- Я слышал, ты обижаешь девочек, Савка? - грозным басом еще издали закричал отец Артема. - Ты с них берешь контрибуцию, как сам Петлюра?
- А кто это? - вглядываясь, юлил сторож. - Зачинено–забо… Господи, да это ж Мирон Абрамыч! Здрасьте, Мирон Абрамыч, наше вам.
- Отчиняй ворота и отдай девочкам собаку. Но–но, только не говори мне свои сказки. Я тебя знаю пятнадцать лет, и за эти пятнадцать лет ты не стал лучше ни на один день. Вытрите слезы, девочки, и получите собаку.
Сторож без разговоров открыл калитку. Ментик был найден среди лая, воя и рычания. Девочки долго благодарили, а потом разбежались: Лена потащила Ментика к заслуженной артистке, а Искра и Зина разошлись по домам. И никто из девочек не знал, что этот день был последним днем их детства, что отныне им предстоит плакать по другим поводам, что взрослая жизнь уже ломится в двери и что в этой взрослой жизни, о которой они мечтали, как о празднике, горя будет куда больше, чем радостей.
Но пока радостей было достаточно, и если судить беспристрастно, то и самый мир был соткан из радостей - во всяком случае, для Зиночки.
Мало того что она сыграла главную роль при спасении песика и тем немножечко посрамила Искру, - дома оказался один папа, из которого Зина без труда выпотрошила, что вернется он не раньше часа ночи, так как его внезапно вызвали на завод. Грешный путь был свободен, и Зиночка пошла на первое свидание. Ей хотелось кричать на весь мир, но она все же не решилась этого сделать и поведала распиравшую ее тайну только знакомой кошке, имевшей большой опыт по части свиданий. Кошка выгнула спину, мурлыкнула и указала хвостом на крышу. Зина решила, что она указывает прямехонько на небо, и сочла это за добрый знак.
Она пришла раньше времени, но Юра был уже на посту. Увидев его, Зиночка тут же юркнула за рекламный щит и проторчала там лишних пять минут, пока полностью не насладилась триумфом. Новоявленный поклонник не сходил с места, но отчаянно вертел головой.
- Вот и я! - сказала Зиночка как ни в чем не бывало.
Они прошли в фойе, где староста 10 "А" угостил ее мороженым и ситро. Пить ей не хотелось, но она честно выпила свою половину, потому что это была не просто сладкая вода, а ритуальное подношение, и тут надо было вкушать и наслаждаться не сладостями, а вниманием, как настоящая женщина. И Зиночка наслаждалась, не забывая, впрочем, посматривать по сторонам, так как очень боялась встретить знакомых. Но знакомых не было, а тут прозвенел звонок, и они пошли в зал.
Фильма Зина почти не запомнила, хотя он, наверное, был интересным. Она честно смотрела на экран, но все время чувствовала, что рядом сидит не мама, не Искра, даже не парень из класса, а молодой человек, заинтересованный в ней больше, чем в фильме. Эта заинтересованность очень волновала: уголком глаза она ловила взгляды соседа, слушала его шепот, но только улыбалась, не отвечая, поскольку не понимала, что он шепчет и что следует отвечать. Дважды он хватал ее за руку в самых патетических местах, и дважды она высвобождалась, правда, не сразу и второй раз медленней первого. И все было таинственно и прекрасно, и сердце ее замирало, и Зиночка чувствовала себя на верху блаженства.
Возвращались по заросшей каштанами улице Карла Маркса, огрубевшие листья тяжело шумели над головами. И казалось, что весь город и весь мир давно уже спят, и только девичьи каблучки молодо и звонко взрывают сонную тишину. Юра рассказывал что–то, Зина смеялась и тут же намертво забывала, над чем она смеялась. Это было не главное, а главное он сказал позже. То есть не самое главное, а как бы вступление к нему:
- Посидим немного? Или ты торопишься? Честно говоря, Зина уже отсчитывала время, но, по ее расчетам, кое–что еще имелось в запасе.
- Ну, не здесь же.
- А где?
Зина знала где: перед домом Вики Люберецкой в кустах стояла скамейка. Если б что–нибудь - ну, что–нибудь не так! -она могла бы заорать и вышла бы либо Вика, либо ее папа. Зиночка была ужасно хитрым человеком.
Они нашли эту скамейку, и Зина все ждала, когда же он начнет говорить то, что ей так хотелось услышать, что он давно ею любуется и что она вообще лучше всех на свете. А вместо этого он схватил ее руки и начал тискать. Ладони у него были влажными, Зине было неприятно, но она терпела. Заодно она терпела и жуткую боль от перетянутых резинками бедер; ей все время хотелось сдвинуть врезавшиеся в тело резинки, но при мальчике это было невозможно, и она терпела, потому что ждала. Ждала, что вот…
К подъезду бесшумно подкатила большая черная машина. Молодые люди отпрянули друг от друга, но сообразили, что их не видно. Четверо мужчин вышли из машины: трое сразу же направились в дом, а четвертый остался. И Юра опять медленно придвинулся, опять стал осторожно тискать ее руки. Но Зине почему–то сделалось беспокойно, и руки она вырвала.
- Ну, что ты? Что? - обиженно забубнил десятиклассник.
- Подожди, - сердито шепнула Зина.
Показалось или она действительно слышала крики Вики? Она старательно прислушивалась, но резинки нестерпимо жгли бедра, а этот противный балбес пыхтел в уши. Зиночка отъехала от него, но он тут же поехал за ней, а дальше скамейка кончалась, и ехать Зине было некуда.
- Да отодвинься же! - зло зашипела она. - Пыхтишь, как бегемот, ничего из–за тебя не слышно.
- Ну и черт с ними, - сказал Юра и опять взял ее за руку.
- Тихо сиди! - Зиночка вырвала руку.
И снова показалось, что крикнули за тяжелыми глухими шторами, не пропускавшими ни звука, ни света. Зина вся напряглась, навострив уши и сосредоточившись. Ах, если бы вместо Юрки сейчас была Искра!..
- Господи, - вдруг прошептала она. - Ну почему же так долго?
Она и сама не знала, как сказала эти слова. Она ни о чем таком не думала тогда (исключая, конечно, ограбление и возможное насилие над Викой), но интуиция у нее работала с дьявольской безошибочностью, ибо она была настоящей женщиной, эта маленькая Зиночка Коваленко.
Распахнулась дверь подъезда, и на пороге показался Люберецкий. Он был без шляпы, в наброшенном на плечи пальто и шел не обычным быстрым и упругим шагом, а ссутулившись, волоча ноги. За ним следовал мужчина, а второй появился чуть позже, и тут же в незастегнутом халатике выбежала Вика.
- Папа! Папочка!..
Она кричала на всю сонную, заросшую каштанами улицу, и в крике ее был такой взрослый ужас, что Зина обмерла.
- Понятых позови! - бросил на ходу сопровождавший Люберецкого. - Не забудь!
- Папа! - Вика рванулась, но второй удержал ее. - Это неправда, неправда! Пустите меня!
- Телеграфируй тете Вика! - Люберецкий не обернулся. - А лучше поезжай к ней! Брось все и уезжай!
- Папа! - Вика, рыдая, билась в чужих руках. - Папочка!
- Я ни в чем не виноват, доченька! - закричал Люберецкий. Его заталкивали в машину, а он кричал: - Я ни в чем не виноват, это какая–то ошибка! Я - честный человек, честный!..
Последние слова он прокричал глухо, уже из кузова. Резко хлопнули дверцы, машина сорвалась с места. Оставшийся мужчина оттеснил Вику в дом и закрыл дверь.
И все было кончено. И снова стало тихо и пусто, и только железно шелестели огрубевшие каштановые листья. А двое еще продолжали сидеть на укромной скамейке, растерянно глядя друг на друга. Потом Зина вскочила и бросилась бежать. Она летела по пустынным улицам, но сердце ее стучало не от бега. Оно застучало тогда, когда она увидела Люберецкого, и ей тоже, как и Вике, хотелось сейчас кричать: "Это неправда! Неправда! Неправда!.."
Она забарабанила в дверь, не думая, что может разбудить соседей. Открыла мама Искры: видно, только пришла.
- Искра спит.
- Пустите! - Зина юркнула под рукой матери, ворвалась в комнату. - Искра!..
- Зина? - Искра села, прикрываясь одеялом и с испугом глядя на нее. - Что? Что случилось, Зина?
- Только что арестовали папу Вики Люберецкой. Только что, я сама видела.
Сзади раздался смех. Жуткий, без интонаций - смеялись горлом. Зина оглянулась почти с ужасом: у шкафа стояла мать Искры.
- Мама, ты что? - тихо спросила Искра.
Мать уже взяла себя в руки. Шагнула, качнувшись, тяжело опустилась на кровать, прижала к себе две девичьи головы - темно–русую и светло–русую. Крепко прижала, до боли.
- Я верю в справедливость, девочки.
- Да, да, - вздохнула дочь. - Я тоже верю. Там разберутся, и его отпустят. Он же не враг народа, правда?
- Я очень хочу заплакать - и не могу, - с жалкой улыбкой призналась Зина. - Очень хочу и очень не могу.
- Спать, - сказала мать и встала. - Ложись с Искрой, Зина, только не болтайте до утра. Я схожу к твоим и все объясню, не беспокойся.
Мама ушла. Девочки лежали в постели молча. Зиночка смотрела в темный потолок сухими глазами, а Искра боялась всхлипывать и лишь осторожно вытирала слезы. А они все текли и текли, и она никак не могла понять, почему они текут сами собой. И уснула в слезах.
А родители их в это время сидели возле чашек с нетронутым, давно остывшим чаем. В кухне слоился дым, в пепельнице громоздились окурки, но мама Зины, всегда беспощадно боровшаяся с курением, сегодня молчала.
- Детей жалко, - вздохнула она.
- Дети у нас дисциплинированны и разумно воспитаны. - У матери Искры вдруг непроизвольно задергалась щека, и она начала торопливо дымить, чтобы скрыть эту предательскую дрожь. - Они поймут. Они непременно поймут.
- Я этого товарища не знаю, - неуверенно заговорил Коваленко, - но где тут смысл, скажите мне? Признанный товарищ, герой гражданской войны, орденоносец. Ну, конечно, бывал за границей, бывал, мог довериться. Дочку сильно любит, одна она у него, Зина рассказывала.
Он ни словом не обмолвился, что сомневается в правомерности ареста, но все его существо возмущалось и бунтовало, и скрыть этого он не мог. Мать Искры остро глянула на него:
- Значит, есть данные.
- Данные, - тихо повторил Коваленко. - А оно вон как. Ошибки не допускаете?
- Я позвонила одному товарищу, а он сказал, что поступил сигнал. Утром я уточню. Люберецкий - руководитель, следовательно, обязан отвечать за все. За все сигналы.
- Это безусловно, это, конечно…
И опять нависла тишина, тяжелая, как чугунная баба.
- Что с девочкой–то будет? - вздохнула мать Зины. - Пока разберутся… А матери у нее нет, ой несчастный ребенок, несчастный ребенок.
Андрей Иванович прошелся по кухне, поглядывая то на жену, то на мрачно курившую гостью. Присел на краешек стула.
- Нельзя ей одной, а, Оля? - Не ожидая ответа, повернулся к гостье. - Мы, конечно, не знаем, как там положено в таких случаях, так вы поправьте. Извините, как по имени–отчеству?
- Зовите товарищем Поляковой. Относительно девочки к себе я думала, да разве у меня семья? Я собственную дочь и то… - Она резко оборвала фразу, прикурила дымившую папиросу. - Берите. У вас нормально, хорошо у вас.
Встала, с шумом отодвинув стул, точно шум этот мог заглушить ее последние слова. Ее слабость, вдруг прорвавшуюся наружу. Пошла к дверям, привычно оправляя широкий ремень. Коваленко вскочил, но она остановилась. Посмотрела на мать Зины, усмехнулась невесело:
- Иногда думаю: когда же надорвусь? А иногда - что уже надорвалась. - И вышла.
Девочки спали, но видели тревожные сны: даже у Зиночки озабоченно хмурились брови. Мать Искры долго стояла над ними, нервно потирая худые щеки. Потом поправила одеяло, прошла к себе, села за стол и закурила.
Синий дым полз по комнате, в окна пробивался тусклый осенний рассвет, когда мать Искры, которую все в городе знали только как товарища Полякову, затушила последнюю папиросу, открыла форточку, достала бумагу и решительным размашистым почерком вывела в верхнем правом углу:
"В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ ВСЕСОЮЗНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ (БОЛЬШЕВИКОВ)".
Она писала быстро, потому что письмо было продумано до последнего слова. Фразы ложились одна к одной без помарок, легко и точно, и, когда лист заполнился, осталось лишь поставить подпись. Но она отложила ручку, вновь внимательно прочитала написанное, вздохнула, подписалась и указала номер партбилета и дату вступления: 1917 год.
Глава шестая
В то утро Коваленки впервые за много лет завтракали в полной тишине. И не только потому, что Зиночки не было на привычном месте.
- Я с работы отпрошусь часа на два, - сказал Андрей Иванович.
- Да, конечно, - тотчас же согласилась жена. Ровно в двенадцать Коваленко вошел в кабинет директора школы Николая Григорьевича. И замер у двери, потому что рядом с директором школы сидела мать Искры Поляковой.
- Триумвират, - усмехнулась она. - Покурим, повздыхаем и разойдемся.
- Чушь какая–то! - шумно вздохнул директор. - Это же чушь, это же нелепица полная!
- Возможно, - Полякова кивнула коротко, как Искра. - Поправят, если нелепица.
- Пока поправят, девочка, что же, одна будет? - тихо спросил Коваленко у директора. - Может, написать родным, а ее к нам пока, а? Есть насчет этого указания?
- Что указания, когда она - человек взрослый, паспорт на руках. Предложите ей, хотя сомневаюсь, - покачал головой директор. - А родным написать надо, только не в этом же дело, не в этом!
- Так ведь одна же девочка…
- Не в этом, говорю, дело, - жестко перебил Ромахин. - Вот мы трое - коммунисты, так? Вроде как ячейка. Так вот, вопрос ребром: верите Люберецкому? Лично верите?
- Вообще–то, конечно, я этого товарища не знаю, - мучительно начала Коваленко. - Но, думаю, ошибка это. Ошибка, потому что уж очень дочку любит. Очень.
- А я так уверен, что напутали там. И Люберецкому я верю. И товарищ Полякова тоже так считает. Ну, а раз мы, трое большевиков, так считаем, то наш долг поставить в известность партию..Правильно я мыслю, товарищ Полякова?
Мать Искры помолчала. Постучала папиросой о коробку, сказала наконец:
- Прошу пока никуда не писать.
- Это почему же? - нахмурился Николай Григорьевич.
- Кроме долга существует право. Так вот, право писать о Люберецком есть только у меня. Я знала его по гражданской войне, по совместной работе здесь, в городе. Это аргументы, а не эмоции. И сейчас это главное: требуются аргументы. Идет предварительное следствие, как мне объяснили, и на этом этапе пока достаточно моего поручительства. Поэтому никакой самодеятельности. И еще одно: никому о нашем разговоре не говорите. Это никого не касается.
Искра тоже считала, что это никого не касается. И утром распорядилась:
- Никому ни слова. Смотри у меня, Зинаида.
- Ну, что ты, я же не идиотка.
Вика в школу не пришла, а так все было, как обычно. Мыкался у доски Артем, шептался со всем классом Жорка Ландыс, читал на переменках очередную растрепанную книгу тихий отличник Вовик Храмов. А в середине дня поползли слухи:
- У Вики Люберецкой отца арестовали.
Искра узнала об этом из записки Ландыса. На записке стоял огромный вопросительный знак и резолюция Артема: "Брехня!" Искра показала записку Лене (она сидели за одной партой). Лена охнула.
- Что за вздохи? - грозно спросила Валентина Андроновна. - Полякова, перестань шептаться с Боковой, я все вижу и слышу.
- Значит, не все, - неожиданно резко ответила Искра. Это было новостью: она не позволяла себе грубить и в более сложных обстоятельствах. А здесь - пустяковое замечание, и вдруг понесло.
- Из Искры возгорелось пламя! - громко прошептал Остапчук.
Лена так посмотрела, что он сразу увял. Искра сидела опустив голову. Валентина Андроновна оценивала ситуацию.
- Продолжим урок, - спокойно сказала она. - Ландыс, ты много вертишься, а следовательно, многое знаешь. Вот и изволь…
Искра внезапно вскочила, со стуком откинув крышку парты:
- Валентина Андроновна, разрешите мне выйти.
- Что с тобой? Ты нездорова?
- Да. Мне плохо, плохо!
И, не ожидая разрешения, выбежала из класса. Все молчали. Артем встал.
- Садись, Шефер. Ты же не можешь сопровождать Полякову туда, куда она побежала.
Шутка повисла в воздухе - класс молчал. Артем, помявшись, сел, низко опустив голову. И тут поднялась Бокова.
- Я могу ее сопровождать.
- Что происходит? - повысила голос Валентина Андроновна. - Нет, вы объясните: что это, заговор?
- С моей подругой плохо, - громко заявила Лена. - разрешите мне пройти к ней, или я уйду без разрешения.
Валентина Андроновна растерянно оглядела класс. Все сейчас смотрели на нее, но смотрели без всякого любопытства, не ожидая, что она сделает, а как бы предупреждая, что, если сделает не так, класс просто–напросто встанет и уйдет, оставив разве что Вовика Храмова.
- Ну иди, - плохо скрыв раздражение, сказала она. - Все стали ужасно нервными. Не рано ли?
Лена вышла. Ни она, ни Искра так и не появились до конца урока. А как только прозвенел звонок, в класс влетела Бокова.
- Сергунова Вера, встань у нашей уборной и не пускай никого. Коваленко, идем со мной.
Ничего не понимающая Зиночка под конвоем Лены проследовала в уборную, уже охраняемую самой рослой и бойкой девочкой 9 "Б" класса. У окна стояла Искра.
- Читай. Вслух: Лена все знает.
- А чья это записка?
Подруги смотрели сурово, и Зина замолчала. Взяла записку, громко, как ведено, начала:
- "Болтают, что сегодня ночью арестовали отца Вики…" - Она запнулась, подняла глаза. - Это не я.
- А кто?
- Ну не я же, господи! - с отчаянием выкрикнула Зина. - Честное комсомольское, девочки. Не я, не я, не я!
- А кто? - допытывалась Искра. - Если не ты, то кто? Зиночка подавленно молчала.
- Я сейчас отколочу ее! - крикнула Лена. - Она предатель. Иуда она проклятая!
- Подожди. - Искра не отрывала от Зины глаз. - Я спрашиваю тебя, Коваленко, кто мог натрепаться, кроме тебя? Молчишь?
- Ух, как дам сейчас! - Лена потрясла крепко сжатым кулаком.
- Нет, мы не будем ее бить, - серьезно сказала Искра. - Мы всем, всей школе расскажем, какая она. Она не женщина, она – средний род, вот что мы скажем. Мы объявим ей такой бойкот, что она удавится с тоски.
В дверь уборной время от времени ломились, но рослая Вера пока сдерживала натиск.
- Пусти их, - сказала Искра. - Это третьеклашки, они в штаны могут написать.
- Обождите! - с отчаянной решимостью выпалила Зина. - Я знаю, кто натрепал: Юрка из десятого "А". Я не одна была у дома Вики.
Девочки недоверчиво переглянулись и снова проницательно уставились на нее. Зина посмотрела на них и встала на колени.
- Пусть у меня никогда не будет детей, если я сейчас вру.
- Встань, - сказала Искра. - Я верю тебе. Лена, Артема сюда.
- Сюда нельзя.
- Ах, да. Тогда узнай, сколько у Юрки уроков. Пойдем, Зина. Прости нас и не реви.
- Я не реву, - вздохнула Зина. - Я же сказала, что слезы кончились.
Артему было рассказано все: на этом настояла Искра. Зина созналась, не поднимая глаз. Вокруг стояли посвященные: Лена, Искра, Жорка и Пашка Остапчук.
- Так, - уронил Артем в конце. - Теперь ясно.
- Помощь потребуется? - спросил Пашка.
- Сам, - отрезал Артем. - Жорка свидетелем будет.
- Не свидетелем, а секундантом, - привычно поправила Искра.
- Где стыкаться? - деловито осведомился секундант.
- В котельной. Надо Михеича увести.