Никита молча бороздил носком ботинка песок на дорожке, хмурил брови и думал: "Эх, Тоня, Тоня! А мне разве легко без тебя! Но я знаю - ты для меня потеряна. А привыкнуть к этому я не могу. Словом, не́ к чему бередить застарелую рану!"
Они оба молчали, каждый думал о своем. Потом Никита тихо сказал:
- Я понимаю тебя, Тоня. Но ты не расстраивайся. Со временем все устроится.
Она не отозвалась. Никита чувствовал себя неловко, почти физически ощущал свое бессилие чем-нибудь помочь Тоне. Он жалел ее. Ему делалось больно при одной мысли, что причиной ее страданий был Петька Ладейщиков. Как Никита ненавидел его сейчас! И вдруг он услышал Тонины всхлипывания, вздрогнул.
- Не обращай на меня внимания, Никита. Я такая нервная стала, - Тоня вытерла глаза и положила платок в сумочку.
Чувствуя, что он может не выдержать и сказать лишнее, он поднялся.
- Я пойду.
- Да, да, иди, Никита.
Он стремительно зашагал по аллее, будто стараясь уйти от того, что гнетет его душу.
Тоня спустилась к берегу. Пруд уже дремал. Горы потонули в сумерках. Электрические огоньки, как звезды, мерцали на берегу пруда и отражались в воде. Справа на противоположном берегу алело зарево родного завода.
XIV
Петра сняли с работы в кинотеатре. Он пришел в горисполком к Леониду Леонидовичу, своему старому знакомому, и спросил у него насчет дальнейшей работы. Леонид Леонидович принял Петра так, словно бы с Ладейщиковым ничего не случилось, стал расспрашивать его о житье-бытье. Петр смотрел на него исподлобья и злился.
- Куда бы тебя устроить? - наконец приступил Леонид Леонидович к главному, подумал и предложил: - Иди в горсобес. Там люди нужны, работа нетрудная. Обратись к заведующему и скажи, что я послал. Или нет, я сам позвоню… - он протянул руку к телефону.
Петр остановил его:
- Не сразу. Подумать надо.
- А чего думать? Место хорошее.
- Я, пожалуй, не пойду туда.
- Как хочешь. Чтобы еще тебе предложить? Ага! Хочешь, переговорю с нашими культурниками? У них в какой-то клуб худрук требуется.
- Нет. Не по Сеньке шапка, - усмехнулся Петр.
- Тогда, конечно, - вздохнул Леонид Леонидович. Он от всей души хотел помочь Ладейщикову. - Тогда я, брат, просто затрудняюсь, что тебе и посоветовать. Знаешь что? Зайди в горком. Может, они придумают что-нибудь.
Петр попрощался с Леонидом Леонидовичем. В горком он не пошел.
Дома Петр лег на койку и задумался. Вот он и свободен. На все четыре стороны можно подаваться! Петр криво усмехнулся и достал из кармана газету, бегло пробежал по заголовкам - ничего его не интересовало. На глаза попались объявления. Он принялся их читать - может быть, здесь подходящее место найдется? Требовались дипломированные инженеры, техники, квалифицированные токари, шоферы, каменщики и чернорабочие. Петр отодвинул газету и с усмешкой подумал: "А не податься ли тебе, Петр Ладейщиков, в грузчики? Или в горсобес - переписчиком бумаг? Ответственности ни-ни!".
И снова, в который раз за эти дни, вспомнилось приглашение Семена Кирилловича. Думалось об этом уже без раздражения.
Вечером Петр вышел на улицу и побрел, сам не зная куда. Незаметно для себя очутился возле кинотеатра. Испугавшись встречи с кем-нибудь из бывших сослуживцев, круто повернул обратно и тут увидел Мамкина. Мамкин тоже приметил Петра. Совершенно неожиданно киномеханик свернул в ближайший переулок. "Вот подлец, - рассердился Петр. - Избегает! Ну погоди, продажная твоя душа, я тебе еще припомню это!"