- Счастье иметь друга, который не отречется от тебя в трудную минуту. - Леонид Сергеевич произнес это словно про себя, словно был еще на той внутренней волне. - А кто прав, кто виноват… - Он вдруг оживился. - Как вы думаете, девочки, каково высшее завоевание справедливости?
- Полное завоевание справедливости - наш Советский Союз, - тотчас ответила Искра.
Она часто употребляла общеизвестные фразы, но в ее устах они никогда не звучали банально. Искра пропускала их через себя, она истово верила, и поэтому любые заштампованные слова звучали искренне. И никто за столом не улыбнулся.
- Пожалуй, это скорее завоевание социального порядка, - сказал Леонид Сергеевич. - А я говорю о презумпции невиновности. То есть об аксиоме, что человеку не надо доказывать, что он не преступник. Наоборот, органы юстиции обязаны доказать обществу, что данный человек совершил преступление.
- Даже если он сознался в нем? - спросила Вика.
- Даже когда он в этом клянется. Человек - очень сложное существо и подчас готов со всей искренностью брать на себя чужую вину. По слабости характера или, наоборот, по его силе, по стечению обстоятельств, из желания личным признанием облегчить наказание, а то и отвести глаза суда от более тяжкого преступления. Впрочем, извините меня, девочки, я, кажется, увлекся. А мне пора.
- Поздно вернешься? - привычно спросила Вика.
- Ты уже будешь видеть сны. - Леонид Сергеевич встал, аккуратно задвинул стул, поклонился Искре, озорно подмигнул дочери и вышел.
Искра возвращалась, старательно обдумывая и разговор о мещанстве и - особенно - о презумпции невиновности. Ей очень нравилось само название "презумпция невиновности", и она была согласна с Леонидом Сергеевичем, что это и есть основа справедливого отношения к человеку. И еще жалела, что не напомнила Вике о таинственном писателе с иностранной фамилией Грин.
Ожидаемого и столь необходимого разговора по душам не произошло: признание Вики, что она не любит ее, не просто огорчило, а уязвило Искорку. И дело здесь было не только в самолюбии (хотя и в нем тоже), дело заключалось в том, что сама Искра очень тянулась к Вике, чувствуя в ней умную и тонкую девушку. Тянулась к хорошим книгам и разговорам, к уюту большой квартиры, к удобному, налаженному быту, хотя, если б ей сказали об этом, она бы яростно, до гневных слез отрицала эту слабость. Но больше всего она тянулась к отцу Вики, к Леониду Сергеевичу Люберецкому, потому что у самой Искры отца не было и в ее представлении Люберецкий был идеальнейшим из всех возможных отцов, которого, правда, надо было немножко перевоспитать. И Искра непременно бы его перевоспитала, если бы… Но никакого "если бы" не могло быть, а пустыми мечтаниями Искорка не занималась. И ей было немножко грустно.
Дома Искру ждали стакан молока, кусок хлеба и записка. Мама писала, что проводит ответственное заседание, придет поздно и что дочери следует лечь спать вовремя и не читать в постели романов: последнее слово было подчеркнуто. Искра поделилась ужином с соседской кошкой, проверила, все ли уроки сделаны, и решила вдруг написать статью для очередного номера школьной стенгазеты.
Она писала о доверии к человеку, пусть даже маленькому, пусть даже к первоклашке. О вере в этого человека, о том, как окрыляет эта вера, какие чудеса может сделать человек, уверовавший, что в него верят. Она вспомнила - очень кстати, как ей показалось, - Макаренко, когда он доверил Карабанову деньги, и каким замечательным парнем стал потом Карабанов. Она разъяснила, что такое "презумпция невиновности". Перечитав и кое–что поправив, начисто переписала и положила на мамин стол: она всегда согласовывала с мамой свои статьи. Потом постелила постель, погасила свет - последнее время она почему–то стала стесняться раздеваться при свете, - надела ночную рубашку, снова зажгла лампу и юркнула под одеяло. Достала припрятанного Дос Пассоса и стала читать, настороженно прислушиваясь, не хлопнет ли входная дверь.
То ли оттого, что приходилось прислушиваться, то ли оттого, что мысли о виновности и невиновности, о доверии и недоверии не вылезали из головы, то ли потому, что тело, освобожденное от пояска и лифчика, жило особой раскрепощенной жизнью, то ли от всех причин разом читать она долго не смогла. Заботливо спрятав книжку, легла на бок, подсунув под щеку ладошку и тотчас же уснула.
Ей показалось, что разбудили ее мгновенно, только–только начался сон. Открыла глаза: над нею стояла мама.
- Надень халат и выйди ко мне.
Искра вышла, позевывая, теплая и розовая ото сна.
- Что это такое?
- Это? Это статья в стенгазету.
- Кто тебя надоумил писать ее?
- Никто.
- Искра, не ври, я устала, - тихо сказала мать, хотя прекрасно знала, что Искра никогда не врала даже во спасение от солдатского ремня.
- Я не вру, я написала сама. Я даже не знала, что напишу ее. Просто села и написала. По–моему, я хорошо написала, правда?
Мать не стала вдаваться в качество работы. Пронзительно глянула, прикурила, энергично ломая спички.
- Кто рассказал тебе об этом?
- Леонид Сергеевич Люберецкий.
- Рефлексирующий интеллигент! - Мать коротко рассмеялась. - Что он еще тебе наговорил?
- Ничего. То есть говорил, конечно. О справедливости, о том, что…
- Так вот. - Мать резко повернулась, глаза сверкнули знакомым холодным огнем. - Статьи ты не писала и писать не будешь. Никогда.
- Но ведь это несправедливо…
- Справедливо только то, что полезно обществу. Только это и справедливо, запомни!
- А как же человек? Человек вообще?
- А человека вообще нет. Нет! Есть гражданин, обязанный верить. Верить!
Отвернулась, нервно зачиркала спичкой о коробок, не замечая, что вовсю дымит зажатой в зубах папиросой.
Глава пятая
Зиночке снилось, что ее целует взрослый мужчина. Это было жутко, прекрасно, но не страшно, потому что где–то находилась мама; Зина знала, что она близко и можно позвать на помощь, и - не звала. Сон кончился, а с ним кончились и поцелуи, и Зина крепко зажмурилась, чтобы ее поцеловали еще хотя бы разочек.
Проснуться все же пришлось. Не открывая глаз, она ногами отбросила одеяло, дождалась, пока чуточку остынет, и села. И сразу увидела ужасную вещь: вместо летних трусиков, так ловко охватывающих тело, на стуле лежали противные трикотажные штанищи длиною аж до коленок. И весь сон, вся радость утра и вся прелесть нового дня пропали разом. Схватив штанишки, Зина в одной рубашке ринулась на кухню.
- Мама, что это такое? Ну, что это такое? Родители завтракали, и она осталась за дверью, просунув на кухню голову и руку.
- Первое октября, - спокойно сказала мама. - Пора носить теплое белье.
- Но я уже не маленькая, кажется!
- Ты не маленькая, но это только так кажется.
- Ну почему, почему мне такое мученье! - с отчаянием воскликнула дочь.
- Потому что ты садишься где попало и можешь застудиться.
- Не бунтуй, Зинаида, - улыбнулся отец. - Мы не в Африке, надевай, что климатом положено.
- Это мамой положено, а не климатом! - закричала Зиночка. - Все девочки, как девочки, а я у вас как уродина.
- Сейчас ты и вправду уродина. Немытая, нечесаная и неодетая.
Горестно всхлипнув, Зина убежала. Мать с отцом посмотрели друг на друга и улыбнулись.
- Растет наша девочка, - сказала мать.
- Невеста! - добавил отец.
Они любили свою младшую больше остальных, старательно скрывали это и воспитывали дочь в строгости. Зина до сих пор ложилась спать в половине одиннадцатого, не появлялась в кино на последних сеансах, а в театрах бывала только на дневных спектаклях. Этот регламент (куда входили и злосчастные зимние штанишки) никогда очень–то не угнетал ее, но в последнее время она все чаще начинала скандалить. Скандалы, правда, зримых результатов не давали, но мать с отцом улыбались уже особо, с гордостью замечая, как взрослеет дочь. Семья была дружная, а после выхода старших замуж сплотилась еще больше. Все обсуждалось и решалось сообща, но, как это часто бывает в русских семьях, мать незаметно, без видимых усилий и демонстративного подчеркивания, держала вожжи в своих руках.
- Никогда не обижай мужа, девочка. Мужчины очень самолюбивы и болезненно переживают, когда ими командуют. Всегда надо быть ровной, ласковой и приветливой, не отказывать в пустяках и стараться поступать так, будто ты выполняешь его желания. Наша власть в нежности.
Мама неторопливо и осторожно готовила Зину к будущей семейной жизни. Зина знала многое из того, что надо было бы знать всем девочкам, и спокойно восприняла переход от детства к девичеству, не испытав свойственного многим потрясения.
Отец в воспитание не вмешивался. Он работал мастером на заводе вместе с отцом и братьями Артема, состоял членом завкома, вел кружок по изучению "Краткого курса истории ВКП(б)" и вообще был по горло занят. В редкие свободные часы он толковал с дочерью о международных проблемах. Зиночка слушала очень вежливо, помня о маминых словах, что мужчины болезненно самолюбивы, но все пропускала мимо розовых ушей.
Завтракала Зина в мрачном настроении, однако к концу завтрака жизнь перестала казаться трагической. Она весело чмокнула мать - отец уже ушел на работу - рассеянно выслушала очередные задания (простирнуть, подмести, убрать) и выскочила за дверь. И как только дверь захлопнулась, швырнула портфель, задрала платье и подтянула штанишки вверх до предела. Ноги там, естественно, были толще, резинки больно врезались в тело, но Зиночка хотела быть красивой. Совершив эту процедуру, она показала дверям язык и, взяв портфель, вприпрыжку - она еще иногда бегала вприпрыжку, когда забывалась, - помчалась в школу.
Но уже за углом Зиночка круто сменила аллюр, перейдя на решительный шаг чрезвычайно занятого человека: навстречу шел Юра. Красавец Юра из 10 "А", бессменный староста и бездельник.
- Привет, - сказал он и пошел рядом.
- Привет, - сказала она как можно безразличнее.
- Что вечером делаешь?
- Еще не знаю, но буду очень занята.
- Может, в кино пойдем? - Юра продемонстрировал два билета. - Мировой фильм. По блату на последний сеанс.
Зиночка мгновенно прикинула: мама во второй смене, придет не раньше двух, отец… Ну, отец - это еще можно вывернуться.
- Или тебя, как малышку, в девять часов спать загоняют?
- Вот еще! - презрительно фыркнула Зина. - Просто решаю, как отказать одному человеку. Ладно, после уроков решу.
- Ты скажи, пойдешь или нет?
- Пойду, но скажу после уроков. Тебе ясно? Ну и топай вперед, я не хочу никаких осложнений.
Никаких особых осложнений не ожидалось, но Зина считала, что надо набить себе цену. Озадаченный красавец увеличил шаг. Зиночка, торжествуя, укоротила свой, и они прибыли в школу на вполне приличном расстоянии друг от друга.
Тут уж было не до учебы. Уроки тянулись с таким занудством, будто в них не сорок пять минут, а сорок четыре часа. Зиночка страдала, вздыхала, вертелась, схлопотала три замечания, а когда прозвенел последний звонок, вдруг пришла в ужас и не могла двинуться с места.
- Пошли, - позвала Искра. - Я вычитала одну интересную мысль. Да что с тобой?
- Ничего со мной. - Зина продолжала сидеть как истукан.
- А почему ты сидишь?
- Потому что мне надо к врачу. - Она сказала первое, чти пришло в голову. - То есть сначала к маме, а уж потом… Куда поведут.
И Артем, как назло, не уходил. Спорил о чем–то со своим Жоркой, а на нее и не смотрел. "Эх, знал бы, с кем я в кино иду, небось посмотрел бы!" - злорадно подумала Зина.
Не добившись толку от подруги, Искра ушла. А вскоре удалились и Артем с Ландысом, и Зина осталась одна. Тихо подкралась к окну и выглянула: на опустевшем школьном дворе одиноко маячил Юра.
- Ждет! - шепотом сказала Зиночка и даже пискнула от восторга.
Схватив портфель, опрометью вылетела из класса, промчалась по гулким коридорам, но возле входной двери остановилась. Предстать перед Юрой следовало спокойной, усталой и равнодушной. У Зиночки не было никакого опыта в свиданиях, и все, что она делала сейчас, основывалось на интуиции. Она не размышляла - она действовала именно так, потому что по–иному действовать не могла.
- Привет.
- Чего это Артем на меня зверем смотрит? - спросил Юра.
- Не знаю, - несколько опешила Зина: она ожидала другого начала разговора.
- Ну, так как насчет кино? - Юра угасил смутные опасения, и глаза его вновь обрели влажную поволоку.
- Уладила, - небрежно бросила Зина. - Когда и где?
- Давай в полдесятого у "Коминтерна", а?
- Договорились, - отважно сказала Зина, хотя сердце ее екнуло.
- Я провожу тебя?
- Ни в коем случае! - гордо отказалась она и пошла, больше всего на свете интересуясь собственной спиной.
Так она к удалилась и, кто знает, может, всю дорогу до самого дома несла бы взгляд красивого мальчика на своей спине, если бы не встретила Лену Бокову. Лена готовилась в артистки, занималась у старенькой и очень заслуженной актрисы, а теперь бежала навстречу, смахивая слезы и некрасиво шмыгая носом.
- Ментика будочники забрали!
- А ты где была?
- А я и не заметила. Я разговаривала с одним человеком. потом он ушел, и мальчишки сказали, что Ментика будочники увезли.
Ментик принадлежал заслуженной артистке, довольно болезненной старушке, возле которой вечно суетились подрастающие таланты.
- А болтала ты, конечно, с Пашкой Остапчуком… - Зиночка не могла удержаться, несмотря на весь трагизм.
- Господи, да какая разница! Ну, с Пашкой, ну…
- А куда ты бежишь?
- Не знаю. Может, к Николаю Григорьевичу. Ты представляешь, что будет с ней? У нее же нет никого, кроме Ментика!
- К Искре! - воскликнула Зина, мгновенно забыв о приглашении в кино, влажных взглядах и собственной равнодушной спине.
Они побежали к Искре, и по дороге Лена вновь поведала историю исчезновения пса, а потом перед Искрой проиграла ее в лицах.
- Они с них сдирают шкуру, - свирепо уточнила Зина.
- Не болтай чепухи, они продают их в научные институты, - авторитетно заявила Искра. - А раз так, значит, должен быть какой–то магазин или собачий склад: это ведь не частная лавочка.
- Нам надо спасать Ментика, - сказала Лена. - Понимаешь, надо! Он пропал по моей вине и вообще…
- Надо идти в милицию, - решила Искра. - Милиция знает все.
- Ой, не надо бы путать сюда милиционеров, - вздохнула Зиночка, - А то они привыкнут к нашим лицам и станут здороваться на улицах. Представляешь, ты идешь… с папой, а тебе постовой говорит: "Здрасьте!"
- Что меня угнетает, Зинаида, так это то меня угнетает, какой чушью набита твоя голова, - озабоченно сказала Искорка, надевая пальтишко. И тут же прикрикнула на Лену: - Не реви! Теперь надо действовать, а реветь будете в милиции, если понадобится.
В милиции им не повезло. Хмурый дежурный, не дослушав, отрубил:
- Собаками не занимаемся.
- А кто занимается? - настойчиво добивалась Искра. - Нет, вы нам, пожалуйста, объясните. Ведь кто–то должен же знать, куда свозят пойманных собак?
- Ну, не знаю я, не знаю, понятно?
- Тогда скажите, куда нам обращаться, - не унималась Искра, хотя Лена уже показывала глазами на дверь. - Вы не имеете права отказывать гражданам в справке.
- Тоже нашлись граждане!
- Да, мы советские граждане со всеми их правами, кроме избирательного, - с достоинством сообщила Искра, ободряюще взглянув на притихших подруг. - И мы очень просим вас помочь старой заслуженной актрисе.
- Вот какая настырная девочка! - в сердцах воскликнул дежурный. - Ну, иди в горотдел, может, они чего знают, а меня уволь. Дети, собаки, старухи - с ума с вами сойдешь.
- Спасибо, - вежливо сказала Искорка. - Только с ума вы не сойдете, не надейтесь.
- Здорово ты его! - восторженно засмеялась Зина, когда они вышли из милиции.
- Стыдно, - вздохнула Искра. - Очень мне стыдно, что не сдержалась. А он старенький. Значит, я скверная сквалыга.
В горотделе милиции за дубовой стойкой сидел молодой милиционер, и это сразу решило все вопросы. Недаром Искра была убеждена, что следует смело опираться на молодежь.
- Кольцовская, семнадцать. Собак бродячих туда забирают.
- У нас не бродячая, - сказала Лена.
- Не бродячая, значит, отдадут.
Они побежали на Кольцовскую, семнадцать, но там все уже было закрыто. Угрюмый косматый сторож в драном тулупчике в разговоры вступать не стал:
- Зачинено–заборонено!
- Но нам нельзя без собаки, понимаете, просто невозможно, - умоляла Лена. - Там старая актриса, заслуженная женщина…
- Зачинено–заборонено.
- Послушайте, - твердо сказал Искра. - Мы будем жаловаться.
- Зачинено–заборонено, - тупо бормотал сторож.
- А сколько стоит, чтобы разборонить? - вдруг звонко спросила Зиночка.
Сторож впервые глянул заинтересованно. Засмеялся, погрозил корявым пальцем:
- Ай, девка, далеко пойдешь.
- Не смей давать взяток, - шипела Искра. - Взятка унижает человеческую личность.
- Трояк! - воодушевленно заорал сторож. - Как просить, так все у Савки, а как дать, так нету их.
Девочки растерянно переглядывались: денег у них не было.
- Вот, вот, - ворчал сторож. - Чирей, и тот бесплатно не вскочит.
- Артем близко живет, - вспомнила Искра. - Беги, Зинаида! В долг: завтра в классе соберем!
Последние слова она прокричала вслед, потому что Зиночка с места взяла в карьер - только коленки замелькали.
- Их кормят тут? - спросила Лена.
- Зачем? - удивился сторож. - Они друг дружку едят.
- Ужас какой, - тоскливо вздохнула будущая актриса… - Каннибализм.
Задыхаясь, Зина постучала, но дверь открыл не Артем, а его мама.
- А Тимки нет, он ушел к Жоре делать уроки.
- Ушел? - растерянно переспросила Зина.
- Проходи, девочка, - сказала мама Артема, внимательно посмотрев на нее. - И рассказывай, что случилось.
- Случилась ужасная вещь.
И Зиночка торопливо, но обстоятельно все рассказала. Мама молча достала деньги, отдала, а Зину задержала.
- Мирон, поди–ка сюда!
В кухню вошел большой и очень серьезный отец Артема, и Зина почему–то струхнула. Уж очень насупленными были его брови, уж очень уважительно он пожал ей руку.
- Расскажи еще раз про собаку. И Зина еще раз, правда, короче, рассказала про Ментика и сторожа.
- А тулупчик у него весь рваный. Его, наверное, собаки не любят.
- Ты будешь сорить деньгами, когда вырастешь. - Отец отобрал три рубля и вернул маме. - Это не такой уж страшный грех, но твоему мужу придется нелегко. Я схожу сам, а то как бы этот пропивоха не обидел девочек.
- Заходи к нам, Зина, - сказала мама, прощаясь. - Нам с отцом очень нравится, что ты дружишь с Тимкой.
- Артем - хороший парень, - говорил по дороге отец. - Знаешь, почему он хороший? Он потому хороший, что никогда не обидит ни одной женщины. Не знаю, будет ли у него счастливая жизнь, но знаю, что у него будет очень счастливая жена. Я не скажу этих слов ни про Якова, ни про Матвея, но про Артема повторю и перед богом.
Зине было очень стыдно, что она идет в кино не с Артемом. Но она утешала себя: мол, это единственный разочек и больше никогда не повторится.