- Эх, Катя, - взмолился Грикор, - что с матерью сделаешь? Она только тем и живет, чтоб мальчик образование получил, человеком стал.
- Странное понятие, - пожала плечами Катюша. - Значит, ты, колхозный бригадир, не человек? Или та же Кнара? Пусть у нее язык без костей, а в работе все по ней равняются. И мой отец - обыкновенный плотник, а знаешь как его люди уважают! Если б Серега учился, я слова не сказала бы. А веселья ему в городе искать не приходится. Пусть в огородную бригаду идет. И дело хорошее, и отцу помощь нужна.
- Мать не согласится, - безнадежно вздохнул Грикор.
Таилась, таилась и показала себя новая невестка! В дом внесла смуту и будто не замечала ни гневного лица тети Забел, ни сумрачных глаз свекра.
Возвращаясь с огорода, дядя Авет пытался поговорить с Катюшей:
- Теперь, дочка, все учатся. Нам стыдно будет: люди скажут - сироту обидели. - Старик медленно подбирал слова, поглядывая на Катюшу.
Она шла рядом с ним, твердо ступая по земле ногами, обутыми в стоптанные тапочки. Лицо у нее обветрилось, маленький нос лупился, а голубые глаза смотрели спокойно.
- Его годы не ушли. В разум войдет и захочет учиться - кто ему помешает? А сейчас у него одни мечты - товарищи да гулянии. И не трудом хочет чего-нибудь добиться, а словчить. Это к добру не приведет. Я такие примеры знаю.
Дядя Авет вздыхал, будто не он был хозяином дома. Старику стоило только хлопнуть по столу ладонью, и все бы стало как он хотел. А он не делал этого.
Тетя Забел совсем забросила хозяйство. Кое-как сварив обед, она усаживалась на тахту и, раскачиваясь, причитала, будто пела:
- Кто тебе позавидовал, горькое мое дитя? Кто встал поперек твоей доли?
Катюше казалось, что любое недовольство между людьми можно исправить откровенным, чистосердечным разговором.
- Полно вам сердце надрывать, - сказала она свекрови. - Можно подумать - и в самом деле горе какое…
- Горе, - не глядя на нее, продолжала раскачиваться свекровь. - Разве одно у меня горе? Какое вспомнить? О каком сказать? Ребенок у отца смело требует: "Купи мне ботинки, купи рубашку, дай денег…" Отец - сладкое слово. Когда нет отца - у кого спросит? Кому скажет? Все желания в душе хоронит. Молчит. Терпит.
Катюша попыталась вспомнить, как одет Сероб. "Мне бы надо спросить, есть ли у Сереги костюм", - подумала она.
Тетя Забел все причитала:
- Пусть туча над моей головой разразится! Радовалась я - тихий человек вошел в мой дом. Правду люди говорят: не бойся той собаки, которая лает, - бойся той, которая молчит…
- Это вы меня с собакой сравниваете? - спросила Катюша. Она не ожидала, что голос у нее прервется слезами. Обида поднималась из сердца и подступала к горлу.
Тетя Забел не нашла нужным отвечать на вопрос. Никто не смеет распоряжаться в ее доме, пока она жива! Все будет только так, как захочет тетя Забел. Пусть черный ветер унесет тех, кто ей противится…
- Уже и ветер… - сказала Катюша. - Я и сама могу уйти.
Она посмотрела вокруг - хоть бы в ком-нибудь отыскать поддержку. Из соседней комнаты испуганно выглянула Кнарик. Встретив взгляд Катюши, она потупилась и стала греметь какими-то кастрюлями. Прислонившись к дверному косяку, стоял Сероб. Этот не опустил глаз, он, как всегда, смотрел на Катюшу ласково улыбаясь.
Грикор еще не возвращался с работы. Но Катюша и не ждала его. Она знала, что сейчас в его душе не все открыто для жены. "Катя, - просил ее Грикор в эти дни, - не делай так, чтоб я был как пшеничное зернышко между двумя жерновами. Я тебя не хочу обидеть и мать не могу обидеть".
…Катюша шла той дорожкой, которой каждый день ходила на огороды. Припоминала, что говорила старшая сестра, провожая ее в далекий путь, на новую жизнь: "Смотри, Катеринка, всякое будет - и хорошее, и плохое. Духом только не падай!" Тогда Катюше казалось, что плохого ничего не будет. Ей хотелось жить со всеми дружно, согласно. "Что мне со свекровью делить? Я ей во всем уступлю", - думала она. А вот так пришлось, что и нельзя уступить. Легче всего было бы сказать сейчас: "Да делайте что хотите! Пусть он едет, не едет, мне-то что!" А вот не могла она этого сказать.
"А то бросить все и уехать", - думала Катюша. Она оглянулась на село с его плоскими кровлями, на темнеющие в вечернем сумраке спокойные горы. Как рвался сюда Гриша, как он ей рассказывал про эти поля, про ущелья, в которых текут холодные родники, про свой дом! И Катюша привыкла думать, что на этой земле навсегда будет ее дом и дом ее будущих детей. Ее уже здесь ничто не удивляло. Она поняла, что печь, вырытая в земле, требует мало топлива и долго сохраняет тепло, что на плоских крышах хорошо днем сушить зерно и спать в тихие летние ночи. Оценила тонкий хлеб "лаваш", который чуть окропишь водой - и он снова свежий, тогда как буханка в здешнем сухом воздухе на другой день превращается в сухарь.
Отделиться от стариков? Нехорошо будет. Люди спросят - в чем причина, что сын ушел от родных? Скажут - невестка не захотела учить племянника. Кому объяснишь? Да и жалко стариков, особенно дядю Авета. Нельзя отделиться!
Катюше уже не хотелось плакать. Она не думала о нанесенной ей обиде. Но - может быть, впервые в жизни - Катюша не знала, как поступить, что сделать. Она села прямо на землю, в душистые степные травы, и тогда заметила, что в нескольких шагах от нее стоит Сероб. Он наклонил голову и сказал обеспокоенно, заглядывая ей в лицо:
- Катюш, курнос, ты зачем сюда пришла? Ты плачешь?
Катюша с досадой мотнула головой.
- Как же, дождешься… буду я из-за тебя плакать!
Сероб улыбнулся, сел на траву, обхватил колени и заговорил спокойно и снисходительно:
- Ты не уходи из дому. Старухи всегда так… Я уеду, она не станет больше тебя ругать. Я ей скажу.
- Много на себя берешь, - отрезала Катюша сурово. - Ступай домой. Нечего за мной следом ходить.
Сероб легко поднялся с земли.
- А все-таки сознайся - баранов тебе жалко? - спросил он с вызовом.
- Тебя, дурня, мне жалко! - ответила Катюша.
Она еще посидела одна на согретой солнцем земле, повертела в руках сухую травинку. Надо было возвращаться домой.
Грикор встретил ее у входа в деревню. Он бежал ей навстречу - большой, в пыльных сапогах и рабочей рубахе.
- Катя, Катя… - говорил он, комкая ее руки в своих ладонях и нагибаясь, чтоб посмотреть ей в глаза.
- Ну, чего ты, чего? - спрашивала, смеясь сквозь слезы, Катюша.
Грикор рассказывал, как он пришел домой и испугался, что ее нет. Спросил у Кнарик: "Где Катя?" А Кнарик ответила, что мать выгнала ее из дому и Катя ушла в чем была в степь. Потом прибежал Сероб и сказал, что Катя сидит на земле и не хочет идти домой.
А Катюша слушала сбивчивые слова мужа и тихо смеялась.
- Куда я от своего дома денусь? И все это Кнарка выдумывает. Выгнала! Ну, пошумела немного… Мало ли как мать детей поругает, потом и забудет…
- Это ты верно говоришь, ах, как верно! - Обрадованный Грикор благодарно сжимал ей руки. - Но, знаешь, Катя, я тоже решил… Я все скажу, как думаю… все!
Но когда они вошли в дом, там уже был хозяин, который сказал свое слово…
- Чтоб я ни звука, ни полслова больше об этом не слышал! - стоя посреди комнаты, грозно кричал дядя Авет. - И хватит тебе причитать - я еще не умер! - цыкнул он на жену.
Потом старик повел вокруг темными глазами, задержался взглядом на Катюше и продолжал медленно, как приказ:
- Долго я баловству этому потворствовал. Теперь скажу: мне бездельников в доме не надо! Где этот мальчишка? - Он будто не видел Сероба, который стоял тут же в комнате. - Завтра утром пусть пораньше встанет, со мной на работу пойдет. Я кончил!
Но он еще не кончил, потому что повернулся к жене и сказал уже не гневно, а по-стариковски ворчливо:
- Позор мужчинам этого дома, как они своих жен распустили! Будет сегодня чай или нет?
Тетя Забел встала с места. Горе горем, а законное требование главы семьи надо было уважить. За старухой хотел выскользнуть и Сероб, но дед его окликнул:
- Хватит за бабушкину юбку держаться! Сядь за стол, как мужчина с мужчинами.
А Катюша тихонько присела во дворе на приступочке. Отсюда была видна ровная улица из сереньких, обмазанных глиной домов. "К весне в палисаднике цветов насажу, стены выбелю - всем понравится, в пример возьмут", - думала она. О серьезном думать не хотелось.
Из дома вышла Кнарик. Ей было стыдно, что она не вступилась за Катюшу и позволила невестке уйти. Кнарик не знала, как начать разговор. Катюша спросила первая:
- Что там наши делают?
Кнарик оживилась.
- Вино пьют. Дядя Авет сам Серобу налил. "Ты, говорит, теперь моя правая рука, опора моя…" - Кнарик вздохнула и на секунду примолкла. - Катя, - вдруг жалобно сказала она, - а платье ты мне сошьешь?
- Платье я тебе сошью, раз обещала. А родным человеком тебя считать не буду, пока ты свой характер не переменишь…
Катюша вернулась в дом и заглянула в большую комнату. Мужчины все еще сидели за столом. Дядя Авет рассказывал что-то забавное. Грикор, слушая отца, громко смеялся, разводил руками, качал головой.
Сероб растерянно улыбался - немного жалкий, словно общипанный…
- Иди, невестка, садись чай пить, - крикнул дядя Авет.
- Я сию минутку, - сказала Катюша.
Она забежала в свою комнату и тотчас вышла оттуда, сжимая в руке пачечку денег. Тетя Забел по-прежнему сидела на тахте, поджав ноги и ни на кого не глядя. Катюша положила деньги перед свекровью.
- Нам сегодня зарплату выдавали, - сказала она, - у вас они целее будут.
Старуха не шевельнулась.
Грикор смотрел на жену и тихонько ей подмигивал, улыбаясь всем лицом. Сероб покосился на Катюшу и потупился.
Катюша налила себе чаю в большую красную чашку.
- Передай-ка мне сахарку, Сереженька, - попросила она и с хрустом откусила кусочек.
Дядя Авет продолжал свой бесконечный рассказ:
- И вот я ему говорю: "Я дыню в бутылке вырастил, а ты простой огурец на грядке не сумел"…
Грикор восхищенно хохотал.
Катюша посмотрела на свекровь. Лицо старухи по-прежнему было суровым, но денег на тахте перед ней уже не было.
Тогда и Катюша рассмеялась весело и громко.
Белый гриб
![Нора Адамян - Девушка из министерства [Повести, рассказы]](/s3/pi/13/0b9458ce3ba4f5fb6eb6c5de44defb1a.jpg)
Приехали мы рано утром. Нас предупредили, что на станции поезд стоит всего две минуты. Катя очень волновалась - успеем ли мы выгрузиться. Но оказалось, что две минуты - это совсем не так мало. Корзина, чемодан, узел с постелью и набитые авоськи лежали кучкой на платформе маленькой станции, мы стояли рядом и ждали, когда наконец уйдет уже ненужный нам поезд. А он только шипел и отфыркивался, будто набираясь сил для новой дороги.
Когда отстукал колесами последний вагон, нам открылись поля, зубчатая темная полоса леса, стало слышно, как чирикают птицы.
- Самое поселение - это километров десять отсюда, - сказал нам старик сторож, - туда вам с вещами на машине надо.
- А бывают здесь машины?
- Бывать бывают. Только сейчас нет.
Я опечалилась. Глядя на меня, загрустила Катя. Сторож походил вокруг нас и опросил:
- А вы кто будете - отдыхающие или жители?
Когда он узнал, что я врач и еду на работу, то сразу оживился. Перенес наши вещи за станционный домик, ближе к проезжей дороге, попенял на меня за то, что я не дала телеграмму в колхоз или сельсовет, и пообещал:
- На машину я вас усажу. Тут сейчас Борис Палыч на тракторе поедет. Отвезет.
Присев на чемодан, он засучил широкую парусиновую штанину и показал мне ногу с сетью набухших синих вен.
- С утра ничего, а к вечеру ноет. И вроде бы опухает. Помощь какую-нибудь дашь?
Я велела ему прийти в амбулаторию или ко мне домой.
- Да ведь дома-то у тебя пока нет, - сказал дед, - не готов еще твой дом-то. Квартировать пока придется.
Это печальное известие подтвердил и Борис Палыч, подъехавший к нам на тракторе, к которому была прицеплена тележка-вагонетка. У него оказалось измазанное мазутом лицо, выгоревшие на солнце волосы и голубые глаза. Он быстро уложил в тележку наши вещи, устроил мне удобное сиденье. Двигался и работал Борис Палыч ловко и складно, а говорил неохотно и запинаясь.
Выяснилось, что старый врач, который ушел на пенсию, жил в своем собственном доме, а для нового доктора собирались при амбулатории пристроить комнату, но пока только завезли кирпич.
- Мама, где же мы будет жить? - забеспокоилась Катя.
- Да устроитесь где-нибудь, устроитесь, - успокаивал нас сторож.
Трактор так громыхал, что разговаривать было невозможно. Один раз Борис Палыч остановился возле палатки. Тут спал сменный тракторист. Борис Палыч разбудил его, передал какие-то свертки и о чем-то поговорил. А мы с Катей, прогуливаясь у речки, решали вопрос - должны ли мы предложить трактористу денег за то, что он довезет нас до села.
Дело в том, что в дороге с нами произошла конфузная история. На одном полустанке в наш вагон сел старик. Он вез корзину клубники, отсыпал ягод в лукошко и все угощал Катю: "Возьми, девочка, возьми". Катя от угощения не отказывалась. А потом старик собрался выходить и заявил: "Рассчитаться бы теперь надо, дамочка, за ягоды". Это нас очень огорчило и мы решили извлечь уроки…
Перед тем как ехать дальше, Борис Палыч пошел с Катей на речку умываться. Минут через десять ко мне мчалась по жнивью Катя вперегонки с длинноногим юношей. Он легко обогнал мою дочку, но у межи великодушно поотстал, и ко мне они подбежали, уже взявшись за руки.
Катя видела гнездо с птенцами, Боря показал ей в реке стайку головлей и обещал сделать удочку и подарить ручного ежа.
Так произошло превращение Бориса Палыча в Борю.
- Вы сами здешний? - спросила я.
- Да. Но у нас дом маленький, сельский. Я вас в другом месте устрою. Вам понравится.
Катя потребовала:
- Мама, я тебе что-то скажу на ухо…
И со всей силой убежденности громко зашептала:
- Ни в коем случае… Понимаешь? Про деньга - ни в коем случае!
Село лежало на пригорке. Меня огорчило, что в нем мало зелени. Только у амбулатории, на которую мне указал Борис, росли кусты сирени.
Мы остановились еще раз - возле библиотеки. На крыльцо встречать нас выбежала девушка. Тракторист снял с тележки несколько связок книг и передал ей.
- Боря, - сказала девушка, - в субботу у нас обсуждение будет: "Герои наших дней", - по прочитанным книгам. Придешь?
- Ну, время нашли. У меня уборка.
- Но ведь в субботу, Боря…
- А для нас все дни теперь одинаковые. "Пока не уберем - сидим за рулем". Мы на своем стане такой плакат повесили.
Девушка засмеялась.
- А сейчас ты куда едешь?
- Да вот доктора надо на квартиру устроить.
- Ой, значит вы доктор?
Девушка сбежала с крыльца, протянула мне руку:
- Наташа.
- Я думаю - им у Вострецовых будет хорошо, - сказал Борис.
- Можно и поближе. У Самойловых есть комната.
- У Самойловых дети. А у Зои Глебовны тихо, культурно…
- Вы знаете, у нас ближе к лесу дачные участки, - объяснила мне Наташа, - там воздух лучше и прохладнее. Только от амбулатории далеко.
- Чего там далеко, километра не будет, - возмутился Борис.
Я сказала, что ходить люблю и расстояние меня не смущает, тем более - это жилище временное.
Наташа кивнула.
- Я ведь тоже в этом поселке живу, соседи будем…
Дача Зои Глебовны оказалась двухкомнатной деревянной избушкой посреди отгороженного участка леса. Перед домом росли кусты одичавших роз и были разбиты грядки с овощами.
У калитки стояла девушка в широком розовом платье с тугой коронкой рыжеватых волос. Она приветливо оглядела нас большими ясными глазами.
- Комнату? Это надо опросить у мамы. - И крикнула: - Мамочка, выйди, пожалуйста, на минутку.
Из дома вышла пожилая женщина.
- Комнату? Не знаю, право… Как договориться, и вообще… Не знаю… Лизочка, ты как думаешь?
- Вы же сами меня просили насчет жильцов! - удивился Боря.
- Видите ли, - перебила его девушка, - мы вообще комнаты не сдаем. Но я часто уезжаю в город, мама остается одна, так вот - чтоб ей не было скучно… Вам комнату только на лето?
Узнав, что я буду работать в амбулатории, Лиза на минуту задумалась, а потом опять широко улыбнулась:
- Это хорошо. У мамы слабое сердце, и мне будет спокойнее.
Комнатка была маленькая, но нам понравилась. Насчет платы Лиза рассудила так:
- Конечно, если бы вы только на лето - другое дело. Но вы будете жить постоянно, потому что ведь квартиру при амбулатории вам не скоро выстроят. И потому мама возьмет дешевле.
Мы уже втащили вещи и располагались в новом жилище, а Борис все топтался у трактора. Лиза на прощанье подала ему руку:
- Завтра я еду в город, а вернусь в субботу. Если придешь - буду рада.
Борис нахмурился.
- В субботу обсуждение в библиотеке, - неуверенно сказал он.
- Ну, если обсуждение в библиотеке интересное, то не приходи. Я, бедная, поскучаю в одиночестве…
- Мама, она похожа на девушку не нашего времени, - определила Катя. - Я даже думаю, что она тургеневская девушка. А ты как думаешь?
Председатель колхоза Иван Алексеевич попросил, чтобы я принимала в амбулатории не только утром, но и по вечерам.
- Уборка, - пояснил он, - днем никак людям не освободиться.
Я ответила сухо:
- До осени. А зимой из дачного поселка вечерами ходить не стану.
Иван Алексеевич присел на белый табурет, достал пачку папирос, потом взглянул на столик, где я разбирала пузырьки с лекарствами, и сунул папиросы обратно в карман.
- Вот вы, доктор, на нас, конечно, в обиде. А между прочим, сами кругом виноваты.
Я ответила ему, что не первый год работаю на селе и вправе была ждать большего внимания от руководителей колхоза. А если кто виноват, то уж не я.
- Нет, - возразил Иван Алексеевич, - поступки ваши не показывают, что вы опытный человек. Приехали тишком, устроились молчком. И понимаете про себя, что вы лучше всех. А по-моему, человек должен откровенно требовать, что ему положено. Тогда и спросить с него легко. А то я вроде с поклоном к вам иду.
Я пробурчала, что ошибку никогда не поздно исправить. Но Иван Алексеевич вздохнул:
- Если б в свое время известие получить, тогда положение безвыходное. А сейчас - неужто не подождете? Вы ведь у наших владетелей устроились?
- Владетелей?
- А как их иначе назвать? Ну, дачники, владетели…
Он поднялся.
- Девочку вашу на жнитве видел. Там библиотекарша ребят подговорила колоски собирать. Девчушка шустрая. Только на вас не похожа. Чернявая.
- Отец такой был.
Больше Иван Алексеевич ни о чем не спросил. Уходя, пообещал:
- Будет вам к осени помещение под квартиру.
Жизнь наладилась. Мы стали брать в колхозе молоко и овощи, получили воз дров, которые особенно обрадовали нашу хозяйку. Печку мы стали теперь топить сообща, вместе готовили обед, и Зоя Глебовна поверяла мне семейные секреты.