Содержание:
О СЕБЕ 1
Глава 1 2
Глава 2 2
Глава 3 3
Глава 4 4
Глава 5 5
Глава 6 7
Глава 7 8
Глава 8 8
Глава 9 9
Глава 10 9
Глава 11 10
Глава 12 11
Глава 13 12
Глава 14 12
Глава 15 13
Глава 16 14
Глава 17 15
Глава 18 16
Глава 19 16
Глава 20 17
Глава 21 17
Глава 22 18
Глава 23 19
Глава 24 19
Глава 25 20
Глава 26 21
Глава 27 21
Глава 28 23
Глава 29 23
Глава 30 23
Глава 31 24
Глава 32 25
Глава 33 25
Глава 34 26
Глава 35 26
Глава 36 26
Глава 37 27
Глава 38 27
Глава 39 28
Глава 40 29
Глава 41 29
Глава 42 30
Глава 43 30
Глава 44 31
Глава 45 31
Глава 46 32
Глава 47 32
Глава 48 35
Экипажи готовить надо
О СЕБЕ
Село Ново-Карасук, в котором я родился в 1937 году, стояло, помнится, на высокой гриве. Под обрывом плескалось большое синее озеро, неподалеку была речка и другие озера с какими-то звучными и нездешними названиями: Сазыкуль, Ачикуль, Калыкуль, Синьгуль, Сарапуль… До районного центра Крутинки от нас было пятьдесят нелегких километров, до областного города Омска - все триста.
Дважды в год, весной и осенью, тяжелыми, медленными косяками тянулись над деревней казарки, и с неба днем и ночью, иногда по целым неделям, слышались их жалобные крики: "Кли́вли! Кли́вли!". Нигде и никогда потом не видел я таких нескончаемых птичьих караванов. Видимо, как раз над нашими озерами и лесами пролегал один из их вечных маршрутов.
Добрую треть учеников первого класса составляли Черноусовы, одних только Анатолиев с этой фамилией было четверо. Во избежание путаницы учительница каждому из Анатолиев присвоила номер. Когда наступала моя очередь отвечать урок, учительница говорила: "К доске пойдет Черноусов Анатолий Третий". Однако среди моих сверстников эта монархическая нумерация не привилась, и они меня звали Толькой Антоновым. Это означало - тот самый, у которого дед Антон. Не по отцу называли, так как отец мой Трофим Антонович к тому времени уже лежал в далекой донецкой земле, в братской могиле; не по матери называли, так как мать моя, Евдокия Ивановна, после похоронной уехала от нас на станцию к своей одинокой сестре. С собой она меня не взяла, потому что на станции было еще более голодно, чем в деревне.
Дед Антон учил меня плести сети и ловить ими рыбу, косить сено и вершить зароды, выделывать овчины и дубить кожи, шить обутки и ставить капканы, вить веревки и смолить лодку, снаряжать патроны и стрелять из ружья, предугадывать погоду по цвету зари и определять время по длине собственной тени.
А кроме того, он учил меня пасти коров, ибо был он колхозным пастухом и свое дело знал хорошо. Мне иногда думается, что он пас коров, сам того не ведая, в соответствии с требованиями современной сельскохозяйственной науки. Просто он знал все окрестные поля, согры, луга, колки, гривы, солонцы и болота настолько, что коровушки у него получали сначала закуску, потом первое блюдо, затем второе и третье, а под конец, как полагается, десерт. Ну и, разумеется, вовремя - водопой и "мертвый час"… Причем, выпасы никогда не вытаптывались и не истощались, дед давал им отдохнуть, чередовал их в строгой последовательности.
Когда колхоз за перевыполнение плана по молоку один из первых в области в качестве премии получил "Победу", деда моего, во всех его пастушеских доспехах, посадили в машину и торжественно прокатили взад-вперед на глазах у всего села. Шел деду в то время 73-й год.
У каждого, наверное, был в детстве человек, о котором можно сказать - он ввел меня в мир. Так вот, в мир озер, лесов и полей, в мир простого и неустанного труда ввел меня дед Антон. Именно он научил меня упорствовать в любой работе. "Глаза, брат, страшатся, - говаривал он, - а руки делают…"
Расширили же мир, открытый дедом, книги. Конечно, и школа, и учителя, но главное - книги.
Первая книжка, которую я прочитал, когда мне было шесть лет, называлась: "На великом морском пути". Написал ее Виталий Бланки. В книжке говорилось о великих перелетах птиц, а "главной героиней" была казарка. Так впервые узнал я, что казарки, пролетал осенью над нашим селом, устремляются, оказывается, в дальние страны, туда, где есть незамерзающие, теплые моря…
Читал я обычно вслух, и дед Антон, подшивая дратвой пимы, время от времени прерывал свое занятие, вздыхал и задумчиво произносил: "Смотри-ка, паря…"
В возрасте 17 лет я первый раз увидел трамвай, первый раз увидел город. И те годы, что провел в стенах Омского политехнического института, были годами познания города, машин, точных наук, годами знакомства с театром, музыкой, живописью, спортом и общественной работой.
Учась на третьем курсе, написал первую свою небольшую корреспонденцию для областной молодежной газеты "Молодой сибиряк". Когда корреспонденцию напечатали, то моего в ней осталось всего одна фраза и подпись. Читал и с ужасом убеждался, что все перепутал, переврал - имена, фамилии, события, названия, а опытный редактор, перепроверив факты, сам заново написал корреспонденцию, оставив нетронутой в моей писанине одну-единственную фразу.
В 1959 году по распределению приехал в Новосибирск. Завод, работа слесарем-сборщиком, инженером-конструктором, постижение сути своей специальности; а кроме того - общественная работа в качестве пионервожатого, секретаря комсомольского бюро.
Потом три года преподавал в техникуме, шесть лет в Новосибирском институте инженеров железнодорожного транспорта. Считал и считаю, что преподавательская, воспитательская, вообще педагогическая деятельность - одно из самых увлекательных и интересных занятий на земле.
Ну, а еще, конечно, путешествия…
Пешком путешествовал по Уралу, по Горному Алтаю, в Полесье, в Карпатах, в Крыму, на Кавказе. На байдарках - по Иртышу. На шлюпках - по Телецкому озеру. На поезде - по Прибалтике и Средней Азии. На теплоходе - по Ангаре, Байкалу, Днепру и Черному морю. На лыжах - по Новосибирской области, по Горной Шории, в Саянах и в Карпатах. В 1963 году участвовал в археологической экспедиции. Бывал со спелеологами в пещерах. А лето 1970 года провел в экспедиции к месту падения Тунгусского метеорита.
Со школьных лет веду дневник. Теперь это уже стопка из восемнадцати общих тетрадей, густо исписанных то ручкой, то карандашом. На некоторых страницах пятна - писал, значит, под дождем; одна тетрадь побывала в воде - затопляло лодку; есть и прожженные страницы - сигаретой ли, искоркой ли от костра; встречаются записи, разобрать которые почти невозможно, потому что делались они на морозе, где-нибудь в лыжном походе в горах. В тетрадях - "зарисовки с натуры", раздумья о себе и об окружающем, стихи и цитаты из прочитанных книг.
Первый рассказ мой был опубликован в 1968 году в журнале "Сибирские огни". Назывался рассказ: "Хобби инженера Забродина".
А в следующем, 1969 году в Москве состоялось V Всесоюзное совещание молодых писателей, участником которого мне посчастливилось быть. Дни совещания - незабываемые дни. Семинаром, к которому я был причислен, руководили такие замечательные писатели, как Георгий Марков и Ефим Пермитин. Чувство окрыления - так, пожалуй, точнее всего будет назвать то состояние, в котором все мы тогда находились. Никогда не забуду напутственных слов, которыми покойный Ефим Николаевич Пермитин сопроводил публикацию моего рассказа "Поединок" в "Литературной газете":
"…Сделан первый шаг. Впереди основной семинар - жизнь. Большого труда и доброго пути, мой молодой земляк!"
За три года, что прошли со времени совещания, мои рассказы и повести публиковались в журналах "Смена", "Советская литература", "Сибирские огни", "Уральский следопыт", в альманахе "Тропинка", в коллективном сборнике "Письма идут месяц". В 1971 году в Западно-Сибирском книжном издательстве вышла первая книжка.
Однако я до сих пор не уверен, что сделан "второй шаг". А ведь когда-то надо сделать и третий, и четвертый, и каждый из них гораздо труднее, чем предыдущий…
Помогают друзья: говорят - не отчаивайся; помогают письма читателей: вселяют уверенность; помогает забота старших товарищей. А еще… когда трудно, из далекого детства ободряюще смотрит дед Антон и говорит: "Глаза, брат, страшатся, а руки делают…"
Анатолий Черноусов
Глава 1
Педагог третьего отряда Анна Петровна была очень встревожена. Еще утром заметила она отсутствие в отряде четверых пионеров, но все надеялась, что уж к обеду-то голубчики непременно заявятся. Обед, однако, подходил к концу, а четыре места за столом так и остались пустыми. Остыл жирный борщ в тарелках, остыли тефтели с картофельным гарниром, нетронутым стоял компот в стаканах.
В столовой затихал гул голосов, дозвякивали ложки, дожевывались компотные фрукты, дежурный отряд, весь в белом, принялся за уборку.
"Неужели побег?" - думала Анна Петровна, все еще ожидая, что вот-вот в дверях появятся эти четверо и, виновато опустив глаза, двинутся в ее сторону, к столу, где только что обедал отряд. Но четверо не появлялись.
Анна Петровна поднялась, прошла между столами, еще заставленными грязной посудой, усыпанными хлебными крошками и урюковыми косточками. Вышла из столовой и по гнетущей полдневной жаре добралась до своего корпуса. С минуту постояла на террасе, прислушиваясь к голосам, доносящимся из палаты мальчиков, потом строго заглянула в приоткрытую дверь. В палате мгновенно стихли разговоры, глаза стали закрываться, носы усиленно посапывать - мертвый час. Обычно вид примерно отдыхающих под белыми простынками пионеров доставлял Анне Петровне удовольствие, но сегодня…
"Ну и детки пошли, - подумала она, отметив это притворство, а также и то, что три кровати остались неразобранными, - черт знает, что за дети!".
В палате девочек тоже пустовала одна кровать.
"Черт знает, что за дети!".
Анна Петровна принялась ходить по террасе от одной двери до другой.
"Убежали! Групповой побег… Где они сейчас? Что делают? А вдруг…"
И стали вспоминаться разные случаи, когда пионеры тонули, блуждали в лесу, травились ядовитыми грибами… А потом - следствие, допросы, скажите, гражданка Васильева Анна Петровна, когда обнаружили вы отсутствие в отряде пионеров?
Анна Петровна почувствовала, что ей не хватает воздуху, опустилась на табуретку, стоящую у перил.
И ведь не хотела нынче в лагерь, не хотела! Устала за год, отдохнуть бы, почитать, поездить на пляж всей семьей, а вместо этого опять нервотрепка! И все из-за льготных путевок, пропади они пропадом! Да в прошлые годы было еще ничего, с самого начала возьмешь пионеров в руки, а потом без горя, без заботушки. Что делать, чем их занять, она, Анна Петровна, знала. Нынче же невозможно, невозможно! И отряд попался хулиган на хулигане, и вожатый вон…
Анна Петровна осуждающе покосилась в сторону беседки, что стояла неподалеку от палаты. В тени беседки на красном надувном матрасе лежал вожатый и, подперев кулаком бородатую голову, читал. Длинные ноги в черных штанах и стоптанных сандалетах торчали из беседки. Солнце припекало ноги, и время от времени вожатый убирал их в тень.
"Никудышный вожатый, - подумала Анна Петровна. - Только и заботы, что учебники листать. В университет, говорит, готовлюсь, физиком хочу стать. Ученый!.. Смех один… Да, может, и станет, только мне-то от этого?.. Мне помощник нужен, а не…"
- Иван Ильич! - громко окликнула она вожатого. И смотрела, как он закрывает книгу, поднимается и не спеша идет к террасе. - Вы бы хоть изредка интересовались, что в отряде-то творится. Ведь четверых сегодня с утра нет…
- Четверых… С утра? - видно было, что он еще не пришел в себя, не очнулся от чтения.
- Спрашивала ребят, пожимают плечами, глаза в сторону - не знаем. Знают, но не хотят выдавать, это же ясно.
- Купаются где-нибудь, жарища-то вон… - подавив зевок, начал было вожатый.
- Купаются! - перебила Анна Петровна, чувствуя, что еще мгновение, еще слово, и она не сдержится, накричит на него. - Какой вы, право… Ну, а если утонут? В заливе же глубь страшенная, заплыл далеко, ноги судорогой свело - и готов. Или заблудятся: леса-то вон какие кругом… Да если бы одни мальчишки, ну, еще полбеды, а то ведь девчонка с ними, соображаете? Трое мальчишек, и она… А что случись? Уголовное дело!
- Кто хоть убежал-то?
- Муханов, Анохин и, конечно же, Ширяев…
- Опять Ширяев?.. Ну, смотри-ка… А девочка?
- Пинигина.
- Пинигина, Пинигина, погоди, погоди, - вспоминал он. - Ах, Пинигина! - И сонноватая физиономия: умиленно расплылась.
- Да, Пинигина, - повторила Анна Петровна, - дочка нашей кастелянши. Не понимаю, чему вы улыбаетесь. Девчонка разболтанная. Вся, видно, в мамочку пошла…
- Не знаю, какая у нее мать, а знаю саму девочку. И уверен: там, где Людка Пинигина, ничего плохого быть не может.
"Невозможный тип", - подумала Анна Петровна, а вслух сказала, как оттрубила:
- После полдника пойдете искать, Иван Ильич. И не возвращайтесь, пока не найдете.
- Да зачем их искать?.. Никуда не денутся, к отбою заявятся как миленькие. Спать-то им где?
- Ну, вот что, Иван Ильич, или вы пойдете искать, или…
- Да пойду, пойду, разве я против? - и, направляясь к своей беседке, пробурчал: - Пойду, если уж вы… так беспокоитесь…
"Еще и лодырь к тому же!" - подумала Анна Петровна, с презрением глядя в мускулистую спину помощника.
Глава 2
После полдника вожатый третьего отряда Иван Ильич Кувшинников зашел в палату, сбросил стоптанные сандалеты, надел кеды и отправился искать пропавших пионеров.
"Перепугалась, - подумал он. - "Заблудятся", "утонут"… Почему они удрали? - вот над чем бы надо голову ломать. И кто удрал? Ширяев Юрка, который уж наверняка соображал, на что идет. Ведь ему было последнее предупреждение!".
Юрка Ширяев… Иван познакомился с ним в первую же ночь в лагере. После долгого суматошного дня (сборы у дворца культуры, наказы родителей, посадка в автобусы, длинная тряская дорога, устройство в палатах, получение постельных принадлежностей, первый ужин, галдеж, бесконечные вопросы, беготня) Иван рухнул в прохладную постель с намерением заснуть побыстрее и отоспаться поосновательней.
Но не тут-то было. Пацаны, выждав минуту-другую и решив, что вожатый спит, начали перешептываться, ворочаться, вставать; палата наполнилась шорохами, придавленным смехом, скрипом кроватных сеток. А он, Иван, лежал тихонько и не знал, что делать. Растерялся. Просто лежал затаившись и по звукам и неясным движениям угадывал, что вытворяют пионеры.
Вот кого-то накормили зубной пастой, кого-то, задремавшего, привязали к кровати ремнями, кому-то разукрашивали карандашом лицо.
- Тш! - предупреждали обиженного, собравшегося возмущаться. - Тш! Разбудишь вожатого, так и знай…
Потом осмелели совсем. Подушки, кеды, булки стали летать из одного конца в другой, захихикал кто-то громко, возня усилилась. А Ивану вспомнился разговор с секретарем заводского комитета комсомола. Кеша нашел Ивана в цехе и знаком попросил выключить пневматическую дрель.
- Слушай, Ваня, друг, - молящим голосом сказал Кеша, когда дрель перестала гудеть, - выручай, горю! - И пожаловался, что второй день носится по заводу, изыскивая кадры для пионерлагеря.
- Да ты что! - удивился Иван. - Какой из меня вожатый?
- Школьников подшефных в поход водил? - Кеша загнул на руке один палец. - Водил. Значит, опыт работы с пионерами имеешь? Имеешь. Общественник? Общественник. Ударник? Ударник. Так неужели с пацанами не справишься?
- Не знаю, не знаю… Да и некогда мне. Поступать я решил в этом году.
- Вот и отлично! - воскликнул Кеша. - Бери с собой учебники. Там ведь рай, не работа! Времени свободного будет навалом, плюс к этому - берег моря, сосновый бор, а воздух, воздух! - Он даже глаза зажмурил, будто представил себя на месте Ивана. - Загоришь, отдохнешь, ну, по рукам, что ли?
"Эх ты, Кеша, Кеша, - думал Иван, слушая и наблюдая тех, с кем, по Кешиному мнению, можно справиться играючи. - Сам-то ты, Кеша, видно, ни разу здесь не бывал. Что вот делать? Заорать? Вежливо попросить? Пригрозить? Или как-то по-хорошему? Дров бы не наломать в самом-то начале…"
А шум, между тем, нарастал. Теперь уже заворочались на ближайших к Ивану кроватях, задвигали ногами, завертелись с боку на бок, будто бессонница охватила всех, будто муравьи в постели поналезли…
И вот тогда-то он вспомнил о своем магнитофоне. Усмехнувшись, протянул руку, осторожненько нащупал крышку, открыл ее, вставил штекер микрофона в гнездо и, улучив удобный момент, надавил на кнопку записи.
- Тише вы, шкеты! - насторожился один из озорников.
- Да можешь не волноваться! Спит он без задних ног! - успокоил другой.
- Бороду задрал…
Взрыв приглушенного смеха.
- Ему счас хоть бороду остриги!
- Ширяй, Ширяй, у тебя е?..
- Шу-шу-шу…
- Ох ты, "Шипочка"! Давай! - и закурили. Три уголька насчитал Иван на кроватях.
"Ну, архаровцы, погодите, - думал он, - я вам завтра устрою…"
- Ширяй, Ширяй, - канючил кто-то, - ну дай, ну че ты жмешься? Я же отдам, у меня "Беломор" в дупле.