На опушке густого леса среди высоких пней стоят пять срубов, сооруженных на скорую руку, без крыш. Тихо и пусто. Блестят на солнце жестяные банки из-под консервов, жужжат большие зеленые мухи да комары. Все геологи работают в поле.
С нашим прибытием на базе сразу становится людно и шумно.
Вечером, широко шагая среди вьючных ящиков, Валентин Александрович "делит владения". Обращаясь к Наташе, слушающей его с серьезным видом, чуть наклонив голову, он говорит:
- Ваша партия будет работать напротив базы, начиная с устья ключа Трех медведей и выше до реки Дебина. До прихода лошадей дней десять придется поработать без транспорта. Партия Семенова будет рядом с нами, ниже по течению. А вы со Степаном, - обращается он ко мне, - сплавитесь еще ниже до ручья Хатыннаха-Кочинского. По этому ручью и пройдет ваш маршрут.
В сборах незаметно прошло три дня. Уже погрузившись на кунгасы, отплыли к местам своих работ партии Наташи Наумовой и Березкина. Мы со Степаном тоже готовы к выходу, но одно событие нас задерживает. Ранним утром причаливает кунгас. Из него быстро выскакивает высокий, широкоплечий человек с рыжей бородой. Он энергично распоряжается, помогая причаливать.
- Билибин, - крепко пожимает он нам руки и сразу обращается к Цареградскому: - Валентин Александрович, завтра надо обязательно плыть на прииски. Предполагается произвести общую оценку колымской тайги и наметить план дальнейшего освоения края. Конференция будет на приисках. Наше - геологов и разведчиков - присутствие там обязательно.
На следующее утро наш кунгас быстро плывет вниз по реке. Проплываем мимо белых палаток партии Наумовой. На берегу виднеются тоненькие фигурки, машущие нам руками.
- В маршрут; видно, не пошли, дождя испугались, - недовольно ворчит Цареградский, смотря на низкие серые облака, из которых уже начал накрапывать дождь.
На Билибина проплывающие мимо нас горы действуют, как крепкое вино. Показывая на обнажения, он с увлечением говорит о геологических богатствах края. Его загорелое лицо, покрытое веснушками, розовеет под тонкой кожей, глаза блестят.
Затаив дыхание, мы слушаем его, и в нашем воображении возникает как бы огромная панорама всего Крайнего Северо-Востока. Билибин, как художник, широкими мазками рисует нам будущее этого края. Потом, видно, вспомнив что-то, прерывает свой рассказ.
- Сейчас мне не верят, - чуть помолчав, продолжает он. - Часто называют фантазером, смеются, когда я называю геологические запасы Колымы… Но, говорят, хорошо смеется тот, кто смеется последним. В ближайшие годы Колымский край покажет себя. В Москве уже заинтересовались им, я там после первой экспедиции сделал несколько докладов. Уверен, что освоение этой богатейшей части страны начнется в ближайшее время с таким размахом, который и не снился скептикам. Самое главное, нужна дорога от моря до приисков. Дорога - это ключ, который отомкнет все богатства Колымы… - заканчивает он.
Проплываем мимо ключа, в устье которого белеют палатки партии Березкина. Он узнал Билибина и что-то кричит, размахивая руками.
Дождь накрапывает все сильнее и сильнее. Торопливо натягиваем брезент и прячемся под него.
Степан в кожаном костюме стоит за кормовым веслом. С обвислых полей его шляпы струйками стекает вода.
Спустя полчаса причаливаем в устье ручья Березового. С большим трудом разводим костер и в последний раз пьем чай все вместе.
- Ваша задача - разведать ключ и назад, - говорит Цареградский, заворачиваясь поплотнее в плащ. - С приисков мы быстро вернемся.
Мы со Степаном, мокрые, стоим у костра, с грустью провожая глазами кунгас, постепенно исчезающий в сетке дождя. Пес Демка, неразлучный спутник Степана, жмется к ногам.
Низкое серое небо, кажется, придавило к земле все живое. Темно-коричневая река грозно мчится мимо нас. Так же пасмурно и тоскливо становится на душе. Но распускать себя в тайге нельзя. Я встряхиваюсь.
- Ну, давай, Степан, с десяток километров обработаем, да и на ночлег. Ты бери пробы, а я поведу съемку.
Дождь идет беспрерывно. Откуда-то налетел резкий порывистый ветер. Вода в ручье прибывает на глазах, и вскоре он превращается в солидную речку. Ноги скользят по сероватой глине. Лямки наших "сидоров" давят на плечи. Идти становится все труднее. От самого устья пробираемся сквозь березняк. Из-за него и ключ называется Хатыннах, что значит "Березовый". Вдоль по ручью есть знаки золота, но вода залила все удобные для взятия проб места. Мы со Степаном вымокли до нитки, с веток густого кустарника холодные капли воды брызгают в лицо, попадают за ворот. Стемнело. Дождь с порывами холодного ветра не перестает.
Наскоро выбираем место повыше; стелим ветки, на них бурку, натягиваем сверху палатку-полог.
Дождь, как нарочно, припустил еще сильнее. Закусив холодными мясными консервами, забираемся под полог. Тесно прижавшись друг к другу, скоро согреваемся. Мокрый Демка располагается в ногах. Засыпаем, как убитые.
Утром слышу, как дождь продолжает нудно шуршать по палатке, то затихая, то усиливаясь. Не хочется шевелиться, страшно прикоснуться к мокрому пологу.
Наконец Степан неохотно выглядывает наружу. Свинцовые тучи низко и быстро движутся на север, холодный ветер пригибает мокрый кустарник до земли.
- Да мы прямо в луже спали, - с изумлением говорит Степан, - кругом вода, а мы в бурке, как в ванне, лежим. - Он быстро на четвереньках выползает из-под полога.
В этот момент чувствую, что мне под бок полилась холодная вода через край бурки. Вскакиваю, как ужаленный, и следую за Степаном.
Ручей за ночь вышел из берегов, залил прибрежные кусты.
- Да, Степан, дело наше табак, пробы брать негде… - Я - сокрушенно качаю головой и вдруг вспоминаю: где-то здесь, километрах в пяти, по словам Цареградского, должны быть три разведочных шурфа, выбитых в прошлом году старателями. Ведь можно найти их, опробовать выброшенную из них породу… Я по дороге проведу геологическую и глазомерную съемку…
Действительно, километров через пять мы подходим к заваленным, полным воды шурфам. В первой же пробе вымываем весовые зраки золота.
- Ключ этот, Степан, обязательно надо как следует разведать, - говорю я, закончив опробование навала, и намечаю места для будущей поисковой линии.
На следующий день мы доходим до вершины ключа. Дождь продолжает идти.
- Жаль, что нет у нас лошадей, - говорю я. - Нужно бы через перевал спуститься на соседнюю реку и опробовать ее. Все говорит за то, что мы идем вдоль золотоносной зоны.
Но увы, пешим ходом, с "сидорами" за плечами, много не сделаешь. Скрепя сердце я предлагаю возвратиться назад.
Через два года в долине соседней реки, куда мы не смогли попасть, было найдено богатейшее, больше того - редчайшее россыпное месторождение золота.
Маленькая начальница
- Я так довольна, что вы будете работать в нашей партии, теперь мы обязательно найдем металл, - говорит Наташа, прикрывая рукой лицо от жарко горящего костра. В глубине души я доволен, что Цареградский послал меня работать в партию Наташи Наумовой вместо заболевшего старика прораба Федора Ивановича. Меня несколько смущало только то, что моей начальницей будет Наташа.
- Честное слово, Иннокентий Иванович, буду во всем слушаться вас, опытного таежника, - горячо уверяет она меня. - Нет, правда! Позавчера мы чуть было не были наказаны за непослушание. Рано утром мы с Верой, захватив с собой рабочего Опанаса, без оружия отправились в маршрут. Я шла впереди, и, кроме геологического молотка, у меня в руках ничего не было. Выбравшись на водораздел, мы невольно залюбовались просторами реки Колымы. В устье ручья Трех медведей были наши палатки. Казалось, до них рукой подать, но мы теперь по опыту знали, что тут верных километров шесть - семь. Склоны гор покрыты красными, желтыми, оранжевыми и зелеными пятнами. Ну, прямо левитановская "Золотая осень". "Давно ли мы шумной ватагой покинули Московский университет, и вот я уже забралась почти на край земли", - думала я, шагая по чуть заметной, вьющейся среди кустов стланика тропке. Вдруг ясно слышу, впереди кто-то сопит и тяжело дышит. Мы остановились, как вкопанные, и прислушались. В густом стланике слышались глубокие вздохи, и потом из-за кустов появился огромный лохматый бурый медведь. Он подымался вверх, навстречу нам, по своей тропке. Мы замерли. Я сразу почувствовала себя маленькой-маленькой и беспомощной перед громадным зверем. Я пронзительно закричала. Но медведь, не обращая внимания на крики, продолжал приближаться к нам. Он был от нас уже метрах в двадцати, когда наш обычно неповоротливый Опанас, вырвав у меня геологический молоток, стал кричать и бить по дну чайника, привязанного у него к рюкзаку, с такой силой, что брызгами полетела эмаль.
Медведь остановился, вскинул голову. Увидев нас, рявкнул от неожиданности, привстал на задние лапы. Через мгновение отскочил в сторону и исчез в кустах. Опанас, дико крича, продолжал с остервенением бить по чайнику. Опомнившись, я отобрала у него свой молоток. Несчастный чайник был пробит чуть не до дыр. Убежав подальше от опасного места, мы упали на лужайку и долго нервно хохотали.
- Федору Ивановичу о нашей встрече мы решили не говорить. Вам первому рассказываю, - смеется Наташа, поправляя палкой дрова в костре. - Ну, а теперь пора и на боковую, - встав, говорит она, - завтра нужно идти в тяжелый маршрут через водораздел в долину Дебина. Не знаю, как мы переберемся, - озабоченно смотрит Наташа на темнеющие горы.
Утром, свернув палатки и навьючив лошадей, девушки отправляются в маршрут по пологому водоразделу. Их сопровождает флегматичный украинец Опанас. Егор Ананьевич Винокуров, покуривая трубку, ведет за собой трех лошадей с огромными вьюками.
Мы с промывальщиком Беловым, прихватив одну из лошадей, отправляемся по долине притока ручья Трех медведей, чтобы провести опробование и геологическую съемку. С Наташей мы условились о месте встречи в долине реки Дебина.
Вечером, закончив разведку ключа, поднимаемся на водораздел. Солнце давно скрылось за горами. Вечерняя заря приобрела сиреневые тона. Перед нами широкая долина Дебина, но нигде не видно дыма от костра, не белеют палатки.
- Где мы найдем наших? - беспокоится Белов.
Выбрав направление, мы начинаем спускаться в долину, продолжая вести глазомерную съемку.
- Смотрите, вон костер! - радостно кричит Белов, показывая на чуть видную искорку далеко внизу. Я засекаю направление. По болоту, в темноте, спотыкаясь, проваливаясь, чертыхаясь, мы долго бредем, пересекая долину, и, наконец, подходим к палаткам.
- А мы думали, что вы заблудились и вас придется искать, - радостно кричит Наташа.
В нашей палатке чисто, тепло и уютно. На полу подостлан брезент. Девушки в лыжных костюмах, в тапочках, согнувшись над импровизированным столом, сделанным из вьючных ящиков, при свечке сводят дневной маршрут. Я занят тем же. Быть может, чаще, чем следует, поглядываю на склоненную голову Наташи, окруженную, как сиянием, ореолом светлых волос, меняющих свой цвет при колеблющемся неверном свете. Перехватив мой пристальный взгляд, Наташа чуть заметно улыбается и еще ниже склоняется над картой.
"Я, наверное, останусь старой девой, - вспоминаются мне сказанные как-то ею слова. - Девушкам-геологам вообще не следует заводить семью. Заведется семья - и прощай, геология, ее вытеснят кухня, пеленки и дети…"
Улыбнувшись, я тоже склоняюсь над картой.
Судя по взятым пробам, разведанный нами ключ явно содержит промышленные запасы золота. Я мысленно представляю себе довольную улыбку Наташи, когда она услышит от нас об открытии. Настроение хорошее, несмотря на то, что погода в конец испортилась, и сейчас на долины и сопки, не переставая, сыплется мелкая снежная крупа.
На следующий вечер мы долго ожидаем возвращения наших девушек.
- Что ужинать будете или подождете начальника, - спрашивает наш "шеф-повар" Гарин. - Американцу, конечно, подать кружку холодного компота? - обращается он к Белову.
- Подавай, да живо. На одной ноге. Как я в баре виски подавал, - смеется Белов.
- За что это тебя так странно прозвали? - спрашиваю я, снимая мокрые сапоги.
- Да я-в Америке прожил почти пятнадцать лет. Длинная это история, - говорит Белов, отпивая большими глотками холодный компот и поглаживая свою бритую голову. - Родился я в Гродненской губернии, близ местечка Озерки. Очень бедно мы жили: земля вся была помещиков. Много тогда народу из наших мест уезжало в Америку. Сын нашего соседа Станислав тоже туда уехал. Он считался женихом моей сестренки Маруси. Через год выписал ее в Америку. Прислал два билета на пароход. В письме он писал, что работает конюхом у судьи в Нью-Орлеане. Хозяин в счет жалованья одолжил ему денег, чтобы привезти невесту из России. "Ты будешь работать горничной у судьи. Найдется работа и твоему брату", - писал Станислав.
Так вот и уехал я с сестрой в Америку. Это было в 1905 году. В Нью-Орлеане нас встретил Станислав и привез в дом шерифа. Толстый судья, желая, видимо, сразу расположить меня к себе, подарил мне красивые ручные часы. От щедрого подарка я был на седьмом небе и, как оглашенный, неделю проработал в саду у судьи бесплатно. Через два месяца мои часы уже не ходили… Это были обыкновенные штампованные часы, долларовой стоимости, как объяснили мне потом мои новые приятели, рабочие кожевенного завода.
Я был молодой и сильный парень, работа у меня горела в руках. Через год я уже в Чикаго. Оттуда в погоне за работой двинулся в западные штаты, в Калифорнию. Там, в Сан-Франциско, кем только я не работал: на скотобойнях, на конвейерах по сборке машин, бурил колодцы, побывал на Аляске, мыл там неудачно золото, заготовлял лес в Канаде. Попал даже в Бразилию. Там я стал специалистом по проводке канатных подвесных дорог. Опасная это работа. Одно неверное движение при подвеске тяжелого блока - и из тебя получится блин. Но и там недолго я проработал, - продолжает свой рассказ Белов. - Сидели мы однажды в пустом складе и завели разговор, какая нация лучше. У нас там самая что ни на есть интернациональная бригада подобралась. Так вот каждый свою страну до небес превозносил, только швед один и я помалкивали. Один из французов, обращаясь ко мне, и говорит: "Ну, а тебе, Белов, и похвастать нечем, разве темнотой, неграмотностью да царем…" Зло меня тут взяло. Знаю ведь всех их по работе, ничего они не стоят, хвастаются больше делами своих предков. "Вот лучше скажите, - говорю я, - кто что умеет делать". Стали спорить. Скоро я их всех за пояс заткнул. Только один французик дошлый нашелся: все умеет делать, что и я, только на пошивке сапог погорел, не знает, как их шьют. Оконфузился он и говорит: "Это только одни дикари русские сапоги носят, на Западе культурные люди давно в ботинках ходят". За дикарей он получил в морду, и спор закончился драмой. В молодости я покрепче был, чем сейчас. Передо мною оставался уже один противник, и тут меня ударили по затылку. Я потерял сознание. Пришел в себя, вижу, надо мной наклонился верзила-полисмен с резиновой дубинкой. Повели нас к шерифу. За драку на улице мне как зачинщику присудили штраф. Платить было нечем. Надели на меня тюремный костюм, черный в белую полоску, и отсидел я, как миленький, месяц в тюрьме за защиту русского национального достоинства, - смеется Белов.
- Получал я в Америке два раза гомстеды, земельные участки, в полную собственность. Но так и не стал фермером. Для того, чтобы освоить участки на каменистых и засушливых местах, требовалось вложить в них много труда и большие деньги, а у меня их не было. Оба участка я продал, построив на них предварительно из фанеры и ящиков подобие жилья. Так требовал закон. В начале семнадцатого года узнал о февральской революции, и меня потянуло в Россию. В том же году вышел закон, что эмигранты, прожившие более десяти лет в Америке, считаются американскими подданными. В апреле семнадцатого года Америка вступила в войну. За чужого "дядю Сама" воевать не хотелось, и я отказался от американского подданства. Отказавшихся от подданства заперли в лагери и в девятнадцатом году вывезли во Владивосток. Вскоре я попал на Забайкальский фронт. Это был уже свой фронт, - смеется Белов.
- С тех пор живу и работаю на Дальнем Востоке. В Охотске я работал на приисках. Пришла однажды американская шхуна Олафа Свенсона. С командой я "спик инглиш", по-английски, значит, поговорил. Стали они мне предлагать спасение от большевиков, хотели увезти в трюме контрабандно. Я отвечаю: сам сбежал от американской жизни, по горло сыт ею, и уговорил тогда остаться у нас из их команды своего земляка Соллогуба, он у вас работал.
- Что-то задержалась в маршруте наша начальница, - помолчав, замечает озабоченно Белов.
Уже совсем темно. Я давно беспокоюсь за Наташу. Дважды выстрелив в воздух, мы долго прислушиваемся. Тихо. Лишь шумит река и лес. Вдруг далеко, далеко слышны ответные выстрелы.
- Ну, слава богу, идут, надо ужин готовить, - говорит Гарин.
Усталые, мокрые, молча подходят наши девушки к костру.
- Ох, и измучились мы сегодня, еле ноги передвигаем, - говорит Наташа, сбрасывая тяжелый, набитый образцами рюкзак на землю.
Брать лишние образцы пород - это слабость молодых геологов, впервые работающих самостоятельно.
- Ноги прямо не свои, - ворчит она, принимаясь разуваться. - До чего надоели эти ичиги. В Забайкалье куда легче было работать: сухо, степь, места обжитые, ходила я там в; женском платье, а здесь по болотам так не походишь. - Она с трудом снимает раскисшие бесформенные ичиги с маленьких, крепких, стройных ног. - Почему у вас такой довольный вид? - замечает Наташа, принимаясь с аппетитом за ужин. - Наверное, хорошие новости?
- Да, Наташа, кажется, мы открыли первое промышленное месторождение, - торжественно сообщаю я. Усталость. Наташи как рукой снимает. Сегодня в нашем маленьком лагере весело и радостно.
Вот уже несколько дней мы постепенно поднимаемся вверх: по реке, обрабатывая ее левые притоки. По утрам выпадает иней, а в спокойных заводях реки начинает появляться тонкая хрупкая ледяная корочка.
Мы обнаруживаем еще одно месторождение.
- Ну, товарищ начальник, - говорю я Наташе, - сегодня десятое сентября. Надо заканчивать работу и выбираться подобру-поздорову из тайги.
- Хоть один - два денечка еще поработаем, - жалобным голосом просит моя маленькая начальница. И я соглашаюсь. Пятнадцатого сентября на лошадях отправляем с Винокуровым все образцы и часть снаряжения. Сами решили сплавиться по реке на плоту. Пока под руководством Белова, мастера на все руки, строится плот, мы вдвоем с Наташей делаем последний маршрут вверх по реке.
- Жаль, что мы не дошли вон до того гранитного массива, - говорит мечтательно Наташа, показывая на виднеющиеся в сиреневой дымке далекие беловатые горы. - Там мы наверняка обнаружили бы не одно месторождение.
- Не жадничайте, Наташа, - говорю я, хотя мне хочется идти рядом с Наташей далеко, далеко, на край земли. - На следующий год мы или кто-нибудь другой продолжит наши работы и доберется до этих сиреневых гор.
Наташа встает и молча идет вниз по реке к нашему стану. Я, боясь нарушить молчание, иду вслед за ней.
Через несколько дней наш плот причаливает у высокого берега Колымы.