Кабинет мой пока выглядит бедновато: смонтированный из двух тумбочек письменный стол, старый-престарый диван. На нем удобно сидеть, греясь у камина, покуривая трубку из вишневого дерева, попивая… ну хотя бы "Солнцедар". Увы! Камина нет, курить бросил, а спиртного в обрез. На стенах две карты - Магаданской области и Советского Союза. Да, еще радиола "Кантата", найденная в бывшей конторе гидрографической базы. Радиола для антуража - внутренностей в ней нет никаких, и она служит шкатулкой для документов и служебных бумаг, которые, правда, пока умещаются в моем бумажнике. Музыку мы иногда слушаем в библиотеке. Это маленькая комнатка - два на три - без окон, со стеллажами, забитыми старыми подшивками "Огонька" и "Крокодила". Книжек еще очень мало, главная - "Белый медведь и его охрана в Советской Арктике". Здесь установлен наш собственный проигрыватель - стерео "Аккорд". Подбор пластинок неплохой - любимая классика, хороший джаз.
Рядом с библиотекой - будуар Ларисы. Это комната побольше. За самодельной ширмой установлен большой чугунный чан. Его с великим трудом притащили мы из бывшей кухни. Сейчас он с успехом заменяет ванну. В другой половине комнаты столик с трельяжем. Это давнишний подарок Ларисе от ее мамы. Она всюду возит его с собой. Говорит, приносит счастье.
О кухне и мастерской рассказывать нечего - там все обычно.
Зал Голубых Свечей - наша гордость и радость! Но я поверил в это только тогда, когда Лариса тщательно вышоркала и подлатала линолеум (тридцать шагов на пять), повесила на четыре больших окна шторы из обыкновенной мешковины, разместила картины. Я смастерил из двух дверных полотен огромный стол. Лариса вынула из чемодана две толстые голубые свечи, зажгла их, и мы враз произнесли: "Зал Голубых Свечей!"
Суровым аскетизмом средневековья веет от грубых мешковинных штор. Это ощущение подчеркивают строгие линии незамысловатого орнамента на грубой ткани. Этот орнамент виден лишь днем, когда свет проникает сквозь шторы. В другое время узоры сливаются с тканью. Тогда грубоватость ее еще больше усиливается, и даже с выдумкой сделанные кисти внизу не оживляют картину.
Со стен зала лица, лица, лица… Улыбающиеся, глубокомысленные, равнодушные, грустные, любопытные, гневные, умиротворенные. Лариса эти репродукции вырезала из старых "Огоньков", аккуратно подклеила картонки, сделала рамки. На одной стене - современная живопись: "Молодые ученые новосибирского Академгородка", "В тракторной бригаде", "Юность", портреты Героя Социалистического Труда Язмурада Оразсахатова, балерины Надежды Павловой, архитектора Кикнадзе, "Ужин рыбаков", "Порт Находка"… На другой - репродукции с полотен Паоло Веронезе, Диего Веласкеса, Франсиско Гойи…
Среди портретов знатных людей нашей страны Лариса поместила мою фотографию. Я в форменном кителе, с двумя звездочками в петлицах. В руках - "Литературная газета". Вид умный-умный. "За что ты так меня", - спросил я Ларису, подумав, что, слава богу, гостей в этом доме не будет всю зиму. Она простодушно объяснила: портретов больше не оказалось, а надо было закрыть на стене облупившуюся штукатурку. При этом она очень серьезно смотрела на меня. Я понял, что Лариса не шутит. И хотя давно знал, что она абсолютно лишена чувства юмора, на этот раз все же с надеждой заглянул в ее глаза. Ведь то, что она сказала, - это и есть образец прекрасного своей грубоватостью и бесцеремонностью юмора. Юмора Чапека, Джерома К. Джерома, Зощенко, О'Генри. Увы! Ей действительно надо было заклеить эту заплату на стене. Впрочем, а почему бы не моей физиономией? Ничего здесь нет обидного, если к этому относиться с юмором.
При зажженных голубых свечах хорошо думается о чем-то безвозвратно ушедшем и кажется, что ты наконец близок к постижению истины.
Новоселье мы отпраздновали в зале. Жаль, не было третьего человека, который разносил бы кушанья и наливал бы шампанское. Мы сидели за нашим гигантским столом, и нас разделяло более чем четырехметровое пространство, застеленное узорчатой мешковиной. Нам было хорошо, что говорить! Впервые за много лет в заброшенном поселочке на берегу бухты Сомнительной в самом большом доме на косогоре горел свет, слышалась музыка, а в чернильную высь взвивались фонтаны разноцветных огней.
В тот вечер казалось, будто полуразрушенные домишки вокруг, которые когда-то весело мигали своими оконцами и задиристо попыхивали печным дымком, приковыляли из разных мест пустынного побережья Ледовитого океана на наш праздник и грустно взирали на оживший дом.
Много лет назад здесь находился поселок морзверобоев. Потом жителей переселили в другое, более удобное место, а сюда прибыл крупный гидрографический отряд. Каждую зиму он вел промеры дна вдоль побережья, уточнял контуры бухт, лагун, заливов. Но закончилась эта работа, и люди покинули поселок. На берегу бухты остались добротные домики, гаражи, склады с излишком валенок, кроватей, постельных принадлежностей, старых полушубков.
Брошенный поселок погрузился на долгие годы в небытие. Лишь зимой появлялся охотник, да летом иногда наезжали одна-две научные экспедиции. С осени здесь решено создать центр и базу заповедника по охране белых медведей.
Так вышло, что первыми в бухту Сомнительную приехали мы. Нам предстояло сделать подробную опись всего пригодного жилья, лесоматериалов, оставшегося горючего и угля. Вообще, надо было все осмотреть хозяйским глазом, прикинуть, что к чему. К лету ожидался приезд работников с семьями. От нас в какой-то степени зависел их будущий быт. Поэтому мы решили с осени заколотить как можно больше домиков, чтобы спасти их от снега, привести в порядок.
…Придерживая больную руку, я поднимаюсь - кровь часто ударяет в виски, в глазах вспыхивают оранжевые мерцающие колеса. Набрасываю на плечи Ларискин халат, выхожу в коридор и останавливаюсь в раздумье - куда идти? Вдоль коридора понизу - чугунные дверки печек. Очень удобно топить, да и грязи меньше в комнатах. Направляюсь дальше с мыслью зайти в библиотеку. Неожиданно вздрагиваю от далекого хлопка и хватаюсь здоровой рукой за стену. Выстрел сделан из моего ТТ. С остановившимся сердцем вылетаю на крыльцо и сразу вижу Лариску, она помахивает мне с того берега: мол, все в порядке. А я начинаю злиться. Из-за выстрела, из-за руки, из-за убитого медведя… Ничего себе, неделька началась! Сейчас вовсю надо вкалывать и вкалывать: забивать окна, подгонять двери, заделывать щели. Вот-вот, не завтра-послезавтра, грянет долгая постылая зима с бесконечными пургами, утомительной полярной темнотой.
Лариска переходит ручей, держа несколько на отлете какую-то продолговатую тряпку.
- Простудишься, Котенок! Иди в кровать. - Ее лицо слегка подкалилось на стылом воздухе, и сейчас на скулах горит румянец. - Вот. - Она сует мне под нос длинное тело зверька, - Довольно редкий экземпляр тундрового лемминга.
- Не лемминга, а евражки. Зачем она тебе? И кто разрешил палить?
- Не ворчи, милый. - Она строит гримаску, имитируя капризный плач. - Котеночек, иди, пожалуйста, в спальню. Холодно…
Я покорно иду и думаю об убитой евражке. Черт-те что! Сначала медведь, теперь вот эта… Последняя жертва вообще бессмысленна.
Мне хорошо лежать под овчиной, тепло, дремотно. Дымящееся розово-пегое небо… Щелкающие молодые сильные клыки, загнутые чуть-чуть внутрь… Неприятный утробный запах. Я начинаю задыхаться, меня мутит. Приоткрываю веки и вижу, словно в тумане, лицо Лариски. Откуда же такой странный звериный запах? Я окончательно прихожу в себя и резко сажусь.
- Давай, Котеночек, скорее. Я только минуту назад сняла шкурку. Еще теплая. Только молчи. Так делал мой дедуся. Вот увидишь, заживет, как на соба… Ой, извини, конечно… Это так, в порядке юмора. Я же знаю, что ты любишь юмор, правда?
Продолжая тараторить, она снимает бинт, мажет рану зеленоватой кашицей, прикладывает бинт, а поверх…
- Ты с ума сошла! - кричу я. - Зачем мне эта шкура? Вдруг она заразная? Да подожди, говорю…
- Зараза в кишках или в крови, дорогой. Смотри, какая чистая шкурка. Потерпи, это совсем небольно. Вот так, вот так. Сразу почувствуешь облегчение. - Она обертывает руку тепловатой шкуркой, забинтовывает. - Так делал мои дедуся. Он резал козла…
- Погоди со своим козлом. Что это за каша?
- Трава душица. Ты еще пил настой, помнишь, с похмелья? Она и от заражения крови. Понимаешь, она как бы ускоряет обновление крови. Правда, не мешало бы часть крови отсасывать, но при этом надо усиленно кормить больного.
- Насчет кормежки - не возражаю, а отсасывать повременим. Вообще у меня создастся впечатлений, что твоя душица - панацея от всех болезней.
- Что такое панацея? Я, знала, но забыла, вертится в голове, а вот сказать не могу.
- Мнимое средство от всех недугов, глупая.
- А-а, так это я знаю, просто забыла, А тогда я тебе давала от сердечно-сосудистых заболеваний, потому что душица помогает и сердцу, она расширяет сосуды. Вот, например, почечный чай вымывает песочек и в то же время выводит токсины, например алкогольные. Можжевельник промывает печень, адонис - мочегонный. Молоко с бессмертником - желчегонное. Ты думаешь, я, что ли, зря вожу с собой травы? Дедуся мой…
- Стоп! Хватит про дедусю и мочегонное. Угробишь ты меня своими экспериментами. Эксперимент это…
- Знаю, знаю, не считай меня дурочкой…
Я морщусь и с удивлением рассматриваю свою руку - из-под бинта торчат клочья рыжей шерсти и лапки с небольшими острыми коготками.
Лариска прикладывается к моему лбу:
- Немножко жар, но так и должно быть. Я заварю сейчас корень валерианы… Хорошо, хорошо, молчу, лежи спокойно, я расскажу тебе про евражку-бедняжку. Надо же, никогда никого в жизни не убивала, даже мух жалела. - После паузы она вдруг небрежно машет рукой и произносит тоном палача-профессионала: - Ради тебя я готова кого угодно убить!
Я вздрагиваю и делаю ужасные глаза, словно сейчас произойдет какое-то страшное убийство.
- Так ты когда-нибудь меня самого ухлопаешь.
- Так не бывает. - Она берет мою ладонь, распрямляет ее и долго изучает:
- Надо же, как у нас сходятся линии! Как хорошо, что ты мне встретился в пути.
- Давай валяй про линии, - великодушно разрешаю я, потому что знаю и этот пунктик.
- Ты вот смеешься, Котенок, а сам глупый, - Она чертит пальцем вдоль линии. - Кстати, я тебе ни разу не гадала по левой руке. Вот, смотри, линия темперамента. Она у меня такая же. Они, видишь, сходятся.
- Кто сходится?
- Линии, то есть темпераменты. А здесь поле любви, вот очаг любви. Он может гореть, может быть потушен - зависит от моментов. Надо смотреть, как линии скрещиваются. Моя линия темперамента прямая - точно стрела, а у тебя с отклонениями. Это значит, что ты жил не со мной, а когда мы поженились, две линии слились в одну.
- Интересно было бы посмотреть, как произошло это слияние. Наверное, в это время сильно чесалась ладонь?
- Не смейся. Это слияние произошло как раз посередине твоей жизни. Вот у тебя первая жена. А вот любовницы… Ох, Котенок, и много их у тебя было?
- Неправда! Совсем мало. Потому что сначала некогда было, а потом рядом мало женщин было.
- Верю, верю… Смотри, я появилась как раз посередине твоей жизни. И - отрезала все! У меня, видишь, есть тоже параллельная коротенькая линеечка. Это один парень. Он шел рядом, но так и не слился с моей жизнью - линия обрывается. - Она наклоняет курчавую голову к самой ладони, - Отсюда идут белые женщины, а вот я. Я на черном поле. Тут у тебя были кошмары. - Она на мгновение задумывается и деликатно напоминает, что эти кошмары были с той женщиной, моей бывшей женой, - А с моим появлением жизнь твоя озарилась. - Лариска ласково улыбается мне. - Я, между прочим, знала по своей руке, что найду тебя. Не сразу найду, но найду. А когда я увидела тебя впервые, то, веришь, земля под ногами закачалась.
- Это когда - там или уже здесь?
- Понимаешь, там было как бы предчувствие. Я не могла осознать это свое озарение. А вот когда приехала и увидела твою седину в голове, - все сразу и решила. Я ведь тебя два дня караулила на улице.
Константин
…Однажды я сидел вечерком со своей блондинкой-рентгенологом и слушал ее рассказы о Севере. Вдруг звонок. Иду, открываю - ба! Детский сад! Белый свитер, темно-красный плащ, сумочка какая-то сбоку, губы слегка подмазаны, голова в знакомых бараньих завитках. Словом, Баранья Башка. Сразу, конечно же, в краску, в этот свой знаменитый румянец. Стоит, молчит, теребит ремешок сумочки.
- Ты чего? - а сам загородил вход в коридор. Войти не приглашаю.
Подняла глаза. Бог ты мой! Такая в них радость, такой свет! Теплота ее несмелой улыбки невольно передалась и мне.
- Ты чего, Баранья Башка?
- Я переехала сюда жить. Буду здесь работать.
- Где жить, где работать? Ты с ума сошла! Зачем тебе это?
- Надо. Жить буду в общежитии, работать берут на автобазу инструктором физкультуры.
- Ну, ты даешь! Ну, ты… Вот что, давай заходи ко мне… Скажем, завтра или послезавтра. В любой день и в любое, как говорится, время. А сейчас, извини, пожалуйста, - я перешел на шепот. - У меня, понимаешь… человек один…
Она снова вскинула ресницы, испуганно и торопливо закивала:
- Да, да, извините. Я понимаю. Конечно, я пойду, мне торопиться…
Прислонившись лбом к стене, я еще долго слышал ее быстрые цокающие шаги. Ах, как нехорошо вышло, как нехорошо! Проводить бы надо, темно уже…
Жаль, не сделал я этого тогда. Тем более, как потом оказалось, ночь эту она провела на автостанции. Понадобились многие годы, чтобы усвоить правило - делать всегда так, как хочется сразу, сию минуту. Самое первое впечатление всегда не только самое сильное, но и самое верное. Это у меня. У других, возможно, иначе.
Она долго не появлялась. Я уже забыл о ней, пока однажды мы не встретились на автобазе. Повторил приглашение. Пришла. Стала приходить чаще. После вечерних тренировок от нее исходил запах разгоряченного крепкого молодого тела, - кто-то сказал: запах молодого здорового животного. Она принимала ванну, и мы садились пить чай. Признаться, я обращал на нее внимания ровно столько, сколько обращает внимания старший брат на подросшую младшую сестренку. При ней я работал, звонил, читал, писал письма. Лишь однажды что-то на меня нашло, я притянул ее к себе и поцеловал в курчавую голову. Однако у меня хватило благоразумия, и я не решился изменить наши ласково-дружеские отношения. А она была еще слишком неопытной, чтобы воспринять мой порыв так, как воспринимают его все зрелые женщины земного шара.
М-да… Потом все закружилось, завертелось. Мы почему-то долго не встречались. А в середине декабря я получил вызов и деньги. Впереди у меня была неизвестная Чукотка.
Мы так и не попрощались. Я черкнул ей пару слов на почтамт. И все.
Лариса
Из дневника:
"Когда ты снова увидел меня в редакции, ты приостановился и бросил; "Привет, ангелочек!" Почему ты меня назвал ангелом? У меня черные мысли в голове, но сейчас уже не потому, что я болею подозрением, а потому, что я боюсь за твою судьбу, хотя ты будешь и не со мной. Да, вчера с Томкой говорили о Тане Горенко. Ее уже не поднимешь, она на дне жизни, можно сказать, выброшена за борт. Упала в грязь лицом и не сможет подняться. Возможно, и поднимется, но смыть грязь позора не сможет никогда! Я осуждаю ее, хотя виновата не она, а тот, кто воспитал ее. Она теперь, как безумная, мечется, раскаивается. Видно, так и будет влачить жалкое существование.
Пишу эти строки на рассвете. За окном теплый дождь. Он приносит мне радость. Если утром после той ночи с ним мной владели черные мысли, то сейчас я чувствую, что еще так чиста, как этот воздух после дождя. Но почему, откуда у меня тогда с ним были такие дурные мысли? Я даже разобраться в них не смогла и не смогу".
Вот, читая это место, я всегда краснею. Особенно там, где речь идет о Тане Горенко. Совсем и не разболтанная девчонка. Ну ошиблась - чего теперь! Сейчас она преподает в техникуме, у нее хорошая семья. Но эта запись, на мой взгляд, ценна тем, что именно так, а не иначе мы, большинство девчонок семнадцати-восемнадцати лет, воспринимали "падение" нашей подруги. А ведь это было совсем недавно, каких-нибудь десять лет назад. Пусть эти строки останутся для моей дочки, если она у меня будет. Ведь никто ей не расскажет так откровенно о юности ее матери. Да и отца. Я о нем мало пишу, я пишу лишь о своих чувствах к нему… Ах, какой я все-таки была самоуверенной, если могла так писать;
"У нас любовь с первого взгляда, и это тоже пугает меня. Говорят, что такая любовь мгновенная! А я ведь еще не знаю жизни, у меня раньше не было ни увлечений, ни любви, поэтому я не могу спорить и не соглашаться с отрицающими любовь с первого взгляда. Это в некоторой мере настораживает меня, нужно учить историю - там все ответы".
Откуда я взяла тогда, что он тоже влюбился в меня с первого взгляда? Скорее всего после той ночи он махнул на "детсад" рукой и забыл. А может быть, эта слепая уверенность и помогла мне пронести чувство через многие годы? Хотя с Костей мы встретились - как бы это сказать? - уже отчасти душевно израсходованными. А ведь все могло быть иначе, будь я тогда поопытнее и понастойчивее. В настоящей любви надо идти до конца и, может быть, даже все средства хороши.
Из дневника:
"В любви несказанно везет… Мне кажется, что такие самоуверенные мысли могут появиться только у тунеядки или разболтанной девчонки, но никто никогда меня еще не считал хоть чуть-чуть разболтанной. Господи, какие грубые выражения, но ведь так я и думаю. Философствую? Возможно. Но я не могу допустить и мысли, что он меня не любит. Я должна помочь ему осознать это. Если я гореть не буду, то кто же из нас двоих рассеет тьму?"
А вот и следы слез. Я плакала редко, и сейчас, если плачу, то никто об этом не знает.
Из дневника:
"Как тоскливо на душе! Конечно же, он был с женщиной, потому и не пустил меня. Я это поняла по его растерянным глазам. Я впервые его видела таким. Уж лучше пусть он бывает с ними, но я никогда не хочу больше видеть у него такие глаза. Его надо спасать. Но как? А ведь перед отъездом я словно предчувствовала беду. Просто я, наверное, не прощаю ни малейшей ошибки ни себе, ни людям. Надо выследить, кто к нему ходит, увидеть ее, а потом решить, как ему помочь."
…Мои чувства в тот вечер были растоптаны. Да, мрачные дни, страшные ночи, на сердце камень, голова, как чугунный котел. Моя новая подружка Люська, когда я ей показала его, сказала в общежитии: "Дивчата, який пацан законний!" Я спросила, какой? "Брюки - колокол, а рубашечка вообще…"
Сегодня, когда я вошла к нему со шкурой евражки, он спал. Я некоторое время стояла в рассматривала его. Даже во сне не сходит с лица печать постоянной боли, которая начала изматывать его за год до моего приезда на Чукотку. Если бы мне приехать на год раньше! Не знаю, что у него там было в той семье, но, очевидно, они недостаточно берегли друг друга. Это сейчас сплошь и рядом. А мне Котенка надо беречь, чтобы продлить ему жизнь.
Новое несчастье - этот проклятый белый медведь! Если даже и заживет рука, как бы не было последствий на нервной почве. Такое испытать! Да я бы умерла от сердца…