И начинается словесная перепалка. Но в основном живём с ней мирно. Как-то она простудилась, слегла в постель. Мне приятно было узнавать, какие уроки им задавали. Вечером читал ей вслух. Всячески ухаживал за ней. И вообще дома, за исключением отца, все стали ласковее друг к другу. Отец же стал ещё более молчаливым, раздражённым. В чём причина, понять не могу. На работе у него нормально, план контора выполняет. Дома тоже всё хорошо. А он, скажем, пишет, пишет свои бумаги, бросит ручку, начнёт ходить туда-сюда по комнате. Посторонний не обратил бы на это внимания. Но я знаю - в этот момент он сильно огорчён чем-то.
- Ма, чего он такой сердитый? - спросишь.
- С чего ты взял?
- Я вижу.
- Он плохо чувствует себя, - вот и весь ответ.
8
В Петровске объявились шпионы, пособники империалистов. Говорят, на той неделе ночью забрали четырёх человек. Прямо из постелей. Одного я знал в лицо, он работал начальником станции. Как-то просил у отца лошадей зачем-то. Через три дома от нас живут пожилые сёстры Лебковы. К ним каждое лето приезжает из Харькова внук лет десяти. А тут приехал погостить отец этого мальчика. Пожил у матери несколько дней. Повесился на спинке кровати. Ночью. Утром его забрал "чёрный ворон".
В школе заговорили о предателях, шпионах. Перед нами, старшеклассниками, выступал лектор из области. Говорил, чтобы мы были бдительны. Следили за происками империалистов. Я ничего не понял. После лекции Лягва спросил меня:
- Где ж нам их искать, предателей?
- Не знаю, - сказал я, - может, в лесу объявятся.
Учителя странно держат себя. Классом нашим руководит Вадим Семёнович Греков. Он преподаёт физику. Он добрый. С ним можно порассуждать о чём угодно. Окружили его, стали расспрашивать вообще о шпионах, о людях, которых ночью забрали. Он слушал. Потом сказал:
- Ребята, оставим этот разговор. Я некомпетентен в этих вопросах.
Директора школы сняли с работы. Его, вернее, не сняли, а он пропал.
Поехал в область и не вернулся. Место его занял завуч Максим Павлович Зареченко. Интересный дядька. Дородный, лицом похож на древнего римлянина. Преподаёт он историю в старших классах. Работает в школе давно. Прозвали его Павой. Когда он дежурит по школе, в коридорах, в классах тишина. Старшеклассники, малыши дрожат перед ним.
- Я тебе задам! - гремит на всю школу Пава, и будь ты десять раз старшеклассником, руки у тебя опустятся и ты без приглашения пойдёшь к нему, потупив глаза.
- Вы что, молодой человек, безобразничаете? А-а? - Он склоняет голову набок, выкатив белки, смотрит на тебя. - Я спрашиваю вас?
- Максим Павлович…
- А вчера на уроке географии вы как себя вели? - перебивает он. - Где ваша совесть?
Мне кажется, о каждом ученике он знает всё. Все грехи держит при себе до поры до времени. Потом как обрушится на тебя, тут уж молчи. Молчи и не отговаривайся, не выкручивайся. Едва учует, что виляешь хвостом, - ты пропал.
- Лгать? - ревёт над тобой голос. И в горле, в груди Павы клокочет вулкан гнева. - Вы ещё лгать мне будете? Домой! И чтоб я вас не видел сегодня в школе!
- Выгнал? Пава выгнал? - набросятся ребята участливо.
- Да, - ответишь ты, и лицо твоё передёрнет идиотская улыбка. Заберёшь сумку и отправишься шататься по городу.
Паву боятся и уважают. Объясняет уроки он интересно. Историю я люблю и слушаю Паву всегда с удовольствием.
Из прежних учителей я на всю жизнь, пожалуй, запомнил Веру Владиславовну и Фаддея Петровича. Кстати, он уже не работает в школе. По болезни вышел на пенсию. Живёт там же, рядом с Дмитрием. Развёл кроликов. Удит рыбу. С Дмитрием разговаривает как с равным. Вместе они обрабатывают огород. Маня обед ему готовит. Живут одним семейством.
Математичка наша носит прозвище Японка. Она пожилая. Глаза у неё узенькие и раскосые, за что и прозвали её так. Она знаменитость. Говорят, ни один из её десятиклассников не провалил экзамена по математике при поступлении в институт.
Стоит получить у Японки двойку, она замучает тебя. Никогда не кричит. На её урок дежурный обязательно должен притащить в класс дополнительные доски. Вызывает сразу человек шесть. Пока готовят ответ вызванные, она спрашивает остальных. Если ты плохо учишься, каждый день будет вызывать тебя. Глазки у неё быстрые, зоркие. Слух великолепный. Если принял подсказку, она не кричит. "Садитесь. Вам два. Колёсников, к доске". И всё.
На шум не обращает внимания.
- Картавин болтает сегодня, - скажет вдруг. - Решите вот эту задачу. Посмотрим, отчего вам так весело. - Если решишь раз, второй, третий, она больше не придирается за разговоры.
На её уроках в классе стоит тихий гул рабочего улья. Вначале она ежедневно таскала меня к доске. Пришлось взяться основательно за её предметы. Я попал в разряд знающих, и она не тревожит меня.
Маму она знает. Встретила как-то на улице.
- Ну что ж, Екатерина Васильевна, - сказала она, - говорят, что я злая, придирчивая. Поругать вашего сына не могу.
И мама пришла домой довольная: такие слова- высшая похвала Японки.
Из нашего класса продолжают учёбу в десятилетке пятеро: Лягва, я, Витька, Лидочка Сивотина и Колька Шелестов. Трое ребят поступили в техникум. Об остальных мало что знаю.
Удивила всех Котлярова - вышла замуж за военного. Она уже беременна. Располнела. Щёки стали у неё красными. В городе редко появляется, должно быть стесняется. Лидочка Сивотина сказала мне:
- Она по нужде вышла.
- По какой нужде?
- Отца её убили на фронте. Их трое у матери. Она и вышла.
Мы с Лидочкой продолжаем сидеть вместе за партой. Меня удивил рассудительно-спокойный тон её.
- Ты бы могла так? - сказал я.
- У меня отец вернулся, - сказала она.
- Ну а если бы?
- У меня только брат. Да он и взрослый!
- Ну а всё-таки?
Она задумалась. Дело было на уроке географии. Учителя географии прозвали Дэнди. Стройный, в новеньком костюме, чистенький, он прохаживался по классу, поглядывал на носки своих блестящих туфель. Шелестов заикался у доски.
- Я бы не вышла, - сказала наконец Лидочка, - я бы устроилась в птицесовхоз работать.
Она помолчала, выждав, когда Дэнди отвернётся.
- Так я бы никогда не вышла, - продолжала она, - это ужасно! Ты видел его, Борька?
- Кого?
- Мужа Котляровой.
- Нет.
- Он старый, ему лет двадцать пять.
- Сивотина, - сказал Дэнди.
Лидочка встала.
- Вы о чём любезничаете? - Дэнди пригладил ладонью свои вьющиеся, очевидно завитые, волосы. Лицо у него бледное, подбородок острый. Он похож на Грибоедова.
- Садитесь, Сивотина, - сказал Дэнди.
- Знаешь, как они поженились? - сказала Лидочка, глядя на Шелестова.
- Нет.
- Это ужасно!.. Он квартировал у них. Помнишь, на лугу палатки стояли?
Я кивнул.
- Ну вот. Он купил корову, будто для себя. Овец завёл. А мать её ухаживала за этой скотиной, он платил ей деньги. Он приехал из Германии, у него были всякие вещи дорогие. Котлярова ничего и не подозревала. А когда она получила паспорт, он стал за ней ухаживать. Представляешь? Ужасно! Он ей и не говорил о своих намерениях. С матерью только шептался. Мать и заставила её. Как ты на это смотришь? Правда, ужасно?
- Ничего ужасного, - сказал я.
- Картавин! - сказал Дэнди.
Я встал.
- А вы о чём нашёптываете соседке?
- Ни о чём.
Дэнди стряхнул пальцем с плеча пушинку.
- Садитесь.
Лидочка взяла лист бумаги. Написала: "Неужели не ужасно? Вы, ребята, ничего не понимаете".
Я придвинул к себе лист и взял карандаш. "Если б это было ужасно, ты бы кричала, визжала и плакала. И кто узнал бы об этом, делал бы то же самое. А мы с тобой шепчемся на уроке и боимся не этого ужасного, а Дэнди. Значит, это не ужасно, а вполне нормально, обыкновенно. - Я подумал и добавил: - Ужасно от слова "ужас". Ты знаешь, что такое ужас?"
Я отодвинул лист. Шелестов всё заикается у доски. Лидочка написала:
"Ты придираешься к словам. Я бы повесилась, если бы мама заставляла меня выйти так замуж. Этого тебе мало? Разве не ужасно?"
Я написал: "Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь. Я знаю твоё будущее: ты выйдешь замуж за столетнего старика и у тебя будет десять человек детей. С утра до вечера они будут кричать: "Мама, каши!"
Лидочка прыснула в стол. Дэнди сказал:
- Сивотина, покажите, пожалуйста, мне эту бумажку. Я хочу тоже посмеяться. Весь класс желает посмеяться. Сивотина?
Лидочка встала, сунув лист под парту. Я забираю его. Витька сзади меня. Его рука выглядывает из-под парты. Исчезает вместе с листком.
- У меня ничего нет, - говорит она.
- А что же вы читали?
- Ничего.
- Что ж я, слепой? - Он поднялся на носки, покачиваясь. - Картавин.
Я встаю.
- Вы писали только что?
- Писал.
- Кому?
- Сам для себя. Я веду дневник. Мелькнула интересная мысль. И я записал.
- М-да… Садитесь. И вы садитесь. Дневник… И вы давно ведёте дневник, Картавин?
- Давно, Георгий Иванович. С детства.
Класс оживляется, ожидая дальнейшего разговора. Дэнди, я это знаю, горит желанием поострить. Но, взглянув на часы, удивлённо вскидывает брови, стучит указкой по столу. Урок продолжается.
От наших девчонок я узнал, что Дэнди приехал сюда из Курска. Здесь сошёлся с учительницей Махровой, ведущей младшие классы. Живёт у неё. Дэнди не кричит никогда на учеников. Ведёт себя так, будто ему безразлично, приготовил ты урок, нет ли. Но он наделён чутьём подмечать смешные, корявые чёрточки в человеке. И если недоволен учеником, запросто заставит хохотать над ним весь класс. Это хуже криков и ругани.
Я заметил, что девчонки чаще ребят попадают под его остроты. И особенно наши классные красавицы. У нас их три. Сивотина, Ира Байкова и Неля Сухорукова. Сивотиной достаются от Дэнди снисходительные остроты за её непоседливость. Она ведь отличница. Так как она пришла из семилетки, мне кажется, первое время к ней придирались учителя. Должно быть, им не верилось, что такая вертлявая и красивая девочка может хорошо учиться. Часто вызывали её к доске. Спрашивали из прошлого. Очутившись у доски или стоя за партой, Лидочка мигом меняется. Чёрные бровки её сходятся. В голове будто что-то включается, и она говорит без запинки. Забудет, посмотрит в пол, вскинет голову и опять говорит. Я всегда любуюсь и горжусь ею, когда она отвечает.
Ира Байкова "холодная красавица", так я назвал её мысленно. Весной и осенью она ходит в туфельках на каблучках и выглядит взрослой девушкой. У неё тонкая талия, длинные вьющиеся тёмные волосы. Иногда она стягивает их в пучок на затылке. Тогда отчётливо выделяются её гладкий выпуклый лоб, сросшиеся брови и прямой нос. Вид у неё делается особенно надменный. Сивотина представляется мне княжной Мэри. А Байкова - какой-то молодой, чрезвычайно гордой графиней. С ребятами почти не разговаривает. Из девочек она дружит, вернее беседует на переменках, с одной Надей Лебедевой, некрасивой и тихой ученицей, уступающей ей во всём.
Когда Байкову вызывают к доске, я смотрю на её махровые ресницы. Но у доски всё очарование её пропадает. Учится она посредственно. Кусает губы, вертит в руках ручку. И молчит. В такие минуты жалко её. Почему она не учит? Ей больше всего достаётся от Дэнди.
- Ирэна Байкова! - произносит он торжественно.
Она встаёт.
- Прошу вас к доске, - говорит он, глядя на неё пристально.
Она закусывает губу, мельком смотрит в учебник. Плывёт к доске, гордо откидывает волосы от щёк. Все тридцать пар глаз смотрят на неё. Молчание.
- Простите, вы приготовили урок? - Дэнди склоняет свою голову немного набок.
- Да. Я готовила.
- Прекрасно. Расскажите нам о климате Франции. О земледелии в этой стране. Прошу вас.
Байкова смотрит в окно. Длинные пальцы ломают карандаш.
- Франция - развитая капиталистическая страна, - начинает Байкова.
Сказав ещё несколько фраз, умолкает.
- Ну и что же? - говорит Дэнди, оглядывая её с ног до головы. - Дальше?
И ему, и всем ясно, что она не учила урока. Может, и учила, но плохо, и теперь всё забыла. Пава, Японка или немка Эмма Васильевна поставили бы ей двойку. Поворчали бы. Дэнди так просто её не отпустит. Сядет к столу, сидит молча, нагнетая тишину.
- Скажите, Ирэна, - произносит он чётко, вскидывая брови, упираясь левой рукой в бок и глядя куда-то поверх моей головы. Никто не зовёт её Ирэной, зовут просто Ирой. - Скажите, Ирэна Байкова, - повторяет он, - вы что, не любите эту страну и потому не пожелали прочесть о ней сорок строчек? Всего сорок строчек!
Молчание.
- Не нравится она вам? Странно… Говорят, молчание - знак согласия.
Он резко встаёт, начинает ходить.
- Не понимаю. Франция дала человечеству столько великих людей. Вы читаете литературу? Мопассан вам знаком?
Шумок прокатывается по классу. Мопассана читали, читают тайком.
Пол-урока Дэнди мучает её. На место она идёт пошатываясь, вся красная. И таким образом он заставил её учить. Она, злая, возненавидела Дэнди. И когда теперь отвечает ему, смотрит на него с такой ненавистью, что кажется, будь у неё в руке что-нибудь тяжёлое, ударила б его.
Неля Сухорукова учится средне, потому что взбалмошна. У неё огромные голубые глаза, которые никогда спокойно не смотрят. Стрижётся коротко. Постоянно дразнится, показывает язык, гримасничает. Руки и ноги у неё худые как палки. Вечно она носится по коридору как угорелая. Я её целовал во время переменки однажды. Лягва сочинил какой-то стишок про неё. Я хотел было прочесть вслух, она выхватила тетрадь, бросилась бежать. Поймал её под лестницей, ведущей на второй этаж.
- Дай сюда!
- Не дам!
Глаза её оказались прямо перед моими. Я чмокнул её в губы.
- Дашь?
- Не дам!
Я поцеловал ещё.
- Не дам, не дам!
Я поцеловал её в обе щеки, опять в губы.
Она выронила бумажку и убежала. Довольный, я вернулся в класс. Она показала мне язык и погрозила кулачком. По успеваемости она похожа на меня, на Лягву: периодами учится на одни пятёрки. Потом съезжает на четвёрки, тройки. Может сказать учителю, улыбаясь:
- Я сегодня не знаю урока.
- Что случилось?
- Не выучила.
- Почему, Сухорукова?
- Просто так.
И ей всё сходит с рук.
Конечно, Паве она такого не скажет. Но географу говорит. Дэнди начинает её мучить. Но Сухорукову он мучает без злобы, я бы сказал - любуясь ею, что всем нам заметно. И мы пользуемся этим.
- Нелька, - крикнет кто-нибудь из не приготовивших урок. А Дэнди обязательно должен его вызвать. - Откажись сегодня. Миленькая, откажись!
- Надоел он мне! - скажет Неля.
- Ну прошу тебя.
- Американку за это. Идёт?
- Идёт!
И едва учитель проверит по списку присутствующих, Сухорукова тянет руку. Теперь уж почему-то робким голосом говорит, что урок не приготовила.
Тут Дэнди расцветает в улыбке, вызывает её. Минут двадцать изощряется в остроумии. Посадив её на место, приступает к объяснению следующего урока.
Среди других девочек есть просто красивые, хорошенькие, некрасивые, все они на виду. Каждая из них чем-то выделяется. С каждой может что-нибудь да случиться. С незаметными ничего не случается. В нашем классе учится Ховалева Катя. Маленькая, кругленькая, краснощёкая, сидит себе тихонько в третьем ряду у стенки вместе с отличницей Баранкиной. На переменках не бегает, не разговаривает ни на уроках, ни после них. У доски отвечает тихим, ровным голоском. Она так скромна, что даже Дэнди, проверяя присутствующих и назвав её фамилию, не отрывает глаз от журнала, не смотрит, здесь она или нет. Однажды Ховалева заболела. Не показывается в школу день, второй. Лишь на третий день соседка её, сутулая пухлая и вредная отличница Баранкина, сказала удивлённо:
- Девочки, а ведь Ховалевой нет в классе. Она и вчера, кажется, не была…
Среди ребят у нас нет таких незаметных. Есть один тихий мальчик - Лёша Соколов. Так Лёша и знаменит своей кротостью. Даже учителя невольно подшучивают над ним за это.
Учитель физики Вадим Семёнович, оглядев класс перед уроком, улыбнётся и скажет:
- Лёша здесь, - значит, полный порядок. Можно начинать урок.
Лёша слаб, хил. Меньше всех ростом. Обидит кто его, он уткнётся в парту, глаза его нальются слезами. Удивлённо оглядывается. Конечно, специально его никто не обижает. Я бы первый дал взбучку тому, кто тронул бы его. Но нечаянно всё можно сделать.
9
На уроке немецкого языка получаю записочку от Лягвы: "Пойдёшь или нет? Тебя будут ждать. Сегодня там веч-ка". Слово "будут" жирно подчёркнуто. Сижу, думаю, смотрю на подкрашенные брови учительницы, на её вывернутые губы, которые она, объясняя что-нибудь, ещё больше выворачивает. Либо, наоборот, делает так, что они на секунду исчезают во рту. И тотчас, с каким-то хлопающим звуком, рот её раскрывается и губы снова появляются. Говорит она подёргивая головой, стараясь зачем-то откинуть её как можно больше назад. В глаза никому никогда не глядит, как это любит делать Дэнди. Взгляд немки устремлён всегда поверх голов. Она чистокровная немка, как говорит Лягва. Родилась и выросла в Поволжье. Во время войны работала переводчицей.
Эмма Васильевна не любит девочек. Когда они отвечают, она смотрит в окно либо в журнал. Или с равнодушным видом прохаживается между партами. Никогда не задаёт им дополнительных вопросов.
- Вы кончили? - скажет.
- Да.
- Садитесь.
Отвечает ей парень, Эмма Васильевна слушает внимательно. Смотрит в глаза, задавая вопрос. Ждёт ответа и, кажется, мысленно просит: "Ну ответь. Господи, неужели ты этого не знаешь? Хотела поставить тебе пятёрку, а ты еле на четвёрку тянешь". Резко отвернётся, произнесёт этот свой хлопающий звук губами.
- Что ж, садитесь. Сегодня вам "четыре".
Понаблюдав за немкой, я пишу на Лягвиной записке: "Не пойду". Передаю ему. Он приглашает меня вечером в пригород к каким-то девушкам. По его словам, они весёлые и покладистые. Не то что наши школьные гордячки! Собираются там девчата у какой-то Вали. Взрослых не бывает во время вечеринок. И одна девушка, Маруся, знает меня, и я ей якобы нравлюсь.
Я говорил Лягве:
- Покажи мне её.
Он водил меня за город, мы толкались возле чайной у Дома крестьянина. Эта Маруся работает официанткой в чайной. Она рослая, лицо у неё смуглое, как у цыганки. Она показалась мне красивой. Но я сказал Лягве, что Маруся не то. Что именно "не то", я сам не знаю. Сказал это с глубокомысленным видом, думая, зачем я пойду. О чём буду говорить? Допустим, я заявлюсь к ним в компанию, буду казаться весёлым. Лягва говорит, они там выпивают. А когда выпьешь, делаешься развязней. А потом что? Надо будет гулять с ней, с этой Марусей? О чём с ней толковать, я же не знаю её!